Ахат Мушинский - Шейх и звездочет
— Так вам давно уж пора. Не знаю, чего высиживаете.
Капитан Дубов провел по мгновенно вспотевшей шее платком и изменившимся голосом, не начальственно, а как-то даже задушевно сказал:
— Эх, братец, попался б ты мне в молодости!
— Да у вас не было ее...
— Кого?
— Молодости.
— Это почему?
— Да потому что вы во все времена неизменный — ни молодой, ни старый.
— Не понял.
— А чего понимать, вечный вы, товарищ капитан, вечный и неизменный, как утюг в нашей прачечной.
— Не знаю, по прачечным не хожу. А утюги, к твоему сведению, постоянно видоизменялись. Я в свое время еще угольным пользовался.
— Но не менялось их назначение давить, гладить.
— Какое там! Это раньше давили-гладили, а теперь лишь поглаживаем. Но ничего, пообносится, помнется костюмчик — и надавить придется.
Капитану понравилось образное мышление, каковым он воспользовался в своей жизни впервые, он открыл было рот, чтобы продолжить об утюгах и их безусловной необходимости в общегосударственном быту, но Хакимов снова перебил его, вернув к истоку разговора. Капитан не смог вторично разозлиться, как-то незаметно и пар вышел, да и, собственно, из-за чего сыр-бор?
Хакимов знал, из-за чего сыр-бор. Он, как в сыром осеннем бору у станции Ометьево в схватке с кодлой бандитов, «шагнул» на своего начальника в его персональном кабинете... Он не за себя старался, и поэтому, должно быть, зубр правопорядка устало и безразлично уступил, не орден же победителю вручать и не ордер на квартиру, за который тот бьется как рыба об лед, проживая в дышащей на ладан халупе. Подумаешь, небольшую уступку сделать — выпустить мальчишку под расписку о невыезде и под его же, старшего лейтенанта Хакимова, персональную ответственность.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Мы встретили Шаиха радостно у входа в милицию, обнялись и пошли домой. Ханиф остался на службе.
Я и Юлька торжествовали, а наш друг был странно задумчив, говорил нехотя — «да», «нет», хмурился, словно не рад был освобождению.
Когда вышли на Алмалы, Шаих сказал Юльке, что ему надо повидать ее брата.
— Зачем он тебе?
— Надо.
— Успеешь к нему, — сказала Юлька, — сначала к нам зайдем, тебя дед хочет видеть.
— Зачем? — в свою очередь спросил Шаих.
— Надо, — в свою очередь ответила Юлька. — Ты ему срочно, срочно нужен. — И пошутила: — Мы ведь ради этого только и выписали тебе увольнительную.
Киям-абы о ночевке своего юного друга в отделении милиции не знал. Больного оберегали от отрицательных эмоций. Накануне вечером он востребовал к себе Шаиха, хотя и видел его до этого днем. Желание больного — закон для сиделок. Но посланная за Шаихом Юлька сказала, вернувшись, что его нет дома: «Может, уехал куда-нибудь, ведь у нас сегодня каникулы начались». — «Куда уехал? — встревожился больной. — Ничего не говорил об отъезде». И попросил, чтобы внучка с утра пораньше снова сходила за ним. Юля ушла на следующий день ни свет ни заря, а вернулась далеко пополудни. Зато исполнив просьбу, с Шаихом вместе.
Однако раньше их заявился внук.
Саша ввалился в квартиру со всеми пожитками, с которыми уходил к невесте (жене, сожительнице — как уж ее теперь называть, не имело значения). Чемоданы, чемоданчики, спортивные сумки сложились в прихожей в приличный Монбланчик — не такой безвещий братец покинул дом, как нам рассказывали прежде Юлька с дедом.
Мать встретила сына, точно героя, вернувшегося с войны или из славного космического полета. Отца дома не было.
Дед приветствовал, не вставая с постели:
— Картина называется «Ва-а-азвращение блудного внука».
— Да, — согласился внук, — мал-мал ошибку давал.
— С кем не бывает, — засмеялась громче привычного Роза Киямовна и поспешила на кухню поскорее состряпать чего-нибудь этакого неповседневного.
Дед с внуком пообщались недолго. Чего жевать-пережевывать! Так и должно было все кончиться. Оба — и старый, и молодой — за полгода утомились: один — ждать, горевать, волноваться, другой — бороться с человеком, рука об руку с которым решил жизнь прожить.
Комнату, как сцену прожекторами, перерезало лучами солнца, в которых, несмотря ни на какие семейные драмы, празднично плавала легкая комнатная пыль. С кухни потянуло жареным-пареным, таким, каким Сашенька давно не потчевался. Он улыбнулся деду и пошел к себе. Дед смежил тяжелые веки, подумав: как легко в молодости зарубцовываются ошибки.
Время завернуло за полдень, а Юлии с Шаихом все не было.
Они появились, когда он неожиданно для себя задремал. Открыл глаза, будто и не спал, спросил, точно и не маялся ожиданием:
— Хорошо на каникулах?
— Хорошо, — как ни в чем не бывало ответил Шаих.
— За любой зимой — весна, — сказал больной, глянув на позолоченную синь в окне.
— Точно, — согласился Шаих, не понимая, неужели Киям-абы вызвал его «срочно-срочно» для этих вот разговоров — о весне, о каникулах?
— Саша вернулся, — сказал после некоторого молчания Киям-абы.
— Как? Насовсем?
— Насовсем.
— Где же он?
— У себя.
Только теперь Шаих обратил внимание на то, что Юльки нет рядом.
— Я сейчас, Киям-абы, ладно? — шагнул Шаих к двери. — Сашу на минутку надо.
— Что-то случилось?
— Абсолютно ничего, сейчас я.
— Только не долго там, Шаих, у меня тоже есть для тебя одна очень важная новость.
Киям-абы опять закрыл глаза — успел устать.
Юлька была у брата. Их голоса так же хорошо слышались в прихожей из-за приоткрытой двери, как и аппетитный запах из кухни. Брат с сестрой говорили добрые необязательные слова, какими обычно обмениваются давно не видевшиеся родственники. Последняя фраза Пичуги была:
— Начинаю новую жизнь.
Шаих постучался, вошел.
— Юля, не могла б ты оставить нас с твоим братом на пару минут.
— Пожалуйста, — хмыкнула Юлька и вышла.
— Может, все-таки поздороваемся, — сказал Пичуга, протянув лодочку пальцев для рукопожатия. Шаих не собирался разводить церемоний, у него к нему, подлецу, один вопрос, но что-то заставило и Шаиха развернуть ладонь для мужского приветствия. Что-то неуловимо изменилось в Пичугинском обличье. Не было присущего лоска, шика, спало сияние с его картинного лика. Осунулся, поблек, в голубых глазах растерянность. Шаих промолвил, пригасив агрессивность:
— Один вопрос: саквояж с открытками у тебя?
Пичуга, как ожидал Шаих, не удивился вопросу, ответил устало:
— Нет его у меня.
— А мне сказали, у тебя.
— Кто сказал?
— Неважно.
— Увы, у меня его нет.
— У кого же тогда?
— Фу, ты, господи! — протяжно вздохнул Пичуга.
— У кого? — настойчиво повторил Шаих.
— У отчима твоего.
— Точно?
— Точно.
— Каким образом?
— Ну это уже второй вопрос... — В глазах Пичуги зажглись прежние холодные огоньки. Шаих нервно прибил непослушную челку, но она, только он убрал руку, вновь вскочила.
— Все ясно.
— А ясно, так что пытаешь?
— Хотел подтверждение от тебя получить.
— Именно от меня?
— Именно. — Незнакомый доселе, колючий комок злости врезался в груди, под горлом, и Шаих, задохнувшись, выбежал из комнаты. Он устремился к прихожей, к выходу, мимо портретов, водопадов, павлинов на стенах, но мгновенная и яркая вспышка погожего сознания остановила его: он же здесь не ради Пичуги, хотя и Пичуга нужен был...
Киям-абы полусидел на взбитых подушках. Был он в своей по моде тех лет полосатой пижаме, рядом кипа свежих неразвернутых газет.
— Присаживайся, — заговорил он на родном языке, указав на стул. — Я вот что хочу сказать...
Вошла Юлька.
— Сейчас пироги будут готовы.
— Юла... Кызым[19], нам поговорить нужно с Шаихом, — извиняющимся голосом сказал Киям-абы.
— Да что это такое, там секреты, тут секреты! — надула Юлька губы и удалилась.
— Я хочу вот что тебе сказать... Помнишь, я никак не мог вспомнить, где я видел твоего отчима.
— Помню, — насторожился Шаих.
— Так вот... я вспомнил.
— Где?
— В военкомате, в сорок четвертом. Это он меня тогда, часового, по голове...
Шаих медленно вырос со стула.
— Сядь, сядь...
— Не ошибаетесь?
— Нет, не ошибаюсь. Забыть этого типа — да, можно, но, вспомнив, ошибиться — нет. Я хотел тотчас позвонить в военкомат, в милицию, но подумал, сначала надо тебе сказать, посоветоваться...
— Не звоните, я сам.
— Чего ты хочешь предпринять? А-а?
— Пойду...
— Куда? К нему? Ах, как некстати я заболел, как не вовремя!
— Болезнь кстати никогда не бывает.
— Не торопись, Шаих, взвесим... И я мог без тебя принять решение, но он твой... Он муж твоей матери...
— Таких мужей...
— Тогда я тебе посоветую — пойди-ка ты без промедлений к Ханифу Хакимову, человек он основательный, умный и сделает самый верный из нас всех ход. Он о тебе очень хорошо отзывался. Как ты нас познакомил, мы с ним много разговаривали. Очень, очень основательный человек. Или вместе с ним ко мне зайдите. Но только смотри, такие люди, как Гайнан, чутки и коварны, чуть что заподозрит, ни одна собака его не сыщет.
