Ларс Кристенсен - Посредник
Вот о чем я вправе молчать. В «Шеппард П.» я провел шесть месяцев. Каждую пятницу в 15:00 нас навещал Боб. Боба все любили. Не любить его было попросту невозможно. И если кто опознает Боба, я готов сесть в тюрьму. Боб – пожилой золотистый ретривер, которому надлежало нас успокаивать. Бывало, обойдет все заведение и дрожит от усталости. Называлось это pet therapy[10]. По-моему, скорее уж Боб лечился у нас, проходил курс human therapy[11] для измученных животных. Он лежал на полу, а мы сидели вокруг и осторожно поглаживали его обеими руками. Собака нас не различала. Она видела людей, и все. Я мог даже почесать Боба тростью за ухом, и он был очень доволен. Да, и еще одно: откуда взялось у меня прозвище Эрудит. Очень просто: свободное время. Свободное время для нас хуже всего. Как чистилище. Свободное время не что иное, как заговор, и каждую секунду этой свободы мы под угрозой. Время просто-напросто комплот, направленный против нас. Когда мы думали, что справились и держим время на расстоянии, оно находилось на заднем дворе, делало отжимания, готовое к новым атакам и подлым наскокам. Время – карманник, разбойник с большой дороги, обманщик, составлявший ложные календари. Вот так примерно мы размышляли. Мы? Так думал я, но очень скоро я начал превращаться в мы, в тех мы, что образуют The never ending fake it till you make it-Tour. В наши плохие минуты, а их, к счастью, было больше, все кое-как могло продолжаться. А в хорошие минуты, например утром в мягком свете, цедившемся сквозь ветви дубов, когда нас выводили на прогулку и мы ощущали покой и не чуяли никакой опасности, мы порой так дурели и горячились, что было недалеко до беды. И затевали свистопляску оптимисты из наших рядов. К примеру, Домохозяйка Джин Без Тоника однажды в такие хорошие минуты решила, что высадка на Луну в 1969 году – огромный блеф, ни больше ни меньше. Как может флаг на Луне расправиться, если там нет ветра? А тени? Кто-нибудь обратил на них внимание? При том положении, какое Солнце занимало 20 июля 1969 года, тени астронавтов падали бы совсем в другую сторону. Это доказано. Кем? Теми, кто доказал! Сами раскиньте мозгами, сказала Домохозяйка Джин Без Тоника. Этот вздор растревожил меня. Ведь я вдруг воспринял его всерьез. Как нечто вполне возможное. Как одну из многих возможностей, предлагаемых распрекрасной хваленой реальностью. А это означало, что и лето 1969-го всего лишь одно из многих в длинной, вероятно бесконечной, череде лет, имевших место в те же месяцы, в те же каникулы. Пожалуй, я и сам приходил к этой мысли? Что Ивер Малт не существовал, что у него не было полубрата, что он никогда не встречался со мной и что та девочка, которую я не мог выкинуть из головы, первая, с кем я этого не делал, просто мне приснилась? Я встревожился, оттого что был растревожен. Треклятая реальность предлагала слишком много выборов. Неужели не могла удовольствоваться хотя бы двумя – один из которых делишь с другими, а второй хранишь для себя? И третий выбор, правда сомнительный, – тот, который записываешь.
– Но где ж они тогда сели? – спросил Себялюб Джимми.
– В голливудской студии, – ответила Домохозяйка Джин Без Тоника. – Или в Исландии.
Тут разговор принял новый оборот, потому что Проказник Тейлор сказал:
– Мы все – члены пушечного клуба.
В гостиной «Шеппард Пратт» воцарилась тишина.
– Пушечный клуб? Какой такой пушечный клуб?
Всем нам непременно хотелось знать, в каком пушечном клубе мы состоим.
– В пушечном клубе, который был учрежден здесь, в Балтиморе, сразу после гражданской войны, – продолжал Проказник Тейлор.
– Что же это за клуб?
– Военная ложа. Условием членства было изобретение пушки, или ее усовершенствование, или если уж изобретение не пушки, то какого-нибудь другого огнестрельного оружия. Но те, кто придумал пятнадцатизарядные револьверы или простые седельные пистолеты, пользовались меньшим почетом, чем артиллеристы. А среди артиллеристов степень уважения зависела от размеров пушки и ее дальнобойности.
За столом опять повисла тишина. Настроение упало. Наконец Линда Ветровое Стекло, олимпийская чемпионка по парусному спорту, спросила:
– А это тут при чем?
Проказник Тейлор обвел нас таким взглядом, будто никогда не видел столь необразованных и дремучих людей, что, впрочем, вполне могло соответствовать истине.
– Неужто не знаете? Балтиморский пушечный клуб первым отправил людей на Луну. Произошло это двенадцатого декабря тысяча восемьсот восемьдесят первого года. С вершины холма возле Стоун-Хилла. Увы, неудачно.
– В каком смысле неудачно?
Проказник Тейлор потупился:
– Снаряд с Николем, Барбикеном и Арданом на борту – да пребудет с ними Господь! – не достиг Луны. По сей день кружит в пространстве, пленник лунного притяжения.
Линда Ветровое Стекло расхохоталась:
– Значит, затея не удалась от начала и до конца?
– Я бы не сказал. Телескоп-рефлектор в Лонгс-Пике наблюдает снаряд каждые двадцать лет. И как говорят ученые, в нашей Солнечной системе стало одной звездой больше.
– Но какое отношение эта дурацкая история имеет к нам?
– Это мы кружим вокруг Луны, – заключил Проказник Тейлор.
Нам эта идея не понравилась, совершенно не понравилась; мысль, что мы находимся в капсуле, не укладывалась у нас в голове, и сосредоточиваться на ней не имело смысла. Она явно ни к чему не приведет. С перепугу мы стали опасны, по крайней мере я, ведь я могу говорить только за себя и от своего имени. Не знаю я, чту думают другие. Не знаю, чту они видят. Знаю только то, что вижу сам, а чужих мыслей знать не могу. Вот что видел и думал я сам. Сестре Печали и мистеру Биллу не мешало бы вмешаться, что было бы вполне уместно. Красотка Рита, та, что до сих пор думала о Джордже Харрисоне, который, чтобы остыть после концерта, проведенного «Битлз» в Балтиморе 4 октября 1964 года, посетил католическую школу, где она училась, – Красотка Рита водрузила на стол свои тяжелые ботинки и, опередив всех, сказала:
– Липучки!
Первое слово, какое я от нее услышал. Липучки! Пусть объяснит. При чем тут липучки? Только их нам и не хватало!
– Липучки – лучшее, что вышло из полета на Луну, где бы ни состоялась высадка. Ботинки у астронавтов были на липучках. Споткнуться о шнурки им на Луне не грозило!
Мы зааплодировали. Собственно, я хотел сказать: на Луне свободного времени нет. Но здесь, внизу, время собирается в кучу, и нам надо научиться овладевать им. Размышления сопряжены с риском. А мысль и время взаимосвязаны. Без времени нет мысли. Нам надо освободиться от мыслей и от времени, – иначе говоря, надо придумать, чем заняться, пока тянется свободное время. Нам надо освободиться. Просто научиться себя занимать. Поэтому мы играли в кегли. Поэтому строили бумажные домики, рисовали настоящей акварелью, поэтому нас возили на ферму неподалеку, где мы сперва знакомились с пони, а потом – с настоящей большой лошадью, то есть, сдав экзамен по дисциплине «пони», могли перейти к дисциплине «лошадь», поднимались на более высокую ступень, но первым делом нам надели каски, и выглядели мы в них как раз такими, какими и были, – самой жалкой командой из The never ending fake it till you make it-Tour. Вступая в контакт с природой, чувствуя, как стучит сердце лошади, ощущая влажное тепло мула или тепло шерсти бедняги Боба, мы приблизимся и к себе. Я упирался изо всех сил. Я уже говорил? Я находился в «Шеппард П.» не затем, чтобы найти себя, а затем, чтобы найти другого, совсем другого, с кем мог бы жить одним днем, больше того – с кем мог бы дожить до своей кончины. Моя американская молитва: If it works it works[12]. Однажды утром возле стола для завтрака нас ждала новая анкета. От мисс Трудяги, которая специализировалась на лечении свободным временем. Мы должны были пометить крестиком, чем займемся на досуге по возвращении домой, чтобы начать подготовку прямо сейчас. Мы все тотчас перепугались. Не желали мы напоминаний о том дне, который рано или поздно наступит. Не желали напоминаний о жизни, ожидающей нас после «Шеппард П.». Не желали напоминаний о полном опасностей месте под названием дом. Не желали напоминаний о свободном времени. Мы с лихвой расплатились за жизнь, какой жили, и за людей, составлявших часть этой жизни, за наших близких, которых попросту отодвинули в сторону, освободив место для себя, своих демонов и их дурных привычек. Мы не принимали во внимание никого, кроме самих себя. Никчемные люди. Годились лишь на то, чтобы мешать, если вообще хоть что-то могли. Один из нас четыре года не вставал с постели, другой стоял столбом под душем, пока кожа не стала облезать, как краска, третий сидел в баре, пока не опустела последняя бутылка, а с тех пор ночевал в голых палатах, смирительных рубашках и в ночлежках таких краев, которых нет на карте. А тут на тебе – анкета. Выбор огромный – больше, чем во всех меню, вместе взятых. Уже одно это – угроза. Позвольте мне коротко перечислить, чем можно убить свободное время, то бишь отвоевать свободу от времени и таким образом снова завладеть временем, оккупировать его и подчинить своей воле: вязанье, прыжки с парашютом, филателия, шахматы, роспись по фарфору, бридж, покер, кегли, йога, гандбол, пинг-понг, бадминтон, охота, водные лыжи, слалом, путешествия, садоводство, выпечка, танцы, духовая музыка, рафтинг, ориентирование (и ночью, и днем), фрисби, гольф и мини-гольф. В конце концов я подыскал себе хобби и сумел выбрать – крупная победа, чуть ли не триумф. На следующий день меня вызвали к доктору Здоров. Он и Трудяга хотели со мной побеседовать. Трудяга достала мою анкету, положила на стол.
