Андрей Школин - Прелести
— Что?
— Что… — Саня помолчал. — Я им говорю, мол, для такой же братвы тачки беру, что же вы делаете-то? А они мне: «Давай, когда мы в Красноярск приедем, ты нас тоже кинешь. Договорились?» Цирк, одним словом. Короче, допился я до белой горячки. Ещё немного и всё. И тут познакомился с одной девчонкой. Подошла ко мне и говорит: «Мне велено оберегать тебя и хранить». Затем взяла за руку и из кабака прямо к себе домой увела. Полмесяца в чувство приводила, ночами не спала, рядом сидела. Ожил я. О тебе ей рассказал, кассету дал послушать. Она и подтолкнула меня: «Двигайся», — говорит: «В движении жизнь. Съезди к Андрею, посоветуйся с ним, что дальше делать». И я в Красноярск рванул. Вот… К матери твоей пришёл: «Где Андрей?» — спрашиваю. Она молчит. Потом всё-таки созналась, что в Воронеже, в тюрьме. Я деньги оставшиеся никому назад отдавать не стал, а прямиком, вместе с ней, сюда. Как раз к суду успели. Такие дела…
Я сидел, глядел на Сашу, прикидывал что-то в уме и, наконец, спросил:
— А что такое ДЕВЯНОСТО СЕМЬ?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Ты ведь спросил.
— Но ты ведь ответил?
— Ну да, — теперь задумался он. — А почему ты спросил?
— Потому что я тоже знал эту цифру.
— Да? Я когда в бреду метался, она мне почему-то в голову влезла и запомнилась. Про себя решил, что это к девяносто седьмому году относится, что жить мне до девяносто седьмого года осталось только. Может, так оно и есть? А ты говоришь, тоже это число знал?
— Знал. Только это число ни к какому году отношения не имеет. И твоё не имеет. Так что, не забивай голову.
— Вот и Нина говорила то же самое: «Не забивай голову. К тысяча девятьсот девяносто седьмому году эта цифра никакого отношения не имеет».
— Кто? — не понял я.
— Нина. Девушку эту так зовут. И откуда она тогда возникла, не пойму. Точно Бог послал. Она ведь святая. Для меня, по крайней мере.
Я вгляделся в по-детски добрые и всегда немного взбалмошные глаза друга и, не выдержав открытого взгляда, отвернулся в сторону. Саня говорил искренне. По крайней мере, он сам всегда своим словам верил. Даже когда Саша говорил неправду, это не была ложь, поскольку тогда получалось бы, что он обманывает самого себя. Такие вот парадоксы…
— А меня во сне ты никогда не видел? — опять попытался взглянуть в его глаза и опять отвёл взгляд в сторону.
— Ты знаешь, в горячке я много кого видел и тебя в том числе. Но это был постоянный, сплошной видеоряд. Так что…
— Ну и ладно. Давай просто отдыхать. Чего-то Ромка потерялся. Пойду, погляжу его. Заодно ещё раз позвоню.
Длинные гудки…
— Алло?
— Алло, добрый вечер. Будьте добры, Яну Александровну позовите, пожалуйста.
— Яну Александровну? А кто её спрашивает? — голос мужской.
— Пациент.
— Одну минуту…
Через несколько секунд.
— Да, я слушаю.
— Добрый вечер, Яна Александровна.
— Здравствуйте. С кем я разговариваю?
— Это Андрей Школин.
— Кто?
— Вспомните сложенный пополам листок. Вы его сохранили?
Пауза.
— Яна Александровна, вы меня слышите?
— Подождите, пожалуйста. Да, я слушаю.
— Так Вы меня вспомнили, Яна Александровна?
— Вы знаете, Андрей, как ни странно, я о Вас недавно вспоминала.
— В связи с чем, интересно?
— Я Вас видела в очень ярком сне. Как психологу, мне этот сон был, ну скажем, очень интересен.
— И Вы не удивлены, что я вам позвонил?
— А Вы думаете, звонки от бывших пациентов — такое уж редкое явление?
— Не думаю. Кстати, действие сна происходило на высоком берегу большой незнакомой реки?
Опять пауза.
— Похоже на то.
— Знаете, как называлась река?
Молчание.
— Это был Енисей.
— Интересно. И что же дальше? — голос-то, голос, как изменился…
— И по всему склону горы… Слышите, Яна Александровна?
— Да.
— По всему склону горы цвели крупные красные маки…
Глава 23
Продвигаясь в глубь лесного массива,
с радостью отмечаешь, что степень
упитанности местных партизан прямо
пропорциональна удалённости в чащу.
Народная примета1995 год. Июнь. Аобань — пригород Марселя. Франция.
— Ном, преном?
— Имя, фамилия? — плохо, с акцентом перевёл вопрос капрал поляк.
— Школин Андрей Григорьевич, — я стоял в одних плавках перед офицером-медиком и старался состроить отрешённую от всех земных соблазнов физиономию закалённого в сражениях воина. Видимо, получалось.
Офицер удовлетворённо крякнул в кулак и проверещал дальше на своём птичьем французском языке:
— Курлы-курлы?
— С какой целью прийти во Французский Иностранный Легион? — опять неправильно перевёл поляк.
— С целью приобщения к славной истории легиона, — «честно» признался и уточнил. — С детства мечтал.
Офицер покопался в бумагах и, поправив очки, внимательно и строго посмотрел на будущего легионера:
— Ну и курлы?..
— И какой вид, род войсковой ты бы хотел быть?
— Конечно десантником.
— Пур куа?
— Почему?
— А у нас в России все хотят быть десантниками.
— Курлы-курлы?
— Служил ли ты в русской армии?
— Да, в Советской.
— Комбьян курлы?
— Сколько лет назад?
— Восемь.
Дальнейшие курлыканья опускаются, и приводится сразу перевод капрала поляка.
— В каком род войск?
— В ПВО — войсках противовоздушной обороны.
— Кем?
— Оператором индикатора кругового обзора.
— Вид станции?
— 1РЛ128ДМ1.
— Ещё раз.
Повторил. Поляк медленно перевёл на французский, после чего офицер, со знанием дела, закивал головой: «Как же, знаем, встречали, читали».
— Знаешь ли ты, что иностранный легион есть элитное подразделение французской армии, и служба в нём такой большой честь?
— Теперь знаю.
Затем последовали вопросы по поводу занятий спортом, сексом и гомосексуализмом. Ответил. В конце выяснялось криминальное прошлое волонтёра.
— Имел ли проблемы с полицией?
— Где?
— В России.
— А… В России… Нет, хотя… — немного помялся и «выложил всё начистоту», — когда был маленьким, попал в детскую комнату милиции один раз.
— Из-за чего? — оживился капрал.
— Хулиганил, яйцами в прохожих через форточку кидался. Два часа держали.
— И всё?
— Вроде всё.
— Репо, — махнул рукой офицер.
— Вольно, — перевёл поляк. — Можешь идти.
В принципе, насчёт криминального прошлого волонтёров спрашивали так просто, для проформы. Отвечали все также для проформы. Даже если бы служба безопасности легиона, так называемое «гестапо», попробовало навести более глубокую справку, сколько сил и средств бы на это ушло? Поди, проверь…
Я вышел в коридор и начал одеваться.
— Ну как? — Миша петербуржец ждал своей очереди и потирал пальцами вытатуированный на левом плече парашют. — Что спрашивали, Андрюха? Быстро ты обернулся. Зашёл, вышел…
— Спрашивали, хочу ли я стать французским десантником, — натянул на себя выцветший, зелёный, старый, да ещё в придачу малой спортивный костюм. — Прыгать с парашютом в тыл потенциальному противнику.
— К русским в тыл?
— Ага, к нашим.
— И что ты ответил?
— Я-то? — непослушная молния, наконец, поддалась, и спортивный костюм застегнулся. — Ну, куда я без тебя? Ты ведь хочешь непременно в Дузем РЭП, на Корсику. Романтика… Прыгнул это я, значит, однажды в джунгли и бреду между пальм, весело постреливая из крупнокалиберного пулемёта в сторону предполагаемых сепаратистов. Да ещё весь в краске вымазан для устрашения местного населения. Только я с парашютом никогда не прыгал и, честно говоря, особого желания научиться нет.
— Ерунда, научишься, — Миша проводил взглядом чернокожего парня из Конго, который в свою очередь вошёл в кабинет. — У меня этих прыжков знаешь сколько? Ого-го.
— Ясен хрен, ты ведь всё-таки офицер российской армии. Бывший, правда, — я искоса глянул на своего нового товарища. — Слушай, Миха, а тебя часом совесть не мучает? Ты ведь присягу принимал, обещал Родину защищать до последней капли крови. А теперь вот новую присягу принимать собираешься, да ещё и во вражеской армии. Чего тебе в Совке не служилось? Денег что ли не платили?
— И денег тоже, — задумчиво произнёс бывший российский десантник. — Какие там деньги…Квартиры нормальной и то не было. Жена с ребёнком сейчас у тёщи живут. Если отбор не пройду, не знаю что и делать. Куда податься — кому отдаться? Домой возвращаться с пустыми руками? Здрасте, ваш папа устал бродить, домой вернулся. Пустите переночевать… Так хоть перспектива — через пять лет, когда контракт закончится, во Франции остаться, гражданство получить, семью сюда перевезти. Ну и деньги конечно тоже. А насчёт присяги… Мне уже и имя с фамилией поменяли. Другой человек. А совесть пусть того мучает, кто нашу армию до ручки довёл. Мудаки…
