Андрей Рубанов - Хлорофилия
– Их четыреста человек. Вы собираетесь перестрелять всех?
– Зачем «всех»? – удивился Муса. – Завалим троих-четве-рых, самых дерзких. Остальные сами разбегутся. Или, наоборот, приползут. Потом объявим господина Глыбова великим владыкой, эмиром, фараоном, шейхом. Живым богом. А меня – скромно, наместником. Начальником особого отдела.
– Спасибо, друг, – ответил миллионер. – Статус живого бога – это как раз то, чего мне не хватало.
– Тебе понравится, – непринужденно улыбнулся Муса. – Кстати, а у них есть вера? Они молятся? Как насчет шаманов или колдунов?
– Колдуна точно нет, – ответил Гоша. – Но есть тотемные животные. Символы добра и зла. Белый Лось и Худой Петух.
Муса захохотал.
– Белый Лось, – невозмутимо продолжал Гоша, – олицетворяет справедливость и изобилие дичи в лесу. А Худой Петух – нечто вроде демона. Худым Петухом пугают детей. Допустим, вас, уважаемый Муса, они считают слугой Худого Петуха. Ваш вертолет очень их раздражает…
Муса ухмыльнулся:
– Вот, значит, как. Я им одного повидла за последний месяц привез больше тонны – а теперь, значит, слуга Худого Петуха.
Доктор Смирнов улыбнулся.
Шнурки на его грубых армейских ботинках были завязаны бантиком. Несмотря на автомат, доктор выглядел абсолютно гражданским человеком. Сидящий рядом Глыбов смотрелся типичным богачом, выехавшим на сафари: от новенького камуфляжа пахло свежим текстилем. Правда, с оружием Глыбов обращался почти так же ловко, как Муса.
А Муса – он был в своей тарелке. Скалился и наслаждался. Автомат поглаживал, как любимого верного пса. Но, улыбаясь и балагуря, Муса, единственный из всех пятерых, не забывал внимательно поглядывать по сторонам. Сидел, прочно уперевшись ногами и спиной, и не убирал большого пальца с предохранителя.
Вкатились в деревню. Эту дорогу Савелий не знал. Приезжая за водой, они огибали селение по задам, а сейчас медленно продвигались по центральной улице. Гоша сбавил ход, чтобы не задавить курицу или собаку. Возле жилищ маячили закутанные в мех и тряпье женские фигуры. Женщины – широкобедрые, низкорослые – смотрели равнодушно, часто зевали. Некрасивые, с мелкими кривыми зубами и неправильными подбородками: либо тяжеловесными, либо, наоборот, скошенными назад. Стариков не было видно. Старики, знал Савелий, лежат по домам, помирают. Старики здесь не доживали и до сорока пяти. Против местных стариков Савелий, сам разменявший полвека, смотрелся юнцом.
Обиталища дикарей представляли собой нелепые постиндустриальные хибары: наполовину шалаши, наполовину норы. Однако зажиточные семейства квартировали в избенках, крытых кусками полиэтилена, сгнившими листами фанеры, соломой и досками. Бегали куры, кошки и грязные голые дети с криво завязанными пупками. Меж хибар над кучами отбросов и нечистот суетились мухи. По словам Гоши, сельцо считалось богатым, а местное племя – мощным и влиятельным; территория его простиралась на несколько сотен квадратных километров. Местные практиковали и охоту, и земледелие, били зайца, лося и волка, растили капусту, репу и морковь. Носили шкуры, жили самодостаточно. Но все же главными ценностями тут считались предметы, оставшиеся от старых времен. Ближняя и дальняя округа неустанно прочесывалась. Заброшенные в середине прошлого столетия села и городишки, пустые, сгнившие, заросшие бурьяном здания представляли для дикарей великий интерес – там искали и находили истлевшую обувь, осколки стекол, ржавые чайники, куски проволоки. Все это необычайно ценилось, разбиралось по кирпичам, по кускам и пристраивалось в хозяйстве.
Вождь племени, как полагается всякому вождю, обитал во дворце. Чтобы сложить дворец, по близлежащим деревням было разобрано несколько старых срубов, иные венцы тащили, может быть, за много верст; бревна сильно отличались цветом и размером.
Выпрыгнув из вездехода, Глыбов огляделся и заметил:
– Бедно живут. Год назад я летал в Ростовскую область – там дикари побогаче. У тех лошади, свиньи, вигвамы из металлочерепицы. А эти совсем дремучие. Вымрут скоро.
– Не вымрут, – тихо возразил Смирнов. – Есть секретная директива правительства. Дикарей не трогать, беречь, вступать в контакт.
– Вступим, – бодро произнес Муса и перехватил автомат.
– Не размахивайте оружием, – посоветовал Гоша. – Не поймут.
Вокруг шумел лес, полноценный, дремучий, и делегатов мгновенно атаковали разнообразные летающие твари, главным образом комары. Прилетели и жуки, и пчелы – полюбопытствовать, – и даже проплыл мимо лица Савелия паучок, оседлавший нить серебристой паутины.
– Чего ждем? – спросил Глыбов.
– Приглашения, – ответил Гоша. – Как пригласят – пойдем. Все вместе. Нас должно быть много. Так принято. Кроме того, я их боюсь. Без скоропала к ним лучше не соваться.
– Без чего? – спросил Смирнов.
– Скоропал – так они называют автомат. Один местный предлагал мне за скоропал пятьдесят кур. Целое состояние.
– Их нельзя вооружать, – покачал головой Муса. – Им даже ножей нельзя давать. А ты таскаешь им ножи.
– Не таскаю, – спокойно поправил Гоша, – а меняю. На медовуху. Их медовуха чистая, как слеза, а от твоей московской водки голова болит. Предупреждаю: переговоры веду я один. Если заговорит кто-то, кроме меня, вождь сочтет это за оскорбление. Савелий, ты несешь подарки.
– Есть, – отозвался Савелий.
Он был рад, что его взяли. Гоша Деготь специально настоял на кандидатуре Савелия. Савелий каждую неделю бывал в деревне, местные к нему привыкли.
– Если делегация будет состоять сплошь из незнакомцев, вождь может сразу всех прогнать, – сказал Гоша.
И ему никто не возразил.
К тому же новые таблетки действительно помогли Савелию. И не только ему. Уже неделю среди врачей и волонтеров царило оживление. Заговорили о решительном прорыве, о приостановке процесса расчеловечивания. Савелий готов был радоваться вместе со всеми, но ему мешали головные боли и сильнейшая депрессия.
Тем временем Муса открыл заднюю дверь вездехода и вывел сонную, осунувшуюся Илону.
Два дня назад Савелий увидел ее выходящей из вертолета – и не удивился. Не стал подходить и здороваться. Не потому, что боялся вопросов жены. Здесь никто никогда не подходил и не здоровался, если видел московских знакомых в группе вновь прибывших. Здесь каждый подвел черту под прошлой жизнью, прополол свою память. Прежние связи, отношения, прежние страстишки – все высыхало, увядало, все выдиралось с корнем. И новички понимали это с первых минут. Столичные бизнесмены, чиновники, звезды кино и шоу-бизнеса, успешные люди, самые-самые – вели себя тихо, с ужасом оглядывались и без гонора расселялись по домикам.
