Андрей Рубанов - Хлорофилия
Что касается Илоны, в первое же утро она встретила Савелия в столовой поселка и не узнала. Посмотрела без интереса и отвела взгляд.
Сейчас она поежилась и капризно спросила:
—Моисей, куда ты меня привез?
—На природу, – вежливо ответил Муса. – Тут хорошо.
– Да, – согласилась Илона, потягиваясь. – Хорошо. А что мы будем делать?
– Сама поймешь.
Тем временем из дворца вышел хромой абориген с рыжей бандитской физиономией. Савелий помнил, что его зовут Федяй. Увидев дикаря, Илона шепотом сказала «ой» и тихо захихикала. Убрав черным кривым пальцем волосы с лица, рыжий Федяй изучил делегатов – каждого с ног до головы, – сурово кивнул Гоше, а потом, немного поколебавшись, и Савелию. Савелий немедленно загордился. В прошлой жизни, в Москве, он возглавлял модный журнал, но никогда не чувствовал себя таким нужным, как теперь, когда его, расчеловеченного травоеда, включили в состав делегации для переговоров с дикарями.
Рыжий повернулся и пошел в дом. Делегаты двинулись следом.
Внутри был чад и полумрак. В очаге пылали поленья, дым уходил через дыру в потолке. У Савелия заслезились глаза. Вождь, крупный сутулый старик, завернутый в меховую мантию, восседал на троне – старом автомобильном кресле с подголовником. Брови патриарха были огромны. Подле, поджав под себя голые дряблые ноги с варикозными узлами на фиолетовых венах, сидела маленькая старуха со злым лицом. Вдоль стены на земляном полу располагались еще четверо мужчин, свита или охрана, – косматые, жилистые, при кинжалах, с хмурыми сосредоточенными физиономиями, как у профессиональных футболистов перед стартовым свистком.
– Ой, мамочки, – прошептала Илона.
Боковым зрением Савелий увидел, что стоящие рядом Муса и Глыбов едва удерживаются, чтобы не расхохотаться.
– Мое почтеньице, Митяй! – бодро провозгласил Гоша. Согбенный Митяй осторожно кивнул. На делегатов он не
смотрел.
Гоша сделал два шага вперед и спросил:
– Как оно?
Вождь опять кивнул и медленно огладил бороду.
– Охота говорить, – объявил Гоша.
Вождь засопел. Старуха выдержала паузу и хриплым басом произнесла:
– Можно.
– Такое дело, – начал Гоша. – Дай землю, Митяй. Оно очень надо. Лес дай. От оврага до поля. Десять раз по десять шагов, и так пять раз. Было твое – будет наше.
Патриарх пошевелил бровями, опять посмотрел на старуху и улыбнулся. Сидящие вдоль стены косматые чудовища тут же синхронно засмеялись, показывая гнилые коричневые зубы.
Гоша подождал, пока веселье утихнет, и невозмутимо продолжил:
– Даем восемь ножей. И пять топоров. Еще – одну бердану. К ней патронов даем. И пять раз по десять больших мер повидла.
Не дашь землю – не дадим ничего. Уйдем, будем злые. Дашь землю – будем добрые. Старый Митяй молчал.
– Еще даем бабу. – Гоша показал на Илону. – Ваши бабы худые, не родят. А наша – белая, здоровая.
Старуха фыркнула. Вождь долго – может быть, минуту – молчал, потом глухим надтреснутым голосом произнес:
– Покажь бердану.
Гоша протянул руку назад, и Савелий вложил в нее малокалиберную спортивную винтовку. Гоша демонстративно передернул затвор. Волосатые придворные зачарованно вздохнули, один не выдержал – восторженно щелкнул языком. Впрочем, вождь никак не отреагировал.
– Зырь сюды, – продолжил Гоша. – Это патроны. Два раза по десять. Повидло в туесах, туеса при мне. Хошь – пощупай бабу. Баба нехудая, смирная. Самое то.
Савелий подумал, что старик, наверное, предпочел бы проверить не винтовку, а девушку, но побаивается старухи. Сейчас седой Митяй безмолвствовал.
В нем чувствовалась сила, и физическая, и духовная. Савелий вдруг понял, что старик откажет гостям. Или сразу, или после раздумий, но все равно откажет.
Вождь был печален. Возможно, предвидел конец привычной жизни, наступление перемен. Пришельцы слишком сильны, у них есть машины, летающие по воздуху, и другие машины, выпускающие по десять пуль в секунду. Они пришли, забрали землю, построили крепкие чистые дома, где сам собой горит яркий свет. Они придут опять и опять, будут отбирать все больше и больше территории. Это можно замедлить, но нельзя остановить.
«Ему примерно пятьдесят лет, он мой ровесник», – подумал Савелий. Он, разумеется, слышал от родителей рассказы о том, что когда-то дикая земля была другой. Возделанной. В селах и городах жили люди, по дорогам ездили железные машины. Потом эта разноцветная сложная жизнь сама собой угасла, люди уехали. А те, что остались, быстро одичали, кое-как родили потомство и основали новую цивилизацию, где кусок полиэтилена, нож или курица считались главными ценностями. Гомо сапиенс быстро адаптируется и возвращается к состоянию троглодита мгновенно и легко.
Пауза затягивалась. Трещали березовые дрова. Один из сидящих телохранителей оглушительно почесался. Старуха в упор рассматривала зевающую Илону. Глыбов хлопнул ладонью по шее: убил комара.
Наконец вождь прочистил горло, вперил взгляд в Гошу Дегтя – глаза желтые, страшные – и произнес:
– Ты. Сюда слушай.
Гоша расправил плечи. Старик подвигал челюстью и сказал:
– Я знаю, кто я. В лесу живу, лопух жую, берестой закусываю. Грязный, дикий. Воши в волосьях. Вчерась так было, и завтрева так будет.
Гоша кивнул.
—Но я, – гордо проскрипел старец, – землю на повидло не меняю. Понял?
—Да.
—Молодец. Теперича шагай отсюдова.
—Зря, – проговорил Гоша.
Но рыжий Федяй, охраняющий выход, уже поместил на его плечо огромную ладонь, давая понять, что аудиенция закончена. Вернувшись к вездеходу, делегаты переглянулись.
– Не повезло тебе, – обернулся Муса к Илоне. Та захихикала.
– Дедок был не прочь, – пробормотал Гоша. – Но старая дура все испортила.
– В точку, – рассмеялся Муса.
– Ладно. – Глыбов сплюнул. – Старого не уговорили – поедем к молодому. Где его искать?
– Тише, – испуганно произнес Гоша. – Не кричите. Поломаете мне всю дипломатию. Молодой в лесу. На то он и молодой, чтоб по лесу бегать. Только там разговор будет немного другой.
Погрузились. Илону везли отдельно, в багажном отсеке. Всю жизнь, с младенчества, она питалась только мякотью стебля и сейчас, лишенная привычной еды, понемногу сходила с ума. Она не совсем понимала, куда и зачем ее привезли. Что делать с такими, как она, никто не знал. Пока мякоть считалась безвредной, внимательное и умное наногосударство мирилось с существованием конченых травоедов. Но когда благоуханная Москва превратилась в сумасшедший дом, несколько миллионов безвольных, оторванных от действительности мужчин и женщин оказались в вакууме. Концентрированная мякоть исчезла из продажи, сырой на всех не хватало. Физически вполне здоровые, но психологически сломленные люди сотнями кончали с собой, тысячами погружались в безумие, сотнями тысяч спивались. Кто был посильнее, от природы имел крепкую нервную систему – пытался вернуться к нормальной жизни. Но помогать таким, кормить, трудоустраивать никто не собирался, не было денег. Муса выкупил осужденную на поселение Илону у начальства пересыльной тюрьмы путем многоходовой «дружеской» комбинации. И считал, что совершил благодеяние.
