Стефан Брейс - Создатель ангелов
Но Виктор и сам ошибся. Клонирование вызвало другую мутацию, которой он пытался противостоять в течение четырех лет. Он использовал все средства, чтобы остановить процесс старения детей, не столько чтобы спасти их жизни, сколько чтобы исправить свою ошибку и все-таки выиграть битву.
Так, скорее всего, и было. До этого момента Кремер всё понимал, или думал, что понимает. Но могли он допустить все это? Мог ли он позволить Виктору Хоппе продолжать работу во имя науки? Должен ли он мешать гению, проявлявшему признаки безумия?
Эти вопросы не отпускали его, и он знал ответы на них, но продолжал их игнорировать, боясь стать соучастником. От этого его чувство вины только росло.
А потом позвонила эта женщина. Сначала он подумал, что это глупая шутка, но вскоре до него дошло, что это та самая женщина. Не мать. Суррогатная мать. Но этого он ей не сказал. Это не было его задачей. Он ведь сказал ей, где искать Виктора Хоппе. Сделав это, он избавил себя от дилеммы.
— У вас мальчики. Три мальчика, — сказал вдруг доктор Хоппе.
Она была уже на девятом месяце беременности. Ее живот был похож на большой барабан, по которому к тому же постоянно стучали. Доктор делал последний ультразвук. До сих пор он редко что-то говорил во время обследования. Он никогда не вдавался в подробности. «Вот это серое пятно», — чаще всего говорил он, но она всегда видела только черные пятна, хотя и не признавалась в этом вслух. Она не хотела показаться еще глупее. Ей было достаточно услышать от него в конце обследования, что все в порядке. Но на этот раз он сказал: «У вас мальчики. Три мальчика».
— Что?
— У вас в животе растут три мальчика.
— Этого не может быть. Это невозможно. Вы меня разыгрываете.
— Вы хотите посмотреть? Я вам их покажу.
И он обстоятельно все показал и рассказал. Она смотрела и считала вместе с ним, и у нее все больше кружилась голова.
Шесть глаз. Шесть ручек. Три сердца. Три бьющихся сердца. И три пениса. Именно это слово употребил доктор.
— Вы обещали мне дочь, — с трудом выдавила женщина. — Вы все время говорили, что это девочка.
— Я этого не говорил. Вы сами себя в этом убедили.
Она ловила ртом воздух. Ее бросило в пот.
— Этого не может быть. Этого не может быть.
— Их было четверо. Сначала было четверо. Четыре мальчика.
Она растерянно качала головой.
— Вот, — сказал он.
Он авторучкой показал на экране очертания. Мышки. Или хомячка. Вот на что это было похоже.
— Он умер пять месяцев назад.
Она почувствовала, что ее сейчас стошнит. Ей хотелось выдавить содержимое своего живота. Но из нее ничего не выходило. Только ощущение тошноты оставалось.
Когда доктор хотел вытереть гель с ее живота, ее прорвало. Она с силой ударила его по руке.
— Прочь! — закричала она. — Уберите это! Уберите их! Все уберите! Не надо! Не хочу!
— Завтра. Я смогу сделать это только завтра.
— Сейчас! Сейчас! Сейчас! — она стала колотить по своему животу кулаками. — Я не хочу этого! Я не хочу!
Он схватил ее за руки и пристегнул их к койке ремнями.
— Вы должны сохранять спокойствие. Это плохо отразится на детях.
Она стала бить ногами. Она извивалась всем телом, насколько это было возможно. Она кричала. Она визжала.
Тогда он впрыснул что-то в подключенную к ней капельницу.
— Вам не обязательно видеть их завтра, — это были последние его слова, которые она услышала. — Если вы не хотите, вам не обязательно их видеть.
Как бы она этого ни хотела, женщина не смогла бы забыть о детях, ведь они навсегда оставили после себя след поперек ее живота.
Остался уродливый шрам. Некоторые участки шва гноились, а она довольно долгое время даже не пыталась их лечить. Отчасти от стыда, отчасти потому, что хотела таким образом сама себя наказать. Только когда боль стала такой невыносимой, что, казалось, сотня спиц вонзается ей в живот, она пошла в отделение скорой помощи больницы. Швы нужно было снять еще три недели назад.
Она сказала, что это был выкидыш. Экстренное кесарево сечение во время поездки за границу. Врач, снимавший швы, поинтересовался, не был ли хирург мясником. Такой ужасной работы он еще не видел. Она кусала губы, но молчала. Это был единственный раз, когда она кому-либо показывала шов.
Шрам был ее слабым местом. Любое прикосновение причиняло боль. Она больше не могла носить обтягивающую одежду. Живот часто опухал. Поэтому у нее никогда не возникало ощущения, что шрама нет. Как будто в этом месте из нее не достали что-то, а, наоборот, положили внутрь, что-то, что постоянно терлось о стенку живота.
Она ни с кем не начинала новых отношений. Как мог кто-то наслаждаться ее телом, если у нее самой оно вызывало отвращение? А пока она оставалась одна, ей не нужно было никому ничего объяснять. Одиночество стало ее спутником.
Деньги, которые она потребовала с доктора и которые он ей тут же выплатил, едва ли облегчили ее боль. Она надеялась таким образом успокоить свою совесть. Она позволила использовать свое тело, но не душу. Однако впоследствии именно из-за этого она почувствовала себя шлюхой. Еще хуже, чем шлюхой.
Ей нужны были эти деньги, чтобы рассчитаться с долгами и на что-то жить, поэтому она оставила их себе и тратила их. Поэтому совесть терзала ее, как гноящаяся рана.
Несколько раз женщина принимала решение разыскать детей. Она хотела знать, все ли с ними в порядке. Хотя бы это. Только так она могла очистить свою совесть. Но каждый раз она передумывала. Чем старше становились дети, тем сильнее был порыв их увидеть. Она считала месяцы. Считала дни.
Каждый год 29 сентября было самым трудным днем. В это время боль в животе неумолимо усиливалась. В тот день, когда детям исполнилось четыре года, она в который раз приняла решение. В этом возрасте они уже должны были задуматься, кто их мама. В этом возрасте им нужна была мама. И все же она подождала еще несколько месяцев. Собралась с духом. И наконец, начала действовать.
Глава 6
Она приехала в воскресенье, 14 мая 1989 года. В день Святой Троицы. За день до этого она села в поезд в Зальцбурге и доехала до Люксембурга, где переночевала. Рано утром она отправилась в Льеж, там пересела на поезд на Ля Шапель, откуда раз в час ходили автобусы через Вольфхайм.
Женщина попросила водителя автобуса сказать ей, когда они приедут в Вольфхайм.
— Где вы хотите выйти? У церкви?
К ее удивлению, водитель очень хорошо говорил по-немецки.
— На Наполеонштрассе. Я еду к доктору Хоппе. Доктору Виктору Хоппе.
Она поехала наудачу и не знала, застанет ли она доктора дома. Его адрес и номер телефона ей дали несколько недель назад в международном справочном бюро, но она не стала звонить ему заранее, даже просто так, промолчав в трубку. Она боялась услышать его голос. Чувствовала, что может не решиться сделать еще один шаг, чтобы найти своих детей. Даже сейчас, когда уже так далеко зашла, она не была уверена, что ей хватит мужества позвонить в дверь. В любом случае, у нее с собой были деньги и вещи, чтобы, если понадобится, остановиться где-то неподалеку на пару дней.
— К доктору Хоппе, — повторил водитель. — Тогда вам точно нужно выходить возле церкви. Он живет совсем рядом.
Она не сразу нашлась, что сказать. Она не ожидала так скоро встретить кого-нибудь, кто знает доктора. Ее вдруг сковал страх.
— Вы с ним знакомы? — робко спросила она.
Водитель покачал головой.
— Нет, не знаком. Но люди говорят, он отличный врач.
Больше всего ей хотелось спросить, знает ли он что-нибудь о детях доктора, но тогда пришлось бы что-то объяснять, а этого она как раз не хотела. Кроме того, женщина боялась, что его ответ ее разочарует. Поэтому она молчала и смотрела в окно, стараясь не думать о предстоящей встрече, но ей это удавалось с трудом. На каждой остановке казалось, что сейчас в автобус сядет доктор. Похожее ощущение было у нее несколько месяцев назад, когда она пыталась разыскать доктора в Бонне. Тогда она еще надеялась встретить его случайно на улице или в магазине, но теперь, когда это действительно могло произойти в любой момент, ей уже вовсе этого не хотелось.
Автобус выехал из местечка Келмис. Перед этим они проехали деревеньки Монтзен и Хергенрат.
— Мы уже почти приехали в Вольфхайм, — сказал водитель. Он посмотрел на нее через зеркало заднего вида.
Она кивнула.
— Вы хорошо говорите по-немецки, — заметила она, в надежде, что беседа ее немного отвлечет. — Я думала, что в Бельгии говорят только по-французски и по-голландски.
— В этой части страны говорят в основном на немецком, — ответил водитель. — Но многие знают французский, а некоторые и голландский. Языки и границы смешались здесь еще несколько столетий назад. Вы слышали о пересечении трех границ?
