Владимир Некляев - Лабух
— Ладно… Правила… Кто поведет?
Вошел капитан, председатель пододвинул по столу уголовные дела с прикрепленными бланками:
— Подполковнику Панку.
Про «американку», внутреннюю гэбэшную тюрьму, ходили легенды, и я, хотя и побаивался, но ожидал, что увижу нечто необычное — оказалось, тюрьма как тюрьма. Подвалы с бесконечным количеством дверей и замков.
Идти тюремными коридорами было неуютно, про одно лишь думалось: как и когда назад?.. Спиной это думалось, как только закрывалась за ней, лязгая, очередная дверь.
Феликс, как и железный его тезка, выглядел бронзовым — почерневшим… Не били же его?.. В почти пустой, со столом и четырьмя стульями, с косоватыми стенами комнате он был с Панком.
Шигуцкий сел напротив Панка, я — напротив Феликса.
Помолчали…
— Говорите, — повернувшись ко мне, сказал, наконец, Шигуцкий. В этих коридорах и он притих…
Про что говорить?
— Как ты, Феликс?
— Нормально. Как в тюрьме.
— Задержанный требует встречи с консулом, — сказал Панок Шигуцкому. Тот покачался на стуле:
— Бросьте… С каким консулом? Американским?.. Русским?.. Вас задержали с поддельным паспортом на имя гражданина Российской Федерации Смирнова Ивана Васильевича. А в американском паспорте вы Феликс Рачницкий, так кто вы?..
— А вы?.. — спросил Феликс.
Шигуцкий вскинул руку: мол, виноват… И удостоверение вынул:
— Помощник госсекретаря Шигуцкий Борис Степанович. Удостоверение не поддельное.
— Но и не настоящее, — наклонился Феликс, читая удостоверение. — Нет в Конституции Республики Беларусь никакого госсекретаря, так что и помощника никакого быть не может.
Я не читал Конституцию, кто ее у нас, кроме американцев, читает, и Шигуцкий не читал.
— Как нет?.. — сам заглянул он в свое удостоверение, будто там была прописана статья Конституции…
— И у вас статус неприсоединившейся страны, и вы подписали конвенцию по нераспространению оружия массового уничтожения, — не дал ему опомниться Феликс, — и на статус с конвенцией, как и на Конституцию, можно, конечно, наплевать, и с американцами договориться можно, но русские, как только проведают, что и кому вы продать надумали, вас так прижмут, что не найдете, в какую сторону бежать — хоть бы и с деньгами! Потому что это их деньги — и чхать им на все остальное!.. Вы понимаете, чего такая игра стоить может?
Никто не ожидал, что Феликс сразу нападать начнет, а не защищаться… Шигуцкий настолько растерялся, что спросил:
— Чего?..
— Головы! И не одной вашей.
— Пока что про вашу разговор, — кивнул на уголовные дела Панок, и Шигуцкий собрался.
— Про одну, но про вашу… Всё мы, Феликс Андреевич, понимаем. Поэтому и хотим при вашем содействии с американцами договориться, чтобы русские не пронюхали… Представляете, сколько это стоить может?
Он покупал Феликса. При мне, при Панке… И как это русские не пронюхают?..
Феликс покрутил головой: нет.
— Действительно не представляете?.. — переспросил Шигуцкий, и Феликс ответил:
— Это вы не представляете, что предлагаете.
Видно было, что говорить с ним дальше — без толку. Панок хрустнул пальцами — будто выстрелил в пустой комнате:
— Есть второй вариант. Феликс Андреевич не едет ни в какую Америку, остается дома и берет лабораторию Рутнянского. Работает там, где когда–то начинал. Тогда первый вариант, понятно, отпадает…
Шигуцкий даже не задумывался над тем, что услышал, и вылупился на Панка:
— А на хрена, если отпадает?..
Панок промолчал. Феликс ответил, как показалось, за него:
— Если вас и вправду волнуют государственные интересы, то лаборатория Рутнянского — это, может быть, лучшее, что есть в стране.
Шигуцкий, который все еще крутил удостоверение в руках, сунул его в карман.
— Сначала решаем с первым, потом со вторым.
— Первое еще в Германии отпало. Я объяснял вашим людям, что окончательно. А что касается лаборатории…
— Там у вас выбор был! — не дослушал Шигуцкий. — А здесь нет. Или договариваться, или сидеть.
— Это тоже выбор, — взглянул на меня Феликс, и Шигуцкий вспомнил, для чего я здесь.
— Не одному сидеть, дружка потянете. И он, благодаря вам, сядет!
Феликс опустил голову, потер виски.
— У всех свой выбор…
— Так и выбирайте! — пальцем ткнул Шигуцкий в бланк, приколотый к уголовному делу, и Феликс скинул руки на стол:
— Да что ж это он по всей жизни за мной, как лист за вагоном!..
В жизни его, видно, был свой Николай Иванович. Человек без фамилии. Был, не мог не быть…
— Кто?.. — не понял Шигуцкий, а Панок отцепил бланк:
— Приклеился.
Феликс выпрямился.
— Этого я не подпишу. Подписав такое, нельзя жить. — Он повернулся к Панку: — Как же так?..
— Нам необходимы гарантии, — отцепил второй бланк Панок. — Как иначе?..
— А если я остаюсь?..
— Все равно… Сейчас у вас одна ситуация, потом другая… Подпись ни к чему не обязывает, ничего и в виду не имеется, кроме гарантий.
— И шантажа… Я ученый, а не шпион. У меня имя… Вам это, возможно, и все равно, а мне нет.
Панок положил один бланк перед Феликсом, второй передо мной:
— И у Романа Константиновича имя. Еще какое!.. Вы думаете, мало у нас имен?
Феликс брезгливо, кончиками пальцев отбросил, отмахнул свой бланк — тот взлетел и лег на мой.
Хоть ты смастери из него самолетик.
— Ты сделал то, про что договаривались?.. — достал носовой платок и вытер руки Феликс. Он смотрел на меня в упор, Панок и Шигуцкий с обеих сторон…
Нужно было что–то сделать… Не сказать, а сделать… Если и Ли — Ли, и Лидия Павловна… — я все понял в этой комнате с косыми стенами… Рука тяжелела и пальцы скручивало, будто только что самый неудобный концерт для скрипки сыграл, но я вытащил из пиджака Игоря Львовича бумаги, расправил их, положил на бланки — и все пододвинул на середину стола.
— Они не только у вас, Борис Степанович. И не только у меня.
Феликс аккуратно сложил носовой платок.
— Спасибо, Роман.
Шигуцкий взял бумаги. Сейчас порвет — и все.
Он не порвал… Отбросил и протянул:
— Та–а–к… Значит, в оглобли бить?.. Тормоза отпущены?.. — И прошипел на Панка: — Где же ваша договоренность?..
Панок пролистнул отброшенные бумаги, как будто впервые их видел. До записки Игоря Львовича… Возможно, Шигуцкий и не показывал?
— Нарушили вы, Роман Константинович… «Беларусь пытается продать последние советские разработки…» Да мало ли что и кто напишет.
— Это не мало что… — аккуратно спрятал Феликс в карман аккуратно сложенный носовой платок. — Это столько, что мало не покажется. Потому как документ… И где люди, которые его написали? Один убит, а второй…
— И второй! — вдруг резко подался к нему Шигуцкий.
Я с холодком в затылке подумал, что такое возможно, и спросил:
— А я?..
— А для тебя место в тюрьме освободится! — ударил по столу Шигуцкий. — Лабух!
Он встал, ему нужно было что–то решать, а сам он не мог… Вырвал бумаги у Панка, тот вскочил:
— Есть же вариант…
— Никаких вариантов! Обоим сидеть! День даю, чтобы подумали!.. К ночи — ночь уже не ваша!
— И вам день, не больше, — спокойно ответил Феликс. — И подумайте, когда думать будете, про гарантии на условиях, которые можно принять…
— Ну!.. — крикнул Шигуцкий на Панка.
Панок вызвал конвоира, тот повел Феликса, который обернулся в двери:
— Прорвемся, Роман. Кто–то же в этой стране что–то должен соображать.
— А вот этого?!. — дернулся шеей — едва голова не оторвалась — Шигуцкий, которого распирало от злости. Панок одернул китель:
— Я не начальник тюрьмы.
Начальник нашелся быстро. Шигуцкий вышел с ним, Панок сказал:
— Когда бить будут, расслабляйте тело, не сжимайтесь.
И это вся его обещанная помощь?
— Феликс бронзовый, потому что битый?..
Панок собрал со стола бумаги.
— Мы все сделаем, чтобы он остался — до вас дошло?..
Пока доходило — за мной пришли.
XX
Я не спал, не было на чем, в камере — только холодные стены и холодный пол, и, возможно, это и не камера, а карцер, я не знал: ни в камере, ни в карцере не доводилось бывать; но спать хотелось невыносимо — и мне бредилось, будто сплю, и вроде бы вижу во сне Ли — Ли, которой говорю: «Ли — Ли, не убивал я Игоря Львовича, зря ты это взяла на себя, дурочка», — и Ли — Ли вздыхает: «Конечно, не убивал». Она не верит мне и думает, что ее покарают не так, как меня, а то и оправдают: ведь она защищалась.
Она так меня любит?
А Зоя боится за нее и все списывает на Лидию Павловну, хотя также думает, что убил я.
А Лидия Павловна, что же тогда Лидия Павловна? А Лидия Павловна говорит: «Рома, Роман, и я вас люблю, и если из–за меня все вышло, то пусть тогда я во всем и виновата буду. Я и в пансионат ненавистный съехала, чтобы выглядело так, вроде как я сбежала, вы догадались?..»
