Владимир Некляев - Лабух
— Зачем вы Рутнянского убили? — спросил я в коридоре, чтобы не бояться.
— Мы не убивали. Подумайте: зачем? Как он мешал?.. Никак.
— Тогда кто?
— Вы, Роман Константинович. Вы убили, и никто этого не отменял. Пока что…
— Вам к госсекретарю, — приоткрыла дверь напротив кабинета Шигуцкого секретарша и просунула в нее голову. — Можно?..
Госсекретарь — какой–то никакой, хотя про него, как про людоеда, рассказывали — поднялся из–за стола и подал руку, сложив ладонь лодочкой.
— Рад познакомиться. Вас президент принять хотел, но занят, так что в следующий раз… Вы к нам заходите.
— Может, и сегодня примет… — посмотрел на часы Шигуцкий, который сбоку сидел за еще одним, бесконечным — через весь кабинет вдоль окон — столом. Окна кабинета выходили на купаловский театр, на сквер, из которого собирался я утром выскочить с пистолетом…
— Снизу не видно того, что сверху… — поймал мой взгляд госсекретарь, и Шигуцкий встал:
— Пошли!
Он совершенно не чувствовал себя в кабинете начальника подчиненным.
— Вы заходите к нам, — повторил, вновь подавая ладонь лодочкой, госсекретарь и бросил Панку, застывшему у двери, через которую непонятно зачем меня туда–сюда провели. — А вы останьтесь!
Голос его ничего хорошего подполковнику не обещал… Не такой уж никакой этот госсекретарь, не лишь бы какой…
— Где ты взял Ли — Ли? — прошел к шкафчику с баром и налил коньяка Шигуцкий. — Выпей. А то, вижу, окочуришься…
Кабинет его был куда меньше госсекретарского — с одним окном на театр и сквер. К госсекретарю меня, наверное, водили, чтобы ощутил значимость…
Я отставил коньяк.
— Да пей!.. Где ты выкопал сучку такую?.. Ее приглашают, привозят, обхаживают — ты же, сикуха, прикинь, как подфартило! Ты в штаны лезь, а она в политику — и чуть морду не царапать!.. Президент взъярен — просто бешеный, головы поотрывать готов… Так что давай это все сворачивать.
Не совсем еще понимая, о чем он — но получалось, что Ли — Ли им не обломилась?.. — я спросил:
— Как?..
— Американского друга твоего дожимать. Это правда, что ты встречался с ним по договоренности с Панком?
Я кивнул… Пускай себе так, если Панок пособником быть пообещался… И договоренность со мной ему, видимо, нужна, потому что без нее — пролет, промах, а с ней — попытка вербовки. Он старался, придумал, а у меня не вышло… Не все и не всегда получается.
Феликс, слава Богу, жив…
— Не дожать его в Америке.
— В «американке» он, а не в Америке! Или ты не знаешь?
Не мог я знать, что Феликс в «американке» — внутренней гэбэшной тюрьме.
— Панок про это не говорил…
— А Ли — Ли? Она же к президенту с этим приперлась! И вот с этим! — рванул Шигуцкий верхний ящик стола и швырнул на стол бумаги. — Развел тут, расписал! Документы какие–то пришпандорил немецкие!.. А его с фальшивым паспортом взяли — и не хрен нас пугать! Что, не шпион?.. загнется в тюрьме! До смерти сидеть будет, если не одумается!
Я потянулся к бумагам:
— Глянуть можно?..
Секретарша заглянула в дверь — она, похоже, повсюду здесь заглядывает:
— Борис Степанович, вас на минутку…
— Не вымандюливайся!.. — при секретарше выругался Шигуцкий. — Я вчера сам Ли — Ли к офису вашему по дороге подвозил! — И он хлопнул ладонью по бумагам. — Подарок президенту взять, блядь!..
— Может, кофе?.. — кивнула на коньяк секретарша, и Шигуцкий вытолкал ее, выходя: — Кофе–хуёфе!..
Секретарше хоть бы что: хуёфе так хуёфе… У них тут феня государственная, а Крабич, идиот, государственный язык у них отвоевывает… Иди отвоюй в бараке под Хабаровском…
Бумаги были те, которые не нашлись в сейфе, копии которых лежали в моем кармане.
Я думал, да уверен был, что бумаги, как и фотоснимок, или у Панка, или у Шигуцкого, у кого–то из них, но не так же я об этом думал — совсем с другой стороны, уверенный наоборот…
Крутая девочка — моя Ли — Ли.
Шоу какое… Лидии Павловне в таком музыка не мешала бы…
Машинально выпив коньяк, я встал, чтобы пойти, мне в кабинетах этих больше нечего было делать, мне к Ли — Ли нужно, к Ли — Ли, и я выскользнул в приоткрытую дверь, а из двери напротив высунулся Панок:
— Куда вы, Роман Константинович, на своих двоих?.. Сейчас поедем.
Секретарша у окна наливала кофе… Я подошел, взял… На той скамейке в сквере, где поджидал я утром президента, сидел другой человек. Маленький, одинокий…
Снизу не видно того, что сверху.
Шигуцкий вышел от госсекретаря:
— Поехали!..
В парадном подъезде громадины Комитета госбезопасности стоял железный Феликс — бронзовый. Тезка Рачницкого. Я думал, его выкинули отсюда, когда в Москве с постамента своротили, оказывается, нет…
— Вы к председателю, а я в «американку»? — спросил Панок, и Шигуцкий кивнул.
Кабинет председателя значимостью впечатлял больше госсекретарского. Сколько же через него жизней, судеб прошло — безвозвратно?..
Председатель, над спиной которого нависал портрет президента, сидел за столом сутуло и выглядел больным.
— Ну что, генерал?.. — поприветствовал Шигуцкий. — Штаны сидеть не заболели?..
— Рад… — привстал председатель и закашлялся. Вряд ли я был ему в большую радость, и еще в меньшую, похоже было, Шигуцкий.
— Рад познакомиться… Штаны на мне казенные, не болят.
Мы были знакомы. Даже на брудершафт выпивали на банкете после концерта в день чекиста. Генерал это, наверняка, помнил, но на всякий случай не при Шигуцком. Да и кто с кем не выпивал…
Окна кабинета выходили на Скорининский проспект. В свое время, когда проспект был Ленинским, под часами на башне дома напротив назначали мы с Крабичем свидания случайным спутницам жизни. Нравы в те годы были не настолько свободные, как теперь, и приходилось мыслить над ускорением процесса сближения. Мы прятались за крайней колонной на крыльце Комитета госбезопасности — ближе к входу подойти боялись — и ждали, пока взглянут спутницы в нашу сторону. Подловив момент, тут же сбегали по ступенькам, делая вид, будто меньше всего хотели, чтобы спутницы заметили, откуда мы… Куда эффектнее выглядел бы, конечно, выход из двери, но и появление из–за колонн действовало: «Вы секретные?..»
А то нет!..
Махнуть бы спутницам из окна кабинета… Возвратным взмахом в ту дивную пору, с которой стрелки часов на башне прокрутили почти четверть столетия.
— Государственные интересы, Роман Константинович, превыше всех остальных. И прежде всего они требуют средств. Средств, средств и средств. А где их брать, если не продавать? Поэтому продаем, что покупается. И если американцы продают оружие, почему нам нельзя? И технологии они продают. А скандал им нужен, чтобы от рынка нас отсечь. Вы разве хотите, чтобы нас от рынка отрезали?..
Председатель говорил вяло… Будто сам не верил, что те средства, о которых он так печется, достанутся государству.
За концерт на день чекиста он заплатить обещал, Ростик уже руки потирал, да все обошлось банкетом… Кирнуть и поберлять…
Я не мог хотеть, чтобы нас от рынка отрезали, потому что на столе председателя лежали два уголовных дела. Одно, взятое из милиции, на Плониша Романа Константиновича — по подозрению в убийстве, второе, заведенное в Комитете госбезопасности, на Рачницкого Феликса Андреевича — по подозрению в шпионаже.
— Мы связываем одно со вторым, и поверьте, Роман Константинович, что вы — убийца, а он — шпион. Убедите его, что этим и закончится, чтобы на иное не рассчитывал.
К обложкам уголовных дел были прикреплены бланки. Абсолютно такие же, как тот, который давным–давно в кабинете проректора консерватории принуждал меня подписать человек, который назывался Николаем Ивановичем…
Что бы ни говорил Панок про время и перемены, ничего не изменилось в этом ведомстве — недаром на страже железный Феликс стоит.
— Подписываетесь оба — и оба свободны.
Отстегиваемся от дел…
— И какая кличка у меня будет?
Председатель взглянул, как некогда Николай Иванович.
— Никакая. Трогать мы вас больше не будем. А впрочем, если хотите, сами себе придумайте…
— Можно лабух?
— Что это — лабух?..
— Поговорили, — поднялся Шигуцкий. — Пора в тюрьму.
В тюрьму я не хотел. Я хотел к Ли — Ли.
— А Рачницкого сюда нельзя? У нас разговор все же, не допрос.
Шигуцкий скосился на председателя, тот сказал:
— Нет.
— Что значит нет? — рявкнул Шигуцкий, и председатель вновь закашлялся…
Заболеешь и не поправишься с таким начальством.
— Нет — значит нет, — прокашлялся и встал во весь мундир председатель. — Здесь свои правила, не мной и не вами писаные.
Он тихо это сказал, но как–то так, что железные шаги бронзового Феликса послышались… И Шигуцкий осекся:
