Владимир Топорков - Наследство
Женщина замолкла, растерянно заморгала глазами за толстыми стёклами очков, и Кузьмин от удовольствия аж крякнул: получила? Так что мораль эту для других побереги.
Теперь была одна надежда – на Дунаева. Не мог он не прийти на помощь, не мог.
Глава третья
Звонок Кузьмина расстроил Дунаева. В кабинете методично стучали настенные часы, и стук этот, обычно не замечаемый, отдавался сейчас выстрелами в висках. И он, человек сильный и волевой, подумал вдруг о том, что сегодняшнее утро будто готовило к этому неприятному известию.
Дунаев вспомнил, как поехал на комплекс и всё там оказалось наперекосяк. Во-первых, ночью исчезла вода в коровниках и пришлось ругаться со слесарями, разбираться, почему это случилось и кто виноват, что сгорели сразу оба глубинных насоса и две башни оказались выведенными из строя. Во-первых, ночью же, при абсолютно тихой погоде, оборвался электрический провод и вспыхнула куча соломы, и если бы не прибежавшие сторожа, огонь мог перекинуться на все запасы кормов и дальше – на здания.
Представив, что могло бы стрястись, Дунаев просто окаменел и в контору поехал, твёрдо намереваясь провести сегодня же заседание правления колхоза и отвесить по первое число всем, кто причастен к этим безобразиям. Дорогой в машине он пытался успокоиться, даже пробовал петь, но получалось какое-то бессвязное коровье мычание, и он замолк. Тоже певец нашёлся! Потом вспомнилась вдруг байка про председателя колхоза, которого пригласили на бюро райкома с отчётом. Хорошего в этом было мало, но всем, кто спрашивал, зачем он оказался в райкоме, председатель весело отвечал: «Да вот, слушать будут».
«Ишь, соловей курский какой нашёлся! – поправил его один из членов бюро. – Не слушать, а драть тебя сейчас начнут, как Сидорову козу».
Вот об этом, может, и некстати, а может, в самый раз подумал Дунаев, возвращаясь с комплекса. Эх, председательская доля! Кажется она неподъёмной ношей, такой тяжёлой, будто стопудовый груз наваливается на плечи, могучим прессом выдавливает все соки, как из яблока-лесовки. Пожалуй, не было дня, чтобы не думал Дунаев: а не плюнуть ли на всё, не попроситься в отставку? Хотя какая там к чёрту отставка? Недавно председатель райисполкома молвил с издёвкой, когда он об этом заикнулся: «Советская власть отставок не принимает, она их даёт». Да и что скажет Елена, жёнушка дорогая?
Елена после той памятной ночи совсем перебралась к нему. Несколько дней в селе гомонили, узнав о новой пассии председателя, чесали языки о том, что Елена выгнала законную жену Егора Васильевича, но страсти быстро улеглись, забылись. И слава Богу! Теперь каждое утро Елена спокойно ехала на его машине в пансионат.
Вспомнив про пансионат, Егор Васильевич, будто от зубной боли, поморщился. Хлопотным оказалось это хозяйство. Самое главное – нет теперь отбоя от областных начальников, лезут, как тараканы в темноту. С одной стороны, это хорошо, у него теперь такие связи – трактором не разорвёшь. Но с другой – много хлопот поить-кормить знатных гостей. Ведь здесь на сухую не обойдёшься, недаром говорят, что сухая ложка рот дерёт. Слава Богу, Кузьмин оказался настоящим помощником, понимает с полуслова, всё схватывает на лету.
…Вспомнив свои утренние мысли, Дунаев снова передёрнулся и стал думать, как вызволить Кузьмина, ведь без него как без рук. Он вдруг вспомнил, что на прошлой неделе отдыхал в пансионате высокий, щеголеватый молодой подполковник милиции Иванников, заместитель начальника областного управления. Тогда Егор с возмущением подумал, что если ему всех областных чинов обслуживать, то и работать некогда. Но нет, зря подумал, верно подмечено: запас карман не тянет. Может, сейчас и пригодится.
Дунаев отыскал в бумажнике визитку, прочитал: «Игорь Иванович Иванников» и заказал через междугородную разговор с областным центром. И пока ждал, с иронией подумал: блажат большие начальники, визитки завели, как в барские времена. Хотя, может быть, так и надо?
Звонок, резкий, частый, заставил Егора Васильевича собраться, и пока излагал Иванникову суть дела, почувствовал, как противным липким потом покрылись руки и выступила холодная испарина на лбу. Дунаеву сделалось вдруг как-то тоскливо, неуютно в собственном кабинете: всё-таки просить – это всегда неприятно, какое-то унижение, перешагивание через собственное достоинство. Но другого выхода нет, Кузьмин слишком много знает, и если он начнёт «колоться», как выражаются уголовники (эту фразу Дунаев запомнил из какой-то книжки, прочитанной в молодости), то несдобровать и Егору Васильевичу – и к нему могут потянуться длинные щупальца милиции. Уж лучше их сейчас обрубить, эти щупальца, перенести унижение в разговоре. Он вдруг некстати вспомнил про шубу для Елены, красивую шелковистую шубу из норки, сделавшую её какой-то воздушной, изящной и лёгкой, прямо королевой из сказки.
Игорь Иванович слушал благожелательно, пообещал проявить самое активное участие в судьбе Кузьмина. Это успокоило Дунаева, он вытер вспотевшее лицо, почувствовал облегчение. Теперь надо позвонить второму секретарю Фокину, пусть он, куратор районной милиции, вникнет в суть дела.
С Фокиным Егора связывала давняя дружба, ещё с тех пор, когда они вместе работали в районном звене. И если действительно человек делает то, что ему предназначено судьбой, то Фокину сама судьба предназначила быть партийным работником. Даже в фигуре, немного склонённой вперёд, в целеустремлённой, стремительной как ветер походке угадывался его властный характер. Голос у Фокина был уверенный и размеренный, точно стучал метроном: он не говорил, а будто отливал слова, гладкие и быстрые, как пули.
Услышав голос Дунаева, Фокин обрадованно пророкотал что-то про установившуюся наконец хорошую погоду, поздравил с наступающим Новым годом, пожелал, как принято, здоровья, счастья и замолк, затаился, ожидая, что и Дунаев, в свою очередь, начнёт поздравлять его, иначе к чему же тогда этот звонок. Но Егор не стал рассыпаться в любезностях, а сразу приступил к делу, заговорил немного дрожащим (это он ощутил и сам, и потому снова стало муторно на душе) голосом о Кузьмине.
– Ты, гляжу, Егор Васильевич, – усмехнулся Фокин, – всё о своих работниках заботишься. То за агронома хлопотал, теперь вот за завхоза. Плюнь, почаще о себе думай. Ведь люди привыкают, что кто-то о них печётся, и начинают этим спекулировать. Ты заставлял своего Кузьмина напиваться и в драку лезть?
– Выходит, вы уже в курсе?
– А как ты хотел? Служба есть служба. Вот передо мной оперативное сообщение из милиции. Напился твой Кузьмин до чёртиков и драку учинил. Понимаешь, драку! Полез, старый чёрт, кулаками махать. Дубина он, твой Кузьмин.
– Да нет, – обрадованным голосом заговорил Дунаев (значит, всего-то за драку задержали этого дуропляса, опять свой пьяный норов сдержать не сумел), – он человек хороший, фронтовик. Можно сказать, боевой ветеран…
– Ну и не переживай, Новый год будет дома справлять. Это я тебе обещаю. Хочешь – пригласи его на стопку, а лучше врежь промеж глаз, чтобы знал, как себя вести. Мне, откровенно говоря, давно про него говорили – буен, как ураган, и в выпивке меры не знает…
Дунаев положил трубку довольный. Нет, великая сила дружба, как шестидюймовый снаряд, любую стену пробьёт. Это только говорят о «телефонном праве», что, мол, власть предержащие используют его для покровительства преступникам. А какой преступник Кузьмин? Так, простофиля, мелкого пошиба маклер, которому надо медяками как-то покрывать свои расходы.
Позвонив Елене, Дунаев со смехом поведал ей историю с Кузьминым и успокоил, сказав, что нужные звонки он уже сделал и дядя новогоднюю ночь будет отмечать дома.
– Ты не опоздаешь сегодня? – спросил он в конце разговора.
– Нет-нет, – торопливо ответила Елена, – в три буду дома.
– Ну, жду и люблю, – Дунаев чувствовал, как тепло разливается в груди. В пронзительной тишине он слышал сейчас радостный, чёткий, со звоном, стук собственного сердца.
* * *В последний день года мутная сумрачная пелена, висевшая обычно с утра, растворилась в голубом бездонном небе, грязно-серые облака откатились к горизонту и там покойно залегли. Когда Бобров пошёл в лес за ёлкой, лёгкий морозец точно тоненькими иголочками впивался в лицо, разглаживая морщины, воздух нагнетался в лёгкие, как насосом, и они словно отрывали тело от земли, делали шаг пружинящим, невесомым.
Мысль поставить дома ёлку родилась утром. Она пришла неожиданно, как отголосок памяти о далёком детстве. Мать всегда к новогоднему празднику наряжала ёлку, и, когда Евгений был маленьким, эта процедура превращалась в неповторимую сказку, вспомнив про которую сегодня, он почувствовал, как побежала по щеке непрошеная горячая слеза. Мать с утра начинала рассказывать, как придёт к ним в сумерках Дед Мороз, как он будет спрашивать, здесь ли живёт хороший, послушный мальчик Женя, и, узнав, что здесь, станет наряжать ёлку игрушками.
