Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Вечеринки чаще всего бывают дома у Андреа, потому что в школе запрещено спиртное. Конечно, там все равно устраиваются посиделки, но дома у Андреа всем уютнее — Андреа непонятна эта странная всеобщая любовь к ее маленькой комнате. Она сидит на лестнице возле квартиры. Рядом — Вера и Хельга, и еще кое-кто, но только девушки.
— Не знаю, что мне делать, — вздыхает Андреа, у нее сиреневые от вина губы. — Начать встречаться с ним? Мне кажется, я влюблена, но не уверена.
— Тебе не найти парня лучше Юнатана! — отвечает хор голосов. Это голоса людей, которые знакомы с Юнатаном не дольше, чем Андреа, но которые, возможно, видели его с другой стороны.
Спрашивать совета, чтобы принять решение, рискованно. А эти слова… «Начать встречаться», «кажется, влюблена», «не найти лучше». Невыносимо скучные слова. Неочевидные, не рвущиеся наружу. Но именно это она, пожалуй, и хотела услышать. Что ей не найти парня лучше, чем Юнатан. Не сейчас. И не здесь. А она здесь и сейчас.
* * *Но Андреа не успокаивается на достигнутом — как успокоиться, если Каспер без устали порхает у нее внутри? Его крылья застилают ей лицо. Руки Юнатана — им нельзя подбираться ближе, чем положено.
— Ты по-прежнему любишь его?
Какое длинное слово — «по-прежнему».
— Любить можно по-разному, — начинает она и краснеет: боже мой, ведь его рука в ее руке — или наоборот. — И я всегда буду любить Каспера, но я… не влюблена в него.
Любовь превыше всего, но Андреа странно использует ее. Если, конечно, любовь не использует Андреа. Так что же, она влюблена в Юнатана? Хорошо, что они не спрашивают друг друга об этом. Это слишком сложно. Но время от времени она спрашивает его, а иногда — он ее: что же происходит между нами? Почти каждое утро он просыпается в ее постели с чуть оскорбленным, но в целом вполне довольным видом. С Юнатаном все просто и приятно, кроме самого определения любви.
— Иногда становится так досадно, — говорит он, — так обидно…
— Почему?
— Потому что все есть, как есть, и никто не может объяснить, что именно есть.
— Просто нас тянет друг к другу.
— Да, но почему не любовь?
— Не знаю, Юнатан.
Потому что внутри сидит и дразнится Каспер: «Ты не сможешь полюбить другого, Андреа. Ты никогда не сможешь полюбить никого, кроме меня».
Андреа целует Юнатана, Юнатан целует ее. Они могут забыть о трудностях. Ни слова, ни вопросы не могут помешать им целовать друг друга.
Страх почти перед всем
Андреа выпроваживает боль из тела. Осыпает ее насмешками. Бросает в нее камни. Но легче не становится. И не должно становиться.
— Андреа, я хочу, чтобы ты мне больше не звонила.
Еще одна атака, совершенно неуместная сейчас, когда худой Юнатан каждый вечер приходит убивать одиночество Андреа. Но сегодня он не смог прийти, и она открыла бутылку вина, и ей не хотелось пить наедине с небом, ей хотелось пить с Каспером, ЕЙ НЕ ХВАТАЕТ ЕГО, Андреа просто необходимо сказать Касперу, что ей его не хватает! Вот как она рассуждает: «Если бы я хотела знать, скучает ли какой-то человек по мне, то обрадовалась бы, если бы этот человек позвонил мне и сказал: „Я скучаю по тебе, Андреа!“ Надо поступать по отношению к другим так, как хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе — все так просто, ведь она была бы счастлива, если бы этот человек засыпал ее письмами, телефонными звонками: „АНДРЕА, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!“»
— Андреа, пора прекращать. Нам нечего сказать друг другу.
— Тебе, может быть, и нечего сказать, а МНЕ есть: мне нужно знать, что было не так, мне необходимо понять, почему ты не можешь…
— Но я же сказал, что не хочу говорить об этом, ты что, не понимаешь?
— А ты не понимаешь, что мне нужно понять. Все просто оборвалось. Мы ни разу не говорили об этом. Я хочу, чтобы мы…
— Но этого не будет!
— Можно мне договорить до конца?!
— Нет, я не собираюсь тебя слушать. Прекрати меня терроризировать.
«Терроризировать». Это слово довольно трудно выговорить. Но Каспер может. Андреа делает глубокий вдох, но слова не выходят, и несколько мгновений они молчат, а потом Каспер произносит — почти мягко:
— Нам больше нечего обсуждать, все кончено, ты предала меня, ты мне больше не нужна, вот и все.
Все?
Каспер кладет трубку, Андреа сжимается в комок рядом с бутылкой и плачет — такой нелепый, такой одинокий плач, и она знает, что Юнатан на репетиции, но ей не справиться самой с этим один-одиночеством. Каспер, вернись, мне тебя не хватает. Я не хочу быть террористкой, я всего лишь хочу, чтобы ты любил меня, но как это — ВСЕГО ЛИШЬ?
Над телевизором висит еще одна картина. Это портрет Каспера. У него голубое лицо и необычно желтые волосы, совсем как в действительности, но, конечно, менее натуральные. Глаза ярко-зеленые. Обратным концом кисточки Андреа провела в краске борозды, холст загрунтовала красным, и лицо словно в ранах. Страшный портрет. Отталкивающе безумный. Маленькая скрипка парит в нескольких сантиметрах от плеча. «Ему не дотянуться до нее, — думает Андреа. — Без меня ему недоступны огонь и краски».
Она видит, как шевелятся его лиловые губы, как они произносят (нелепо тонким голосом): «Андреа, я не собираюсь тебя слушать, прекрати ТЕРРОРИЗИРОВАТЬ меня! Ты понимаешь, почему ничего не вышло — ВО ВСЕМ ВИНОВАТА ТЫ, АНДРЕА, и ты не имеешь права делать мне еще хуже, оставь меня в покое».
Вот тогда и нужно сказать или крикнуть: «Сволочь!» Возненавидеть его (понарошку) и купить себе в утешение, в наказание коробку шоколадных конфет. Кричать: «Идиот!» И рыдать, лежа на постели. Ведь так все и делают, думая: «Он недостоин меня». Но ведь это Андреа допустила ошибку, которая расколола их любовь. И теперь она должна найти верный путь, который приведет ее обратно к Касперу. Как найти дорогу назад? Андреа пинает бутылку с вином, Марлон бросается к платяному шкафу. Конечно, больно, так и нужно думать: пусть болит — чтобы исцелиться, боль надо прожить. Раны глубокие, времени потребуется много. Так и нужно думать, утешаясь шоколадом, обзванивая друзей и иногда разрешая себе поплакать, но не слишком много (а сколько это — слишком много?), и все понемногу пройдет.
Каспер, я была совсем пьяная, я ни о чем не думала.
Это правда. И все же это затасканные, уродливые слова.
Андреа сидит на полу перед телевизором, переключает каналы, не видит изображений — или видит слишком много (снова центрифуга, Эва-Бритт). С тех пор как пришли бракоразводные бумаги, подписанные знакомой рукой Каспера, прошло семь месяцев. Странные слова, ничего не понятно — пусть он и говорит, что все просто: она изменила, она знала, что тот, кто изменил, остается один, — так было написано в брачном контракте, а также там наверняка было написано и о стыде, и о том, что нужно жить дальше, и Андреа старательно стыдится, но больше ничего не происходит, и легче не становится…
Эва-Бритт в бархатном балахоне заглядывает в комнату, шепчет: «Все потому, что ты изгоняешь боль из тела, забрасываешь ее камнями».
Но как же мне впустить ее внутрь, чтобы она изжила себя?
Андреа выключает телевизор. Она помнит слова Каспера: «Я люблю тебя, Андреа».
Слышала ли она эти слова? Слышала ли она их по-настоящему, проникали ли они сквозь молоточек, стремя, улитку, через вены или что-то еще в самое сердце, в живот и дальше во влагалище, в бедра, в ступни? Слышала ли она их на самом деле, и как она могла…
Я тоже люблю тебя, Каспер.
Пирс на море в ста километрах отсюда. Каспер в сумерках рассказывает сказки. Жил однажды человек, соседи которого решили, что он вампир, вогнали ему в грудь осиновый кол и выбросили тело в воду, а он стал являться привидением и бродить среди домов. Хотел отомстить за свою невинную смерть. Пугал всех до смерти. Каспер говорил, что это быль, и Андреа мерзла, несмотря на его объятия, и вот он ускользнул — а может быть, ускользнула она. И стала думать о близости — что надо крепко держать и не упускать ее, а когда так думаешь, становится страшно упустить, страх берет верх и разрушает близость, увеличивая расстояние. Мгновение назад ты был внутри, но стоит лишь поднять голову — и ты снова один: в мыслях, в мире. Вне Каспера. А в его мысли проникнуть невозможно.
Андреа вздрагивает. Марлон вылезает из шкафа, и она пытается удержать его рядом, но сейчас ему не хочется ласк, не хочется лежать и греть ноги Андреа. Юнатан, приходи скорее, мне тебя не хватает, — но что будет, когда он окажется в тесноте ее постели? Еще одно расставание — сколько разлук можно перенести? Может быть, дело не в этом. Может быть, надо пытаться снова и снова и гнать прочь горечь разочарований? Лишь бы не было безмолвных исчезновений, когда все пропало, остались лишь вопросительные знаки, которые нужно самостоятельно превратить в восклицательные.
