Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Делия, похоже, ничего не заметила. Она пошла за бокалами с тем, что называла «шипучкой». Но Адам увидел, как лицо Оливии приобрело цвет мороженого, тающего на прилавке, и понял, что его догадка верна.

Оливия посмотрела на него, явно пытаясь взять себя в руки и разглаживая ладонями платье.

– Милый, выйди во двор. Нет нужды встречать гостей в дверях. Ты не представляешь, что только что сделала Кирсти: Сандра пришла в футболке с рисунком поросенка, и она показала нужный жест! Она только на прошлой неделе его выучила! Это чудо! Она – чудо, настоящее чудо!

– Мы только что познакомились с твоим начальником, – многозначительно сказал Адам. – Этим Дэвидом. Он сказал, что никогда раньше не видел Делию.

– А… – Ее глаза расширились от ужаса.

Адам понимал, что может надавить, устроить сцену, рассказать Делии перед всеми, что это, вполне вероятно, и есть ее отец – он явно знал о ее существовании, но не ожидал увидеть здесь, потому что Оливия тщательно скрывала ее все эти годы. Он мог разрушить брак этого человека, разрушить его жизнь. И жизнь Оливии. Уничтожить и без того хрупкое доверие Делии к собственной матери. Он мог все это устроить.

Но нет. Не сегодня. Он взял Оливию за руку, что было для него неслыханно.

– Идем, поешь чего-нибудь. Это же твой день рождения, расслабься для разнообразия.

Кейт, наши дни

Семья – словно машина времени. Едва она вошла в этот дом, усталая после самолета, в котором не сомкнула глаз, несмотря на полностью раскладывающееся кресло, как ей показалось, будто ей снова тринадцать. Когда они прилетели в Лондон, Конор быстро забрал багаж и пошел к машине, которая уже ожидала его. Униженная Кейт окликнула его.

– А мне что делать?

– Ты сама по себе, Кейт.

Он всегда так говорил. Но значило ли это, что ему совсем на нее плевать? Означало ли это зияющую пустоту полной независимости?

– Могу я хотя бы доехать до города вместе с тобой? Дальше я поеду на север на поезде.

Она изучала расписание в аэропорту перед вылетом с такой тревогой, словно собиралась ехать в какую-то страну третьего мира. Билеты на поезд в такой короткий срок были очень дороги. Как могли обычные люди позволить себе такое?

– Я тебе не запрещаю.

Как это понимать? Как он может быть таким закрытым? Почему он такой? Она снова вспомнила ту краткую интерлюдию, годы, когда они почти принадлежали друг другу и их практически ничто не разделяло, а потом Аланна взорвала бомбу, и он перекрыл тот крошечный портал в своем сердце, который был открыт только для нее и Трикси. Потом он заставил ее сделать аборт, и она не знала, сможет ли когда-нибудь ему это простить. Она стыдилась этого чувства, учитывая собственные убеждения против абортов, но все равно каждый март остро ощущала, что ребенку бы исполнился еще год. Теперь было бы шесть. В укромном уголке души она испытывала боль: он не дал ей второго шанса, не любил ее достаточно сильно, чтобы попробовать. А теперь он поступил еще хуже – купил права на историю о самой большой ее боли, словно это художественный вымысел. Она собиралась повидаться с родителями, принять все их обвинения, а потом вернуться в Лондон и попытаться любыми способами сорвать съемки этого фильма.

Поездка на машине в центр Лондона казалась бесконечной, пока они тащились в пробках мимо бесконечных домов, магазинов, жизней, к которым она никогда не сможет прикоснуться. Она всегда ненавидела это ощущение пузыря, находясь в котором ты не можешь ни до кого дотянуться. Несмотря на возможность освежиться в зале бизнес-класса в Хитроу, она чувствовала себя разбитой и уставшей. Конор не отрывался от электронной почты и не обращал на нее внимания, пока водитель не остановил машину возле Юстонского вокзала, выглядевшего теперь совершенно иначе – после того, как половину зданий снесли.

– Ну… До встречи?

– Ты знаешь, где я остановился, – он даже не оторвался от телефона.

Она снова не могла понять, что это означает. Как ни безумно это звучало, но она не собиралась спрашивать и тем самым признать поражение в игре нервов, которая началась пятнадцать лет назад, когда они летели через Атлантику в обратном направлении. Она вышла, неловко улыбнувшись водителю, который открыл ей дверцу, и покатила чемоданчик по убогому вокзалу. Она не ездила в поездах, да и вообще на общественном транспорте с тех пор, как уехала из Англии, и почти с облегчением обнаружила, что железные дороги оставались верны себе, и поезд без объяснения причин задержали на двадцать минут. Кейт, годами сидевшая на диете, принялась набивать себе желудок с того момента, как села в самолет, и теперь тоже зашла в кафе на вокзале за сэндвичами, чипсами и чашкой нормального чая. В вагоне первого класса проводник выдал ей пачку сырных крекеров и крошечную бутылку воды, и поезд устремился на север через поля, каналы и реки ее родины. За два часа пути она так и не нашла в себе сил почитать журналы или хотя бы пролистать новости, опустошая один пакетик еды за другим и заказывая новые. Пытаясь заполнить болезненную пустоту в душе. Что ее ждет? Что она делает?

При виде таблички «Бирмингем» у нее защемило в груди. Время неумолимо текло, пока такси петляло по улицам, направляясь к родительскому дому. Она стала совершенно другой; как все вокруг могло оставаться прежним? Но оставалось. Кейт почувствовала, что ее тошнит – не то от заедания стресса крекерами, не то просто от нервов, не то от всего сразу. Она едет домой. Какой прием ее ожидает? Даже сломанные ворота остались прежними. Почему родители так их и не починили? Почему одни люди с радостью отказываются от перемен, а другим, как ей самой, приходится рвать все в клочья и начинать заново?

Дверь типового домика открыла Элизабет, одетая в штаны для йоги. Она была худая, с красиво уложенной прической и кольцами с бриллиантами на пальцах, но в остальном оставалась прежней.

– Это ты.

– Да.

Они долго смотрели друг на друга. Обняться? Учитывая ситуацию, это было бы слишком.

Элизабет рассмеялась.

– Поверить не могу! Ты такая худая!

– Это ты худая!

– Ты так думаешь? Это все палеодиета. Она просто изменила мою жизнь. Если хочешь, я продаю нужные пищевые добавки…

Ну конечно! Ее сестра ввязалась в сетевой маркетинг. Кейт поспешила сменить тему, чтобы не переругаться с порога.

– Папа дома?

– Постарайся его не слишком волновать. Ему нужно сохранять спокойствие.

Как же Элизабет нравилась эта роль заботливой дочери! Кейт проследовала за сестрой в коридор – даже обои не изменились! – и дальше в гостиную с тем же отвратительным белым кожаным диваном. Отец сидел в кресле перед телевизором и смотрел утреннюю передачу. Это что, Филип Скофилд? Когда-то она была в него влюблена. Как и отец, Филип постарел. На отце был кардиган, который, насколько она помнила, он носил еще пятнадцать лет назад. На кардигане подсохло какое-то пятно. Похоже, от яйца.

– Папа, это я.

– А? – очень уж спокойная реакция на возвращение блудной дочери. – Ты обедала?

– Перехватила что-то в поезде.

Ее желудок понятия не имел, который час. Выключать телевизор или хотя бы выключить звук никто, похоже, не собирался.

– Я заварю чай, – сказала Элизабет и исчезла.

Кейт присела на краешек скрипучего дивана.

– Как ты, папа?

На каминной доске она увидела фотографию, которой прежде там не было: Адам в мантии выпускника. Ее сын, высокий красавец, конечно же, хмурился. Он всегда был злым ребенком. На фотографиях не было и следа Кирсти. Боже! Свадебная фотография их с Эндрю! Могли бы и спрятать перед ее приездом. Какой юной и красивой она тогда была, как светилось надеждой ее лицо! Она почти потерялась среди несметного множества фото Элизабет и ее детей. Они были такие красивые! А она пропустила такую большую часть их жизни.

– Поправляюсь, – сказал он, не отрываясь от телевизора. – Нормально добралась?

– Спасибо, хорошо, – ее отец в жизни почти не летал на самолете, не говоря уже о перелетах первым классом. – А где мама?