Узники вдохновения - Петрова Светлана
Рина долго плакала, не в состоянии вместить в себя понимание безусловного зла. Конечно, отец не мог такого придумать, это новая жена, но ведь он согласился и исполнил! Самое ужасное то, что хорошие люди плохими не становятся, значит, он был таким, а они не замечали. Если бы на минутку мама вернулась с того света, отец сгорел бы со стыда вместе с молодой хулиганкой. Но мама лежала на кладбище и заступиться за нее было некому.
В душе у Рины творилось что-то страшное. Именно тогда она впервые уверилась, что Бог — не более чем выдумка сильных для мнимого утешения слабых. Человек открыт злу, и его некому защитить, кроме него самого. Дочь должна постоять за маму. Долго Рина придумывала способы, как отца убить, потому что никакое другое действие не выглядело адекватным надругательству, совершенному над маминой памятью. Подмешать ему в еду таблетки, столкнуть с лестницы или с балкона? Ей не с кем было посоветоваться, поделиться своими ужасными мыслями, и она не спала ночами, продумывая детали убийства, словно сочиняла свои будущие детективные романы.
Виртуальные построения давали очень слабое утешение, но воплотить их в действительность Рина не могла, потому что не общалась с отцом и даже не находила сил притвориться, что прощает, и получить возможность совершить возмездие. Только физическое препятствие не допустило смертного греха, к которому она внутренне была готова. Но это неисполненное отмщение всегда сидело в ней занозой, напоминая о ничтожности собственной личности, не способной на жертву во имя любимого человека.
Рина вывезла осколки и обрывки маминых вещей, а оскверненный участок уступила соседу за бесценок. Отца больше не видела, его судьбой не интересовалась. Для нее он умер, умер нехорошей, позорной смертью, которая, однако, так или иначе была встроена в ее собственную жизненную орбиту, и волей-неволей она вспоминала о нем к месту и не к месту, хотя стремилась забыть.
А жизнь продолжалась. Милиционер настаивал на аборте, чему Рина неожиданно воспротивилась. С потерей родителей за спиной у нее образовался провал, и не осталось ничего теплого, родного, к чему можно прислониться душой, чтобы не упасть в черную дыру, перед которой останавливается время. Похоже, ребенок ей послан в утешение — не может же человек жить в одиночестве. Чем больше она лелеяла свой растущий живот, тем мрачнее становился участковый. Роды оказались трудными, ребеночек явился на свет крупный, здоровенький, а Рину еле спасли и сказали, что детей больше не будет. Она не переживала — хватит и этой радости. Не отрываясь смотрела на неожиданно хорошенькое личико, мокрые губки бантиком, сосредоточенно сосущие ее единственную грудь, и чувствовала себя ближе к небу, чем к земле.
Две розовые таблетки она выпила там же, в роддоме, когда погиб ее мальчик. Медсестра несла малышей — по одному кулечку на каждой руке — из детской комнаты в палату матерей на очередное кормление, как всегда спешила и в узких дверях, открытых по необъяснимой российской привычке лишь наполовину, задела одного грудничка головкой о косяк. Жестокий Бог решил, чтобы это был сын Рины. Она проглотила таблетки сразу, не задумываясь, как только увидела бездыханное тельце, но от волнения ее вырвало, поэтому осталось неизвестным, действительно ли они смертельны. Повторять опыт не имело смысла — она все равно уже умерла, а в ее прежней оболочке поселилась другая женщина. Хотя лучше бы наоборот: внешность поменять, а внутренности сохранить. Но так в этом мире не принято. Что-то общее между двумя Ринами, конечно, осталось — решительность, воображение, любопытство к новизне и недостигнутому, а возможно, недостижимому. А вот доверчивость, всепрощенчество, альтруизм, сопли всякие и остатки робкой веры в Бога и справедливость — это ушло безвозвратно.
Милиционер жену без ребенка принял с распростертыми объятиями, считая, что конфликт исчерпан самой судьбой. Между тем Рина собрала невесомый узелок и, не попрощавшись с гражданским мужем, смело отбыла в неизвестность. Страшнее того, что случилось, уже не будет, к тому же она носила в кармане розовую защиту от будущих жестокостей судьбы, как другие носят валидол. Сначала пошла на вокзал, где познакомилась с такими же вышибленными из нормальной жизни бедолагами, оттуда перебралась в подвал, а дальше — пошло-поехало. И пила, и попрошайничала, и сквернословила, даже человека убила: ночью на чердаке заброшенного дома ее пытался изнасиловать наркоман, но Рина оказалась сильнее — ударила его коленкой между ног, а потом куском кирпича по голове. Может, он и выжил, но вряд ли. За воровство в продуктовом магазине получила два года колонии общего режима. В тюрьме ей чуть не каждый день приходилось биться до крови, чтобы не стать наложницей у паханши. Ее перевели в другой барак, но за драки срок добавили. С тех пор Рина увлеклась и боксом, и каратэ, и всем, что имело отношение к крепкому телу. Как крутилась, где и чем жила, выйдя на волю, не столь важно, а вынырнула в столице мало похожей фотографией на обложке первого романа.
Забавные детективные истории она начала писать в тюрьме с вполне прагматической целью — спасти собственную личность от разложения и одновременно укоротить срок лишения свободы хоть и временным, но полным отключением сознания от окружающей действительности. Присутствовали также кураж и любопытство — получится или нет? Унижения настоящего и страдания прошлого переплавились в поистине варварскую энергию, свирепую волю и бешеное стремление к цели. Плюс немного удачи и знание ментальности современного русского обывателя, который хочет поднять адреналин видом чужой смерти и чужой крови, но чтобы одновременно было весело. То есть никакого намека на моральную ответственность его, гражданина своей страны, так или иначе участвующего во всем этом безобразии и беспределе. Если смешно, то все написанное, пусть и похожее на правду, лишь выдумка автора, потому что в жизни смешно не бывает, а если иногда случится, то ненадолго, и все равно кончается плохо.
Рина отчетливо прозрела причину детективного бума: у каждого есть что-то, что надо забыть. Пока читатель следит за развитием интриги, он не помнит, что болен, одинок, что нет денег, что муж пьяница или жена-вертихвостка, а завтра рано вставать на работу. Вся подобная литература — целенаправленное отвлечение людей от смысла жизни, которого они не понимают и боятся. Беда в том, что они хотят этого отвлечения. И пока будут хотеть, найдутся такие, которые будут писать. Наивных сочинителей нет, большинство приспособилось к «миру сему», скорее вожделенному (что тщательно скрывается), чем ненавистному (это громко афишируется), они — дань пенке эпохи, пенке противной, сморщенной, как на снятом кипяченом молоке. Особенно плодородна поп-писательская почва в государстве, где сиюминутно хорошо живется лишь малой части людей, ворующих всенародное достояние, как бы не нарушая законов, поскольку законы они сочинили сами. Большинство же населения — бедные и нищие, которым каждый день по четырем программам телевидения известные киноартисты демонстрируют, под каким соусом готовить лобстера. Естественно, так не может продолжаться вечно, неравновесная система обязана рухнуть, и пыль поднимется столбом до небес, но об этом никому думать не хочется, это люди уже проходили неоднократно. Пока старые часы еще тикают, можно напиться до бесчувствия, можно полежать на продавленном диване с кроссвордом или — что одно и то же — с нехитрым детективом в руках.
Сочинять Рине понравилось с самого начала. Она предвкушала выход за грань обыденности в мир беспредельной фантазии, где можно встретить все, что сам придумаешь. В тюрьме — замызганную тетрадку, на воле — стопку белой бумаги А-4, а позже, с обретением благосостояния, компьютер, она воспринимала как любовника и, работая, мысленно совокуплялась с ним. Ожидание ежедневного творческого оргазма делало ее счастливой на весь день, независимо от того, чем она занималась.
Собственно, произведения Арины Васильковой являлись скромной калькой с романов Агаты Кристи о мисс Марпл, только вывернутой наизнанку и живущей в российской действительности. Она не пыталась этого скрыть или хотя бы завуалировать. Сюжеты, как на шампур, нанизаны на одну героиню, молодую антропологическую дуру и растеряху. Главное, найти образ высокой прилипчивости и придумать характер. Натуся Васильковой — некрасивая, непрактичная, но пронырливая и удачливая — все время допускает оплошности, что и двигает события. Читатель привык к ее похожести на женщин, которые ходят по улице и гремят кастрюлями у плиты. Теперь героиню можно тиражировать в любых количествах, потому что все мировые сюжеты исчерпаны и представляются только в новых характерах.
