Узники вдохновения - Петрова Светлана

— А немыслящие, вроде меня, — подхватил Климов, чтобы вернуть разговор в предсказуемое русло, — разочарованы вдвойне: они просто не понимают, почему им так плохо. Все считают, что вопрос в деньгах. Сомневаюсь. Но, как ни странно, с деньгами я чувствовал себя увереннее.

— К сожалению, деньги давно перестали быть средством платежа и стали орудием обмана, деньги заменили собою все, даже любовь и веру. От денег просто тошнит.

Климов не удержался от иронии:

— Когда они есть. Особенно в избытке.

— Если вы на мои намекаете, поскольку свои профукали, то они трудовые. Я их не краду и от налогов не увожу.

— Ну, это как посмотреть. Побасенки про жуликов и убийц продаются дороже, чем Толстой.

— Это вопрос рынка.

— Рынок, позволю вам заметить, безнравствен. Я в нем неплохо ориентируюсь.

Теперь подколола Василькова:

— Поэтому разорились?

— Нет. Я жертва других обстоятельств.

— Расскажите, если не жалко.

Гость безразлично пожал плечами.

— Пожалуйста. Обыденный сюжет. Сначала женился на хорошенькой студентке. Богатый папочка эксплуатировал на своей фирме мои мозги, капризная дочка — все остальное. Десять лет работал на износ. Первоначальный капитал сколотил, акций прикупил и решил слинять. По юношеской наивности думал, что отпустят. Нет, развели с адвокатами — раздели догола, умненько, по полной программе. А ведь я не неудачник и не дурак. Но опыта не было. Во второй раз вышло хуже: партнер, институтский друг, продал, тут никакой опыт не поможет. И любимая женщина ушла к нему — зачем ей банкрот? Но в чем вы правы абсолютно — деньгам нельзя молиться, и они не все решают.

Василькова испытующе глянула на собеседника и сказала раздумчиво:

— Деньги и счастье. Деньги и смерть. Что между ними общего? Деньги нужны как инструмент милосердия — вылечить, накормить, спасти, пока еще возможно. Дальше — они бессильны. Они — приправа к счастью, но не вместо него. Если счастье есть, оно всегда счастье, и всегда очень личное. Нет счастливых народов, но бывают счастливые люди, и то ненадолго. Деньги не прибавляют счастья, скорее наоборот, делают его уязвимее. Мы ищем причины войн, повальной коррупции, терроризма там, где их нет. Деньги или цена на нефть имеют к ним лишь косвенное отношение. Глобальные явления определяют не частности. Нашу цивилизацию накрыл системный кризис. Рухнули идеалы капитализма, социализма, формальной идеи народовластия. Прежние методы не действуют, старым истинам не верят, а новых нет. Устарели мораль, семья, разложение человеческой личности стало заметно невооруженным глазом. Знамя науки уходящей эпохи — анализ, а не синтез: расщепили все, что можно, до несуществующих размеров, но не могут создать простейшей живой молекулы. Следовательно, дух — не мистика, а реальность, между тем центр тяжести бытия переместился из духовной сферы в материальную. Бравируя реализмом, мы лишили мир таинственной прелести, вечной тайны. Но она никуда не делась, спряталась, ушла в немыслимую глубину. К тому же в России любые процессы всегда протекают острее. Мы — полигон для эксперимента Творца, поэтому первыми чувствуем погибель. Разве только согласиться с утверждением, что высшее призвание человека и человечества — сверхисторично. Иначе — хоть в петлю.

— Какие страшные слова.

— А жить не страшно?

— Нет. Противно, но не страшно.

— Потому что вы еще молоды и здоровы. Впрочем, у некоторых дар — видеть издалека. Пушкин с юности знал, что мир устроен отвратительно и не по нашему разуму. Философия, религия, творчество возникли ради одной-единственной цели — разгадать загадку, которой нет. К счастью, есть конец мира.

— Утешили.

Василькова не поняла, иронизирует гость или нет, и решила снизить накал страстей, чтобы не потерять собеседника.

— Не принимайте близко к сердцу. На нас с вами всего хватит. Жизнь коротка, а апокалипсис развивается медленно, я бы сказала — со вкусом.

Между тем Климов ни о каком сарказме не помышлял, ошеломленный содержанием разговора. В своей практической жизни, тесно связанной с величиной прибыли, он давно отвык от «проклятых вопросов» русской интеллигенции. Кому сегодня нужны ее проблемы, да и есть ли она сама — тончайший слой маслица в бутерброде? Вместо хлеба — обнищавший народ, а колбаска поверху — богатенькие буратины, которые и придают вкус ржаной основе. Колбаска жирная, масло уже, в общем, и не нужно, интеллигенция стала фикцией. А вот православие опять входит в моду. Именно в моду — он не верил этой массе внезапно прозревших.

Спросил осторожно:

— Апокалипсис упомянули. Может, и в Бога верите?

Не предполагал, что затрагивает звучащую струну, впрочем, у писательницы таких струн хватало. Она вдохновилась в очередной раз:

— Слишком плоский вопрос для такой сложной темы. Как бы ни показалось странным на первый взгляд, но новый уровень науки обусловливает новый взгляд на Творца. Сегодня астрономы доказали, что материя, из которой состоим мы и все нас окружающее, составляет лишь четыре процента от других видов материи. Существуют еще темная материя, темная энергия, черные дыры, кротовые норы, антивещество и так далее. Если мы — образ и подобие Бога, то Он состоит из той же материи, что и мы с вами. Но, возможно, это лишь одна Его ипостась, Он обнимает целую Вселенную и все виды материи, хотя теоретически разным материям должно соответствовать разное духовное содержание. Во всяком случае пришла пора писать Новейший Завет, менять философию, теософию и теологию, хотя преодолеть двухтысячелетнюю церковную традицию почти нереально. В общем, если Бог есть, то я его пока не нашла. Он не идет на контакт — я для него слишком мизерный объект, а он занят глобальными проектами. Думаю, контакта никогда и не будет, поскольку, скорее всего, Бог — наше внутреннее ощущение. Оно или есть, или его нет. Одни упорны в своем отрицании Бога, другие уверены в Его существовании. Наличие разных конфессий лишь отражает ограниченность человеческого мышления. Но все по-своему убедительны. Присоединяйтесь к любому.

— Я бы хотел к вам. И чем ближе, тем лучше, — сказал Климов, который устал слушать. Будто эта женщина десять лет сидела в одиночке и наконец получила аудиторию.

Он положил ладонь на круглое колено Васильковой, та подняла бровь, подумала и двумя пальцами вернула руку мужчины на прежнее место.

— Отчего вы сопротивляетесь? — спросил он подозрительно вяло.

— Пока еще не решила, какой в этом смысл.

— Нельзя ли на время стать просто телом, а не машинкой по производству мыслей, облеченных в слова?

Василькова где-то уже слышала подобное.

— Мое тело вряд ли будет вам интереснее, чем мои соображения. А по поводу веры поговорите с моей подружкой, она читает жития святых и подобную макулатуру — кстати, типичная масс-культура. Но Надя настоящая христианка, воцерковленная. Мы ведь страна крайностей: или все агрессивные атеисты, или толпой стоим со свечками. Это тоже хорошим не кончится. Лет через двадцать — тридцать Россию будут раздирать религиозные войны. Возьмите преступления на национальной почве — системный сигнал. Это не ошибка воспитания или политики: славянская раса вымирает, и сопротивление процессу идет на бессознательном уровне.

Василькова помолчала, покрутила стакан с розовой пенной смесью. Спросила с любопытством:

— Почему вы меня не опровергаете?

— А надо? Я не умею. Могу наблюдение.

— Гоните.

— Я всегда летаю, а тут так получилось — ехал в поезде, в литерном вагоне, разумеется: шелковые занавески, искусственные цветы на столиках, кофе в фарфоровых чашках. Ехал по самому центру России, по плодородному Черноземью, заметьте, про которое сказано: воткни оглоблю — вырастет дерево. Пейзаж однообразный, унылый, словно из черно-белых фильмов о войне с немцами, я даже своим глазам не поверил. На станциях бабы — в телогрейках, в домотканых платках, торгуют вареной картошкой с солеными огурцами, яблоками в ведрах, пепси-колой. И никакой тоски — в глазах тупая веселость, привычная забота о прокорме. Едем дальше — опять бабы, теперь в оранжевых жилетках, шпалы таскают. Словно советская власть и не кончалась. Когда им рожать?