Узники вдохновения - Петрова Светлана

Нельзя сказать, что молодые люди вообще не обращали на нее внимания. Некоторым, не предъявлявшим особых претензий к девушкам ввиду собственной неказистости, она нравилась отличной фигурой. Но у нее вызывали трепет совсем другие мальчики, которые ее не замечали. Рина сопротивлялась судьбе, сколько могла, однако после двадцати лет коварное тело налилось непонятной истомой и словно собиралось выпрыгнуть из своей замечательной оболочки наружу. Рина обреченно поняла, что созрела для компромиссов. Вот мама — вышла же замуж за папу, невзрачного лысоватого бухгалтера, ниже ее ростом, семья ютилась в одной комнате, в старом деревянном доме, но мама никогда не роптала и печальной ее не видели, всегда с улыбкой. Была она женщиной мягкой и деликатной, а вот какой характер у папы, Рина теперь вспомнить не могла. Изо дня в день, из года в год он уходил на работу, приходил с работы, мыл руки на общей кухне, садился в комнате за покрытый клеенкой стол, без энтузиазма выпивал обязательные сто граммов водки, ел, размеренно двигая челюстями, потом лежал на диване с газетой, слушал последние известия и перебирался на кровать, а храпел так, что соседи стучали в стенку. Единственное его увлечение — рыбалка. По выходным, всегда в одиночестве, он ездил с удочкой на водохранилище и почти всегда возвращался пустой, ссылаясь на плохие снасти или отсутствие клева.

Рина готовилась стать учительницей математики, хотя больше любила литературу, но от филологического факультета ее отпугивал громадный конкурс, а тут даже вакансии образовались. К третьему семестру дочь бухгалтера осознала предел своих мыслительных возможностей по манипулированию числами, как пианист начинает понимать, что быстрее и точнее его пальцы двигаться уже не могут. Один только вид цифр вызывал у нее изжогу.

Она сильно озадачила отца, спросив:

— Ты знаешь, что такое уравнение Ван-дер-Ваальса?

— Нет.

— Тебе повезло. Мне тоже математика неинтересна, — заявила Рина и перевелась в Политехнический.

Это уже что-то осязаемое, кое-как сообразить можно. На трояках дотянула до диплома инженера-технолога, поступила на завод и с любопытством изучала производство, причем не только на своем участке, но и на всех остальных. И вдруг подала заявление об уходе.

— Скучно, — сказала кадровику. — Ухожу по собственному желанию.

— Не отпущу! У меня работать некому!

— Все равно уйду.

— Думайте, что говорите! Мне придется вас по статье уволить, потом на инженерную должность никто не возьмет.

— Замечательно.

Кадровик сам испугался:

— Что же будете делать?

— Не знаю. Замуж выйду.

Замуж никто не звал, и Рина поступила в отделение милиции на должность дежурного оператора: принимать звонки и заявления о происшествиях — это показалось ей любопытным. Когда оформляла медицинскую карту, врач обнаружил лимфатическое затвердение под мышкой, что указывало на злокачественную опухоль грудной железы. Операция лишила Рину симметричности прекрасного бюста, но благодаря таблеткам, полученным от похотливого интерна, психику не травмировала, а только укрепила характер. Она осталась в милиции, где ей нравилось — нестандартно, жестко и можно хоть кому-то помочь. Надела погоны, даже продвинулась по службе — заведовала так называемой детской комнатой, воспитывала малолетних пьянчужек, нюхателей клея и мелких воришек, потом к ним присовокупили наркоманов. Работала в полную силу, в неурочное время, а по выходным не знала, куда себя девать, закисая в своем мнимом девичестве. Как всякой советской девушке, воспитанной в бедной провинциальной семье неиспорченной советской мамой, Рине по-прежнему обязательно хотелось замуж, побольше детей, жизни в собственном доме со вздорной свекровью и корытом грязного белья, с воскресным борщом, забеленным чайной ложкой сметаны, и как редкой награды — воскресных прогулок с детьми и непьющим мужем в городском парке, где все друг друга знают и здороваются еще издалека.

Непьющим мужем, покладистым и даже душевным, оказался участковый милиционер, младший лейтенант, проживавший в коммуналке. На голову ниже Рины и еще более некрасивый. «Это какие же у нас будут дети?» — размышляла старший сержант Василькова, впервые оторвавшись от родительского влияния и ощутив себя продуктом нового времени: в каждую эпоху потомки уже не живут по законам предков, даже если их уважают. Участковый тоже заводить детей не стремился, пока в паспорте нет печати о браке, но, в отличие от Рины, это не было его личное желание, а только подчинение общественной необходимости — на службе наличие сожительниц осуждалось. Между тем избранница менять статус на официальный не спешила. Жилплощадь служебная, чуть что — сразу на улице окажешься, и некрасивых детей не хотелось, и вообще не верилось, что жизнь кончается на участковом с фамилией Дундурей.

У милиционера в отношениях с Риной наметились свои проблемы. Большим эстетом или баловнем судьбы он не был и физический изъян жены в виде единственной груди воспринял по-деловому — чего только не случается с людьми, охранники правопорядка сталкиваются с этим чаще других. А вот отсутствие клейма целомудрия его почему-то сильно задело, о чем он тут же заявил со всей природной прямотой.

Рина потерю девственности рассматривала как хирургическую операцию, проведенную без наркоза, не очень чистым и неудачно подобранным инструментом. Но жалеть — не жалела, и уж тем более никакой вины, даже простой неловкости перед участковым не испытывала.

— А тебе какая разница? — спокойно возразила она на претензии гражданского мужа. — Вытащи хвост из прошлого века. К тому же я к тебе в жены не набивалась. Если волнуют подробности, пожалуйста: акт у меня был один раз, не по любви, а по обстоятельствам, и втулка оказалась еще никудышнее твоей.

Заводской опыт и работа в милиции с разной шпаной заметно попортили словарный запас Рины, заложенный в детстве мамой. Но милиционер ее понял. Получив уверенный отпор, он больше не возникал, довольствуясь тем, что имеет, а Рина по неопытности забеременела. И совсем некстати, потому что маму насмерть сбила машина, чего не должно было случиться никаким образом, потому что мама еще была молодая и аккуратно шла по тротуару, а не по проезжей части. Она лежала в гробу с застывшим удивлением на лице. Зато папа странно оживился и сразу женился наново, между ним и дочерью произошел серьезный конфликт.

Рина недоумевала. Родители всегда жили дружно, без ссор и, казалось, любили друг друга, а тут отец сорока дней не вытерпел, словно только и ждал случая. Неужели влюбился? Какая нелепость. Новая жена была намного моложе мамы, но в остальном даже сравнивать их смешно. Придавленная неожиданным горем, Рина не стала копать ситуацию глубже и к мачехе отнеслась терпимо, тем более знала ее с детства — в одном доме росли. И вдруг выяснилось то, чего никто и предполагать не мог: мама тайно оформила завещание! Она оставляла своей единственной дочери жалкую фанерную лачугу и шесть соток в садоводческом кооперативе за городом, которые унаследовала еще от бабушки. Рина любила возиться в земле, по осени вместе с матерью таскала на электричках выращенные своим трудом овощи — большое подспорье на зиму. Огород копали, крышу и забор поправляли тоже женщины, отец в этом участия не принимал, предпочитая прихватывать в конторе дополнительную бумажную работу, чтобы без особых усилий иметь несколько лишних рублей за совместительство. Его эти сельские заботы раздражали, и он давно порывался землю продать и купить себе импортный спиннинг.

На завещание папа обиделся смертельно. Предложил дачку ликвидировать, а деньги поделить пополам, но дочь отказалась — уж очень все здесь было ей памятно. Тогда отец вместе с новой женой дачу разорил: в отсутствие Рины разбил любимые вещи погибшей жены — настольное зеркальце, чашку, из которой она пила чай, старинный фаянсовый молочник, еще бабушкин, разорвал в клочья ручные вышивки и вязаные скатерти. Заодно вспорол ножом видавший виды диванчик, а стены садового домика, аккуратно оклеенные мамиными руками, изнутри и снаружи расписал матерными словами и для наглядности присовокупил их графическое изображение — способный оказался художник. Керосином, на погибель, полил кусты смородины и крыжовника, срубил садовые деревья, а главное — войлочную вишенку, такую милую, всю в белых звездах по весне, мама так любовно ее выхаживала. Рина застала отца с топором в руке — остатки седых волос растрепались, глаза смотрели бессмысленно. По обыкновению, он молчал, ждал, когда заговорит дочь, но она ничего не сказала, повернулась и быстро пошла прочь, а потом побежала, словно за нею гнались демоны.