Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены
– И что нужно для его получения?
– Письмо о намерениях, заявление, справка от правоохранительных органов, обследование домашних условий, медицинская анкета, справка о прививках, письмо от юриста, финансовые документы, убеждающие, что вы это делаете не ради личной выгоды.
– И все приемные родители в вашей системе выполняют эти требования?
– Да, сэр, все.
Я описываю себя: отставной профессор, писатель, консультант семьи бывшего президента Никсона…
– Дети у вас есть? – перебивает она.
– Я опекун двоих детей моего брата – мой брат недееспособен.
– Вам необходимо посетить психиатра, – говорит она.
– Прошу прощения?
– Эксцентричным людям, вроде вас, это требуется. При подаче документов необходима оценка психического здоровья. Дело будет двигаться быстрее, если вы не станете упорствовать.
У меня искушение спросить: а те неудачные приемные родители, которых я вижу в вечерних новостях, – они все посещали психиатра? Но я сдерживаюсь.
– Тут есть о чем подумать, – говорю я. – Вы не могли бы мне выслать дополнительную информацию?
– Ой, нет. Нам запретили высылать – очередное сокращение бюджетов. Но все есть в сети.
– Ясно, – произношу я. – Благодарю вас.
И мать вашу тоже.
Звоню тетке Рикардо и спрашиваю, не против ли она, если я возьму мальчика на воскресенье.
– Можете забрать его пораньше? – спрашивает она.
– В восемь тридцать – не слишком рано будет?
– Восемь тридцать подойдет.
Чтобы строить отношения с детьми, я в числе прочего решаю разговаривать с ними чаще и честнее, как со взрослыми.
Нейт отдалился от меня после Вильямсберга, и я не совсем понимаю, почему, но разумнее будет, похоже, не привлекать к этому внимания и просто переждать. Я у него спрашиваю совета, как развлекать Рикардо в воскресенье.
– Ну, есть крытые манежи для скалолазания, или боулинг, или видеоигры. – Нейт останавливается. – А можешь поиграть с ним на улице, мячик бейсбольный половить. У меня такое чувство, что с ним никто не играет. Моя рукавица в шкафу в спальне. И если хочешь, можешь ему ее подарить, это старая. У меня есть поновее.
– Щедро с твоей стороны, Нейт.
– Почему ты решил ему позвонить?
– Честно сказать, я по нему скучал, как и по тебе и еще больше – по Эш. Наша поездка мне по-настоящему понравилась. – Повисает неловкое молчание, но я не жалею о своих словах. Рад, что это сказал. – А как ты, как жизнь идет?
– Идет как-то, – говорит Нейт и замолкает. – Я на занятиях по английскому написал мемуар.
– Могу себе представить, как это было трудно.
– Я написал про папу – кое-что, о чем помнил.
Долгая пауза.
– Можно будет мне когда-нибудь это прочесть?
– Не знаю, – отвечает он. Такое впечатление, что случившееся с Джорджем и Джейн только сейчас начинает доходить до Нейта. Первое потрясение миновало, и он начинает сопоставлять, что к чему. – Я стал плохо спать и даже ходил к школьному советнику, который предложил мне посещать какую-нибудь группу медитации два вечера в неделю.
– Можно и попробовать, – предлагаю я. – Очень трудные были последние месяцы.
– Посмотрим, – отвечает он.
Поговорив с Нейтом, я звоню Эшли:
– Хотел сказать тебе спасибо за записку.
– Ты ее получил?
– Получил. Произвела впечатление.
– Когда я была маленькой, нам учительница задавала упражнения: писать благодарственные записки за все на свете. Вроде «Дорогой Бог, большое спасибо за сегодняшний восход. Он был очень красивый, и я с нетерпением жду завтрашнего. Твой друг Эшли Сильвер».
– Чудесно.
– Она говорила, что если ничему иному мы не научимся, то хотя бы приобретем хорошие манеры.
– Может, она была и права. А что у тебя еще происходит?
– Естественные науки. И еще мы много готовим. У нас новая учительница, которая пытается преподавать нам химию на основе поваренного искусства – химия в быту, – и химическая лаборатория у нас работает как испытательная кухня.
– По описанию – вкусно.
– На самом деле нет. Я думаю, это даже опасно.
Готовясь ехать в нью-йоркскую адвокатскую фирму для дальнейшей работы с рассказами, я проигрываю ленты с Никсоном – видеозаписи интервью, сделанные с Фрэнком Гэнноном, в которых он говорит о Пэт, о своей семье. Я про себя называю это «официальной версией». Официальная версия есть во всех семьях, молчаливое согласие о том, что мы рассказываем о себе – кто мы и откуда. Я внимательно слушаю, пытаясь уловить интонации Никсона, уложить его формулировки у себя в голове, чтобы завтра, читая рассказы, слышать его голос.
На следующее утро Ванда знакомит меня с Чинь Лан, которая будет заниматься перепиской.
Длинная и тощая, как вытянутая вручную макаронина, она энергично трясет мне руку.
– Рада буду работать с вами. Чтобы вы только знали, я читаю о’кей, я говорю не очень.
– Вы откуда?
– Снизу, – отвечает она. – Я дочь владельца магазина.
– Я с вашей матерью давно знаком, – говорю со смехом.
Женщина кивает:
– Она мне говорила, что вы и есть, который покупал печенье. Повезло мне – они меня открывали. Я могу очень быстро печатать, читать китайский, мне плохой почерк все равно хорошо, читаю как ветер – я для них могу читать и печатать. Мы пойдем работать совместно. А если я буду что-нибудь не знать, буду спрашивать это, – говорит она радостно.
– Где вы родились?
– Ленокс-Хилл, – отвечает она. – Мне есть двадцать один лет. Я подрабатываю играть профессиональный волейбол.
– Вы счастливая женщина, – говорю я. – Исключительная.
Перед тем как мы приступим к делу, я объясняю вкратце, почему мне интересен Никсон.
– Не волнуйтесь, – говорит она. – Я изучаю. Ванда мне говорила, что вы делаете, я ходила к Википедии и узнала многое.
Я киваю:
– Меня больше всего интересует его личность и признаки, связывающие его действия и эмоции с конкретной культурой и эпохой – эпохой, которая создала и определила Американскую мечту. Не знаю, насколько вы знакомы с темой. Термин «Американская мечта» был сформулирован в тысяча девятьсот тридцать первом году Джеймсом Траслоу Адамсом, который написал: «Жизнь должна быть лучше, богаче и полнее для каждого, и для каждого должны быть открыты возможности, соответствующие его способностям и развитию, независимо от того, в каких обстоятельствах человек рожден и к какому общественному классу принадлежит». Ричарду Никсону в том году было восемнадцать лет, он только-только становился самим собой. Ушел он в отставку в шестьдесят, и это был знак конца эпохи и, быть может, неотмеченной смерти самой мечты, хотя многие ощущают это так, будто она всего лишь ушла в подполье.
Что-то в самой Чинь Лан подвигает меня говорить, делать отступления, растолковывать. Это ощущается как вдохновение, как освобождение. И она, кажется, понимает, о чем я говорю.
Мы работаем бок о бок. Я объясняю, в каком виде хочу переписать документы, и говорю, что если ей что-то покажется непонятным, пусть тут же обратит мое внимание.
Каждый час Чинь Лан делает короткий перерыв на разминку. Вставая, она уговаривает меня поступить так же.
– Делайте как я, – говорит она, и я повторяю ее движения, текучие, как в возрожденном старинном танце.
– Как это называется? – спрашиваю я.
– Цигун, – отвечает она. – Я каждый день делаю. Кровь к мозгу идет, пробуждает правильную природу.
Я повторяю за ней, пока она не наклоняется назад так, что пальцами касается пола за спиной. После этого она поднимает в воздух одну ногу, за ней вторую. Чинь Лан стоит на голове и держит это положение.
– Как хорошо, – говорит она. – Как правильно.
Она встает на ноги, и мы работаем дальше.
Воскресенье, восемь тридцать утра. Я заезжаю за мальчиком. Тетка уложила ему большой пакет из магазина, набитый едой, контейнеры с металлическими вилками, ножами, салфетками и смену одежды.
– Он все время на себя проливает, – говорит она.
Рикардо пожимает плечами.
– Вы на скольких человек нам еды даете?
– Это немного. У него хороший аппетит, – говорит она.
– Тогда ладно. Я собираюсь привезти его обратно к шести – знаю, что завтра в школу. Вот мой сотовый – на случай, если надо будет с нами связаться. И если хотите, я могу отзвониться днем.
– Мы с мужем уезжаем на весь день, – говорит она. – Так что развлекайтесь.
По дороге к машине я спрашиваю у Рикардо, завтракал ли он.
– Да, – говорит он. – Но могу еще.
– Давай пару часов подождем? А пока поедем в парк и в мячик поиграем.
В парке Рикардо замечает группу ребят, гоняющих в европейский футбол. Видно, он тоже хочет, и я ему говорю, чтобы шел играть.
– Я с ними не знаком, – грустно говорит он.
Я иду с ним, встраиваюсь в группу отцов на краю поля и спрашиваю, может ли Рикардо войти в игру. Один из них свистит в свисток и кричит:
– Новый игрок на поле!
Я подталкиваю Рикардо в спину, и он бежит играть. Отцы стоят и обсуждают водонагреватели, зонный климат-контроль и прочие серьезные мужские дела. Я поддакиваю, киваю и присматриваю за Рикардо. У него координация – не люкс: спотыкается, падает на задницу после удара по мячу, – но другие ребята вполне его терпят в игре.
