Джон О'Хара - Жажда жить
— Не нужен.
— Ну, тогда, стало быть, «мерсер».
Впервые после помолвки Сидни не поцеловал жену на ночь.
Его не было неделю, они не перезванивались. Грейс встретила поезд, хотя телеграмма гласила: «Пусть Джо встречает „Бродвей лимитед“. Сидни». На вокзале он не поцеловал ее.
— Спасибо, что встретила, — сказал Сидни, садясь в машину.
— Не за что.
— Как дети?
— Очень мило, что поинтересовался.
— Ну, если бы что-то случилось, ты бы позвонила или дала телеграмму.
— Хорошо провел время в Нью-Йорке?
— Вполне.
— С кем встречался?
— Да с ребятами, кого бог знает сколько не видел. Просто листал телефонный справочник и, если натыкался на знакомое имя, звонил. Если нет, кому-нибудь еще. Посмотрел пару спектаклей, выпивал, купил несколько рубашек, расквасил нос, немного поиграл в бридж.
— Рубашки, которые надо отправить на ферму, у тебя есть?
— Да, а что?
— Просто хочу знать, намерен ли там остаться.
— Да, собираюсь.
Какое-то время они ехали молча.
— Честно говоря, не знаю зачем, — продолжал Сидни, — но, с другой стороны, почему бы и нет. Может, подскажешь? Я имею в виду убедительную причину, по которой мне не стоит оставаться на ферме.
— Нет.
— Ах вот как. Нет, стало быть.
— Нет. Зато я знаю четыре причины, по которым тебе надо там быть.
— Дети.
— Дети, а также то, что я тебя люблю.
— Любишь?
— Да. И больше никого не любила.
— Ясно. Может, это и правда, Грейс. А может, медицинский факт. Ты виделась с мистером Бэнноном, пока меня не было?
— Нет.
— Видишь ли, мне кажется, я имею право на этот вопрос, потому что ты-то меня спросила, с кем я виделся.
— Понятно.
— Я спросил про детей, но вышло как бы между прочим.
— С ними все в порядке. Я разрешила им дождаться тебя с вокзала.
— Спасибо, Грейс.
— Не за что, ведь это и твои дети. — Внезапно она судорожно вздохнула и всхлипнула. Это длилось какое-то мгновение, не дольше, чем простая фраза из нескольких слов, но сквозь шум двигателя было слышно ясно и отчетливо.
Разговор, состоявшийся в июне 1917 года в беседкеКонни. Жаль, некуда энергию девать.
Грейс. Помилуй, у тебя и так столько дел, что не знаю, кто больше тебя занят.
Конни. Да? И чем же это, интересно?
Грейс. Да ведь ты чуть не каждый день в Красном Кресте хлопочешь.
Конни. Это я не называю делом. С ужасом думаю о том, чем займусь, когда Красного Креста не будет.
Грейс. А театр?
Конни. Театр! Им теперь никого не заинтересуешь. До окончания войны, наверное, прикрыть придется.
Грейс. Почему?
Конни. Говорю же, никому не интересно. Мужчины больше не ходят, а следовательно, и девушки. Те, что замужем, ждут, что мужей в любой момент призовут, и стараются как можно больше времени проводить дома. Если бы придумать какую-нибудь благотворительную деятельность, связанную с войной, от театра можно отказаться.
Грейс. Что-нибудь да придумается. Но насчет театра жаль, ты не давала людям заснуть.
Конни. Да не сказала бы. Многие из наших друзей покупают билеты, кое-кто играет на сцене, кто-то еще просто рядом крутится, но трудно ожидать, чтобы весь Форт-Пенн сидел на неудобных стульях и смотрел пьесы, которые никто не понимает. С самого начала это была эгоистическая затея, Грейс. Втайне ты, наверное, и сама это чувствовала. Я не для того потратила больше одиннадцати тысяч долларов собственных денег, чтобы заняться просвещением широких масс населения. Мне надо было набраться кое-какого опыта, чтобы, когда поеду в Нью-Йорк, точно знать, чего я хочу и что умею. Будь у меня твоя внешность, я бы стала актрисой, звездой. Но со средненькими данными вроде моих… Ты ведь наверняка заметила, что я появляюсь на сцене только в роли горничных или кого-то в том же роде. Ну, а ехать в Нью-Йорк играть горничных только из любви к театральному искусству я не намерена.
Грейс. Странно, что ты так влюбилась в театр. В твоей семье никто не проявлял к нему ни малейшего интереса. Мне это тоже трудно понять. Я знаю, что тебя раздражает, когда я так говорю, но, честное слово, есть в театре нечто детское. Ну, сходишь, ну, поразвлечешься, послушаешь, посмотришь сценки, поглазеешь на костюмы. Но у меня никогда не было ни малейшего желания ни играть на сцене, ни ставить, что там еще в театре делают. Декорации? Никогда не обращала внимания, хороши они или так себе. Если действие происходит в гостиной и гостиная выглядит как гостиная, то меня это вполне устраивает. Режиссура? Честно, Конни, ну какая мне разница, где стоит Мэри Уолл, когда Рэдди Дикинсон пересекает комнату, или наоборот?
Конни. Разница огромная, но я не думаю, что ты способна ее понять.
Грейс. Это хорошо, потому что я даже пытаться не буду. Жаль, что ты не занялась живописью или чем-то еще.
Конни. Это для меня не новость. Но всякий раз, когда мы ставим спектакль, у меня такое чувство, словно я пишу картину. Конечно, это в том случае, если актеры меня слушаются. А когда перечат, хочется взять нож и разрезать их на куски, как художник кромсает неполучившееся полотно.
Грейс. Больше я никогда не буду у тебя играть.
Конни. А я и не обращусь к тебе. Твоя красота не способствует успеху спектакля, а только отвлекает зрителя.
Грейс. Ты никогда не говорила, что я красива.
Конни. Потому что ты не была красива. Ты была… сногсшибательна, но не красива. До тридцати лет настоящей красоты в тебе не было. Да и у немногих она бывает. Ты начала становиться по-настоящему красивой, когда разлюбила Сидни.
Грейс. Что за чушь!
Конни. Это произошло четыре или пять лет назад. Думаю, тебе просто стало скучно с ним. Родились дети, в его любви ты была уверена. Вот тогда-то ты и стала интересной красивой женщиной.
Грейс. Ты спятила. Ты что, все время так думала или говоришь просто для поддержания беседы? В таком случае это дурной тон.
Конни. Ой, Грейс, ты же не на сцене. Я слишком хорошо тебя знаю.
Грейс. А мне кажется, что совсем не знаешь. Я не позволю тебе говорить в таком духе обо мне и Сидни.
Конни. Отлично, поговорим о войне.
Грейс. О чем угодно, лишь бы не о твоих дурацких идеях.
Конни. Они не дурацкие, и ты это знаешь. Ты потому вдруг стала такой чувствительной, что испугалась, вдруг я о Роджере Бэнноне заговорю. Не бойся. Твой роман с Роджером Бэнноном — это… твой роман. А я лишь сказала, что произошло с тобой четыре-пять лет назад. Твой роман — естественное следствие этого, и я бы не стала придавать ему такого большого значения. Вообще-то единственное, что кажется странным, что нечто подобное не случилось раньше.
Грейс. Конни Шофшталь!
Конни. Не беспокойся и не верти головой. Поблизости никого нет.
Грейс. Да что это такое ты болтаешь про меня и Роджера Бэннона? Я едва с ним знакома.
Конни. А женщине и не обязательно быть хорошо знакомой с мужчиной, чтобы его использовать. А ты как раз используешь Роджера Бэннона.
Грейс. О Господи!
Конни. Неужели ты думаешь, что такая вещь может остаться тайной для Форт-Пенна?
Грейс. Ну да… честно говоря, да. Стало быть, он проболтался.
Конни. Во всяком случае, кто-то проболтался, и, да, думаю, это он. Для таких типов половина удовольствия в том, чтобы похвастаться.
Грейс. Стало быть, Сидни знает. Я думала, просто догадывается, но не уверен. Кто бы мог сказать ему? Кто мог так поступить?
Конни. Брок.
Грейс. Нет. Хоть Брок и ненавидит Сидни, но он мой брат и не стал бы подвергать угрозе мой покой.
Конни. А может, он считает, что без Сидни тебе будет лучше.
Грейс. Нет. Это не так. Без Сидни я никто.
Конни. Что за чушь ты несешь?
Грейс. Это не чушь.
Конни. Самая настоящая. Если сейчас разведешься, и двух лет не пройдет, как снова выскочишь замуж. Дети будут напоминать тебе о Сидни, но и только.
Грейс. Нет, не только. Я не такая умная и не такая находчивая, как ты, Конни, но себя я знаю и знаю, как мне повезло, что я встретила Сидни. Кроме него, мне не встречались мужчины, за которых я хотела бы выйти замуж.
Конни. Ты просто не всех видела, и не все видели тебя.
Грейс. Хорошо бы все-таки быть уверенной, что Сидни все знает или что именно слышал.
Конни. Если хочешь совет от старой девы, то не пытайся выяснить, что ему известно. Если он только догадывается или ты думаешь, что догадывается, то самое лучшее — подождать, пока он сам скажет, что ему известно. Не следует выглядеть неверной виноватой женой, вымаливающей прощение. Надо сохранять достоинство, иначе потеряешь его. Надо бороться, Грейс. Если ты признаешься, что у тебя был роман с Роджером Бэнноном, — все, сражение проиграно. Придется капитулировать на его условиях. И еще. Если во всем признаваться, то нельзя забывать, что и у него есть гордость и он должен держать марку. Если только ты не до конца уверена, что ему известно все, надо ждать, пока заговорит первым. Выясни, сколько он тоже знает, и если много, можешь признать свою ошибку, только не унижайся. Говори, да, было дело, извини, если причинила тебе боль, но люблю я тебя, и только тебя, и… знаю! Скажешь Сидни: если хочешь развода, пожалуйста, только давай подождем год, чтобы дело не выглядело так, что ты разводишься со мной из-за такого ничтожества, как Роджер Бэннон.
