Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы
— Что уж тут выяснять, — примирительно вздохнула сослуживица в кримплене, мелко семеня по склизкой после дождя земле. — Умерла по совокупности обстоятельств. Значит, никто не виноват.
На ее слова одобрительно закивали, и женщина, приложив платочек к глазам, в который раз тоненько всхлипнула:
— Такая молоденькая…
И непонятно: расчувствовалась по печальному случаю или от неожиданного общего внимания и поддержки.
Вобла же, постояв, тихо буркнула:
— Раньше надо было со своими бабами разбираться…. Смотри, как ловко друг друга выгораживают. Быстро спелись… Но я своими глазами видела…
И решительно зашагала к автобусу. А с чего вдруг она не должна ехать на поминки, если права? Пусть пока эти глупцы верят всякой чуши, она им еще докажет…
Уже выходили из кафе, когда Ирина подошла к Сергею. После инцидента на кладбище она все приглядывалась к нему и наконец решилась.
— Наверное, это вам, — сказала она, протягивая ему свернутый тетрадный листок. — Я Ленины документы искала, а он на столе лежал. Матери ее пока не до того, а потом потеряется или еще что… Возьмите. Хоть что-то останется на память…
Ирина сунула бумажку ему в руку и медленно пошла вниз по бульвару. До предела вымотанная, она только теперь позволила себе расслабиться. Мысли, все эти дни выстроенные четкими шеренгами и браво делающие шаг вперед по первому зову, теперь словно растекались, расплывались в стороны, и обмякшее сознание никак не могло их ухватить.
«Ленка, Ленка… Как ты его, оказывается, любила! И молчала, скрытничала. Даже мне почти ничего не рассказывала. Какая же ты пугливая… была…
А зачем? У тебя же все было: и он, и дело, пропади оно пропадом… И главное — мама. Ты всегда была счастливее меня… Была… Не забыть позвонить в больницу, узнать, как ее самочувствие. Лучше, конечно, сходить, но сегодня сил уже нет. Завтра…
Думаешь, я тебя одергивала, потому что злая? Или беспринципная? Тебя, глупенькую, хотела защитить. Ведь обломают в два счета. Уже… обломали.
Трепаться, конечно, не перестанут, толстуха не успокоится. До похорон еще болтовню слышала, так это вот от кого, оказывается, несло. Сука. И я, дура, засомневалась: отдавать письмо — не отдавать. Сколько глупостей делаем с чужих слов; все выдумываем, выдумываем… В хорошее веры уже нет.
И тебя, Ленка, нет…»
Сергей свернул в небольшой скверик у кафе и присел на свободную скамейку. Повертел лист в руках, оттягивая время. Он очень боялся этих роковых последних слов — многое уйдет, забудется, но только не они. С ними теперь жить.
Наконец, развернул. Лист оказался плотно, в каждую клеточку, исписан старательным круглым почерком. Сергей автоматически отметил: ни одной помарки, значит, переписывала; значит, продумывала каждое слово.
На бумаге угластой кардиограммой бились короткие строчки: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Она опять его удивила. Обманула все тревожные ожидания и мрачные предположения, оставив ему только легкую, светлую грусть. Незамысловато — простенькие слова, сбивающийся местами ритм, не всегда пойманные рифмы, — но так остро, пронзительно, щемяще… Да и как иначе можно просить любви?
Поцелуй меня, мой милый,
Поцелуй в уста,
И скажи, что в мире больше
Нет таких, как я.
Что глаза мои — озера
Или васильки,
Что тонуть в них — это счастье
Для таких, как ты.
Что вдыхать ты любишь запах
Вымытых волос,
И что я стройнее даже
Тоненьких берез.
Что в любом наряде буду
Очень хороша,
Что умна, добра, к тому же
Тонкая душа.
Что за дальними морями,
На краю земли,
Ты б искал меня по зову
Пламенной любви…
Обними меня, мой милый,
Обними сильней,
И надежда укрепится пусть
В душе моей.
Воедино пусть сольются
Наши души и тела,
С губ признания сорвутся,
Им почти поверю я.
Хрупкий замок мы построим
В тишине ночи,
Будет он из грез, мечтаний,
Счастья и любви.
Мы с тобою будем вместе
По нему бродить,
Ах, как хочется мне, милый,
В нем всю жизнь прожить!
Да, конечно, он исчезнет
В буднях суеты,
Но пока об этом знаешь,
К счастью, только ты.
Раскрывать мне эту тайну,
Милый, не спеши.
Помечтай со мной немного
Или… помолчи.
Обмани меня, мой милый,
Жаль, не навсегда.
Дай побыть и мне счастливой,
Пусть лишь полчаса.
Будет больно… Это — после…
Обними сильней!
И пусть беды не коснутся
Головы твоей…
Чуть ниже торопливая, уже быстрым прыгающим почерком, короткая приписка:
«Милый, милый Сережа! Сейчас признаюсь: все-таки я неважный строитель. Хороший начинает работу с расчетов. А в воздушных замках все обманчиво — и красота, и уникальность, и надежность. Дунул ветерок — и нет их. Полетели дальше, к другим любителям мечтать.
А нам ничего не осталось. Пустота».
Сергей согнулся над листком. Дыхание перехватило, будто тяжело, профессионально ударили в солнечное сплетение. Казалось, если сейчас, тут же, сию секунду не вздохнуть, легкие не выдержат и взорвутся, а тело кровавыми клочками разлетится по сторонам…
Он еще долго сидел. Связно выстроенных мыслей не было, потому что все произошедшее за последние дни никакой логике не подчинялось. И сколько он ни пытался, не мог найти ответ на главный вопрос: почему именно она — светлая, умная, чуткая? И как она смогла понять близость конца, неужели всегда жила с мыслью о смерти? Если бы он знал об этом раньше…
Но Сергей не знал. Он и не мог знать: стихи и даже приписка к ним были написаны давным-давно, сразу после их знакомства на новоселье. И вряд ли кто, кроме матери, прочитал бы их, если бы не совершенная случайность. Убираясь в выходные, Лена перетряхивала ящики и, не успев разобрать бумаги до конца, часть оставила на столе. Недолюбленная и неуверенная, она мечтала о многом, но тогда, в дни томительного ожидания его первого звонка, надежда казалась столь зыбкой, что Лена согласна была принять даже самое малое. Вот и получилось: она думала о встрече, а он решил — о прощании. Вышло совсем как с удивлявшей ее историей: событие одно, а интерпретаций — множество.
И каждый думает, что прав.
