Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
Одним словом, решили, что к Нине все вместе в больницу поедут, с Ванькой. А там – будь что будет, на месте посмотрят и по ходу визита решат. Ваньке сказали об этом, мучительно стараясь найти нужную по деликатности форму, но выяснилось, что тому все равно, причем искренне все равно. Поверили в это снова: оба и сразу, но Марик – с облегчением еще раз, Ирка же – с неясным чувством беспричинной, казалось бы, тревоги. Попробовала отогнать новую эту занозу – не получилось с ходу от загогулины внутренней избавиться, не вышло, как ожидала. Ну, да ладно…
Для начала попросили сына, чтобы с Максом переговорил – как он смотрит на то, чтобы они маму его навестили в ЦКБ. Макс подумал и согласился. Сначала засомневался, правда, хотя брату о сомнениях своих не сказал. И действительно не понимал тогда – сможет это травму маме нанести или нет, и что там такое в здоровье ее приход Айвана всколыхнуть сможет. Посоветоваться тоже было не с кем, но потом вспомнил вдруг истинное мамино состояние, представил себе отрешенный и равнодушный взгляд ее и странноватую блуждающую улыбку и понял, что чуда ожидать и на этот раз вряд ли следует: ни в хорошем, ни тем более в дурном смысле. О врачах цэкабэвских как-то не подумал, не хотелось в семейные дела никого посвящать, слишком много пришлось бы ненужного чужим людям излагать, неудобного для Ванюхиных и болезненного. А теперь еще и для Лурье. В одном не был уверен: кто в палату пойдет – новый брат Айван или же оба они должны у общей матери появиться. Решил, пойдут оба, но войдет Айван, сам же он за дверью побудет, подождет, если что. Так и получилось. Нина не удивилась совсем, встретила гостей слабой улыбкой, Ирину назвала мамой, но которую из них обозначила так – приемную мать Полину или же настоящую, но покойную Люську, – было неизвестно. Марика назвала Шурочкой и стеснительным шепотом попросила подстричь ноготь. Складно попросить не удалось, промычать лишь получилось, но они поняли. Ну, а любимый из близнецов, законный сын Иван, так и остался, кем и был всегда, – Ванечкой. Уйти решили, когда вошла персональная сестра, сверилась со временем и в принудительном порядке помогла Нине перебраться в палатный туалет. В общем, ужасным оказалось то, что увидели, но все же по-разному увиденное каждый воспринял. Макс, как они и планировали, в палату не зашел. Ирина ничего не сказала, стояла молча с мокрыми от слез глазами и только неровно дышала. Марик тоже слов не произнес никаких, но и ноготь подстричь не решился, просто подержал Нину за руку немного и отпустил, а просьбу свою она больше не промычала, забыла, наверное. Иван пытался сохранить на лице строгость и заинтересованность, но у него это получалось довольно неловко, потому что женщину эту, Нину Ванюхину, в качестве матери он не воспринял, как ни пытался мысленно прочертить внутри себя эту родственную связь и представить себя рядом с тихой, слабо шевелящей губами в безвольной улыбке больной. Не получалось. А получилось в результате все равно нечто неодушевленное, некий предмет из придуманной не им жизни с недоразвитым для функционального анализа мозгов сюжетным поворотом, в котором к тому же места для научного хаоса также не находилось.
Срок улетать домой, в американский Даллас, настал, когда все, что случилось за этот жаркий московский август, если счет вести с дедовых похорон, – и страшное, и непредсказуемое, и благополучно в итоге разрешившееся, – разложилось так или иначе по своим местам, окончательно заполнив контурную карту, отреставрированную новыми семейными линиями Ванюхиных и Лурье. Карта эта не получилась простой, но для пользования вполне сгодилась. Ни с какой стороны не нашлось места диким взаимным обидам или же непреодолимым препятствиям для любого из числа новой родни. Не в курсе дел пока пребывала лишь Полина Ивановна, ну и Нина, само собой, до поры до времени в расчет приниматься не могла. За два дня до обратного рейса Москва-Нью-Йорк-Даллас Айван решился наконец и сообщил родителям новость, но только первую ее половину. Вторую же оставил на потом, предчувствуя реакцию на первую. Ирка охнула и присела. Вот оно, подумала, чего я ждала, – не с той точки началось, но началось все же. Марик ничего не сказал и не стал задавать уточняющие вопросы. Он взял для себя тайм-аут, чтобы обмозговать случившееся без эмоций в дедовой спальне.
– Можно мне подумать? – удивляясь собственному вопросу, спросил он у сына и в одиночестве, без Ирины, вышел из комнаты, оставив их один на один. По прошествии лет Марик понял, почему таким странным и нелепым получился тот его вопрос сыну, робким даже – вина над ним в те дни нависала несуществующая, о которой он никогда не задумывался прежде, вина за ненастоящее его отцовство и нечестное их с Иркой родительство, хотя на деле все было и не так, как стало видеться ему теперь, и он знал это точно, но помеха эта все равно не прогонялась и не отпускала. И это было единственной темой из важных в жизни Марка Лурье, на которую он не решался поговорить даже с женой.
– Ты не сможешь жить один, – придя в себя от изумления, выдавила Ирина, – ты не должен… – Она с тоской посмотрела сыну в глаза и внезапно жестко добавила: – Твое здоровье не предполагает самодостаточной жизни, потому что возможны любые неожиданности. В самый непредвиденный момент. И тогда кто-то должен оказаться рядом, – она продолжала неотрывно сверлить Ваню взглядом, – и это должен быть человек близкий. Самый близкий, понимаешь?
Сказала и поняла вдруг, что почти выкрикнула последние слова, ну и все, в общем, получилось нескладно: и про здоровье намек нехороший, и про собственное полноценное материнское право орать на Нининого сына, в то время как сама Нина вплотную стоит у неизвестной черты, и по новой вспыхнувшая обида на всю эту чертову советскую родину почему-то примешалась сюда, всех поначалу перепутавшую, разогнавшую, затем притянувшую к себе обратно, да не просто, а обманом, через смерть свекра Самуила Ароныча для начала, а после уж и другими звериными западнями. А осознав, умолкла так же внезапно, как и сказала слова эти: и те, что сыну предназначались, и те, что самой себе были адресованы по внутренним каналам связи.
– Понимаю, мамми, – совершенно спокойно ответил Ванька, – поэтому я хочу жениться и жить здесь со своей женой Милочкой, которую очень люблю, так же, как и всех вас.
– На ком? – опешила Ирина, готовая к какому угодно повороту в разговоре, кроме подобного. – На Милочке жениться?
– Да, – невозмутимо отреагировал сын, – жениться на Милочке Ванюхиной, которая есть чужая дочь Полины Ивановны, которая есть чужая мама моей биологической мамы, Максис грэндма, которая в хоспитал, о’кей? – И лишь в самом финале так нелепо произнесенной фразы Иван понял, что наворотил не очень по-русски, и отсюда сделал вывод, что все же волнуется.
