Черешни растут только парами - Виткевич Магдалена

Я улыбнулась. Прав был старик Эйнштейн, а может, и не он это сказал – если человек влюбится, два часа ожидания могут показаться ему вечностью.

Наверное, да. Я не могла дождаться, когда он вернется.

Он вернулся, как и обещал, часа через два.

– Можешь мне помочь? – спросил он.

– А конкретнее?

– Да принес тут кое-какие мелочи.

– Не вопрос.

Я надела туфли и вышла на улицу. Когда я увидела эти несколько пустяков, я расхохоталась:

– Что это?

– Мелочи!

Вся машина была заполнена картонными коробками и большими мешками.

– Я подумал, что в твоем жилище слишком мало народу. И решил спросить тебя, не сдашь ли ты в аренду часть прихожей, или комнату, или часть кровати в спальне, а для этих штуковин – уголок где-нибудь на полу. Или хотя бы чердак.

– Сумасшедший! – воскликнула я.

– Зося, я действительно не хочу больше быть без тебя ни минуты. Никакого смысла оставаться одному. Зачем?

– Ты прав.

– Я знал, что ты не будешь возражать. Я даже позвонил Яцеку и сказал, что освобождаю его квартиру. Остальное привезу в субботу.

Я покачала головой:

– Сумасшедший.

– Не хочешь? – спросил он.

– Хочу. Очень хочу.

Я очень хотела, чтобы он был всегда. Меня ничуть не удивило его решение. Мы сразу начали переносить картонные коробки. В моем шкафу нашли себе место его рубашки и костюм, ящики наполнились нижним бельем. Слишком быстро, скажете? А чего ждать? Зачем медлить с захватом счастья, если оно у вас под рукой?

Окончательно Шимон переехал в выходные. Яцек смотрел на нас с некоторым сомнением. Наверняка он решил, что все это происходит слишком быстро.

– Твои последние решения меня удивляют, – услышала я его разговор вполголоса с Шимоном. – Ты уверен?

– Уверен. Второй раз в жизни я так сильно уверен.

– И все-таки подумай хорошенько.

– Я уже подумал.

– То есть квартиру можно сдавать?

– Прямо сейчас. Я остаюсь здесь.

Я улыбнулась. Приятно иметь такого друга.

Шимон вдруг увидел меня.

– Я все слышала, – призналась я Яцеку. – А еще я правильно пойму, если ты скажешь, что, если я причиню ему боль, буду иметь дело с тобой, – рассмеялась я.

– Именно это я и хотел сказать, – подтвердил Яцек. – Серьезно, будьте счастливы. И спасибо тебе, Зося. Потому что благодаря тебе я вижу наконец прежнего Шимона. Я – врач, человек реалистичный, но должен признать, что бывают в жизни и чудеса.

Как только мы навели порядок после переезда, сразу пригласили пана Анджея. История еще не закончена. Не хватало нескольких элементов в этой жизненной головоломке, чтобы закрыть истории дома, в котором мы так хотели обрести счастье.

– Так на чем я остановился? – Пан Анджей помешал чай в чашке. – Ведь эта чашка отсюда, не так ли? Мне кажется, что я ее помню.

– Да, я нашла ее в буфете, на чердаке, – сказала я. – Там полно сокровищ.

– Мама всегда пила чай из нее. – Он повертел чашку в руке. – Кто бы мог подумать, что человеческая жизнь хрупче, чем фарфор. – Он покачал головой. – Кто бы мог подумать. Так на чем я остановился? – спросил он второй раз.

– На том, что вы уехали в Германию.

– Ну да, уехали. Мне было десять лет, и все там было ново для меня. И каждый из нас должен был привыкнуть к новой реальности. Отец даже перестал говорить по-польски. По-польски я разговаривал только с мамой. Это она хотела приехать в Польшу. Хотя бы в отпуск. Только благодаря этому я познакомился со Стефанией.

Я не помню, какой это был год. Я закончил школу и работал. Как и мой отец, я работал в автосервисе, ремонтировал машины. Я приехал с родителями на каникулы в Польшу. Нам не было куда возвращаться. Первую ночь мы провели в Гранд Отеле, а затем поселились в гостевых комнатах на верхних этажах постоялого двора, на перекрестке дорог до Гатки и Ксаверова. Этот двор снесли потом, когда прокладывали трамвайные пути. Моя мама не могла там находиться. Была вроде как у себя, а жить приходилось в комнатах у чужих людей. Отец каждый день проезжал мимо «своей» виллы, которую поделили на квартиры. Тогда еще не было шансов вернуть ее. Тогда он опять запил – пил каждый день. Наверное, от горя.

Я помню, что ему было не по себе. Он часто выходил из дома – я не знал куда. Однажды я последовал за ним, и у меня было такое впечатление, что он бесцельно бродит по лесу. Теперь я знаю, что он наверняка искал тот березовый крест, который когда-то там поставил. Его все еще мучили слова Анны, и он размышлял, как обеспечить ей вечный покой.

Его терзали угрызения совести. Он хотел примириться со своей матерью, однако та была непреклонна. Женщина с сильным характером и хорошей памятью, она так и не простила его. А может, она хотела так защитить Стефанию? Я не знаю. Если бы отец и дед узнали, какую тайну так долго скрывала бабушка, наверняка наши судьбы снова переплелись бы. Однако бабушка очень хотела увидеть меня. Однажды случайно (а может, и не случайно) мы встретились на Марысине. Я был с мамой, а бабушка сидела в кафе с самой красивой женщиной в мире – Стефанией. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда, но с нами именно так и произошло. Это было как гром среди ясного неба.

Я знал, что должен обязательно увидеть ее еще раз, а лучше всего – не отрываясь смотреть на нее всю свою жизнь.

Это было для меня самое лучшее время. Мы гуляли над прудами, взявшись за руки, бегали по лесу. Мы не знали прошлого и не думали о нашем будущем. Мы жили одним моментом.

Приближалось время нашего отъезда в Германию, и я решил познакомить Стефанию с отцом. Я был уверен, что он примет нашу любовь. Действительно, почему бы нет?

Я привел ее к нам на ужин. Когда Стефания ушла, отец в тот же вечер велел мне собрать вещи. Рано утром мы уехали – так, будто спасались от погони, без слова прощания. По крайней мере, так думал отец. Я дал мальчику, продающему газеты, какие-то деньги с просьбой отнести Стефании письмо. Там было всего несколько слов. Я написал, что я люблю ее и совершенно не знаю, почему я должен так быстро уезжать. Правда оказалась трагической.

Отец открыл мне ее через несколько дней после того, как мы вернулись в Германию. Я плакал, мать плакала. Я не понимал всей этой семейной вражды. Я просто хотел жить. Не всем после войны так повезло, что у него были отец, мать, бабушка и дедушка. У меня были, но я даже не мог общаться с ними.

Как я знаю из письма от Стефании, моя бабушка рассказала ей, что мы родственники. Что нам оставалось? Писать письма друг другу. В первом мы обещали друг другу, что никогда больше не увидимся. Наши сердца не выдержали бы этого. Стефания поехала учиться в Гданьск, затем начала работать в школе. Мы постоянно находились в курсе проблем и радостей друг друга. Любовные темы мы не затрагивали. Я пытался встречаться с девушками, но у меня не складывались отношения с ними. Самым большим праздником для меня были письма от Стефании. И, кажется, моя любовь к ней портила все отношения, которые я пытался построить. Может, и хорошо, что так все получалось, а вернее – не получалось, потому что по отношению к Стефании это было бы очень нечестно, считал я. Я не знаю, был ли кто у нее. Она никогда не писала мне об этом. Я так хотел увидеть ее! Однако пообещал себе, что сдержу данное ей слово.

Руда Пабьяницкая, 1960 год

Янина Ржепецкая плохо себя чувствовала. Вот уже несколько дней ее беспокоила колющая загрудинная боль. Не помогали даже таблетки, которые прописал ей доктор. Она легла в постель. У нее были плохие предчувствия. Неужели уже пришло время прощаться с миром? Стефания в Гданьске, это далеко – с кем тогда ей прощаться? С мужем? Могла ли она открыть ему секрет, который так тщательно хранила все эти годы? Нет, она не могла сделать этого. Но как быть? Ведь Стефания обязана знать правду, чтобы принимать решения о своем будущем. Она обещала это Анне!