Черешни растут только парами - Виткевич Магдалена

– Вместе приготовим, – сказала я.

– Я люблю тебя, Зося, – вдруг сказал он. – Я не думал, что когда-нибудь еще раз произнесу эти слова.

В полдень у нас был неожиданный гость.

– Погода такая прекрасная, что я решил – надо выйти прогуляться, – сказал пан Анджей. – Стефана мне пришлось вывести, потому что сам, без меня, он никуда не двинется. Вот такие мы два старика – один хромой, а второй ленивый, – засмеялся он.

– Не так уж и плохо, пан Анджей.

– У вас здесь разлит аромат любви, – мечтательно сказал он, когда сел на диван. – Любви и молодости! Такой же аромат был здесь, когда я был молодой и гулял здесь. Так же пахло в лесу, а какие ароматные были поцелуи…

– Какие-то романтические воспоминания, пан Анджей?

– Куда уж без них.

– Расскажете? – Я подала ему чай.

– Расскажу, но в свое время. – Он погладил Луну. – Стефан, не ревнуй. Девочек иногда надо погладить, приласкать, и тогда жизнь в этом мире станет лучше, красивее.

Шимон улыбнулся и понимающе посмотрел на меня.

– Разве я не прав? – спросил пан Анджей. – Вот ты, Шимон, погладь ее – и она научится готовить. А я помогу – в смысле у меня дома несколько поваренных книг, там только нужно научиться переводить фунты в граммы, и все пойдет как по маслу.

– Пан Анджей, но ведь невозможно состоять только из одних достоинств.

– Это точно, невозможно. А много их и не надо. В принципе, и одного достоинства хватит – любить друг друга. Главное, чтобы вам вместе было хорошо. Этот дом заслуживает того, чтобы, наконец, в нем поселилось счастье.

Руда Пабьяницкая, тридцатые – сороковые годы

Казалось, об Анне забыли все. Не было могилы, где можно было бы помолиться за упокой ее души. Лишь березовый крест, о котором знал только Куба Ржепецкий. Сначала он часто туда ходил. Потом посещения стали редкими, да и как туда ходить – вскоре началась война.

Не было дня, чтобы Куба не думал об Анне. Иногда она снилась ему. Он предпочитал сны, в которых она обнимала его, нежно целовала и обещала, что все будет хорошо. Тогда он наслаждался миром, в котором не было ни Хенрика, ни пожара, ни проруби на прудах Стефанского. Однако бывали ночи, когда он просыпался, обливаясь потом, выкрикивая непонятные никому слова. Тогда ему снился пожар. И Анна, которую он не мог спасти, но которая до этого сказала ему так врезавшиеся в его память слова. Слова проклятия. О том, что никто из его семьи не увидит счастья, пока Анна не обретет покой.

Сначала он пытался искать забвения в алкоголе, однако тогда его одолевали такие видения, каких он не хотел видеть даже в самых страшных снах. Он предпочел быть трезвым. По крайней мере, она не появлялась перед его мысленным взором в своем красном платье. Но было ли у Анны когда-нибудь красное платье? Этого он не знал.

Куба оказался хорошим отцом. Его поражало то совершенство, которое на самом деле возникло из ничего – из его похоти к простецкой женщине, которая подавала к столу у Стефанских.

Они поженились через несколько недель после рождения Анджея. В тот же день сын был крещен над купелью, которую Дворак пожертвовал в память о своем венчании с Анной.

Якуб полюбил Элизу – но на свой манер, как величайшую святость, то есть в качестве своей собственности, ибо отличался он трепетным отношением к тому, что принадлежало ему. Элиза была его женой, носила его фамилию. У него был сын, у него была мать его сына. Он чувствовал себя обязанным заботиться о них. Вот он и заботился.

В сентябре 1939 года в Руду без боя вошли немецкие войска. И теперь она была уже не Руда Пабьяницкая. Теперь она называлась Litzmannstadt-Erzhausen. А через год поселок был включен в границы Лодзи – или, как ее тогда стали называть, Лицманнштадт. Лодзь была присоединена к Третьему рейху.

Якуб Ржепецкий и во время войны сумел отлично заботиться о своей семье. Смог записаться в фольксдойче, потому что его дед, как и многие здешние, был из немцев.

В Лодзи и ближайших окрестностях в фолькслист записались почти сто пятьдесят тысяч человек, а по всему лодзинскому округу – около двухсот пятидесяти тысяч.

Ржепецкий, конечно, не чувствовал себя немцем. Им руководило простое желание выжить, а при возможности нажиться и обеспечить безопасность себе и своей семье в эти тяжелые военные времена.

Подписание фолькслиста Кубой соседи расценили как предательство, а в представителях лодзинских фольксдойче, оказавшихся столь многочисленными, видели жестоко относящихся к полякам очень плохих людей, ответственных за многочисленные грабежи, побои, убийства. Неизвестно, может, так оно и было на самом деле.

Отец не мог простить ему этого. Мать тоже. И хоть у него с родителями не было практически никаких контактов, мать все знала. Здесь все всегда всё знали. Кароль умолял жену принять его обратно. Что ей оставалось делать? Янина была женщиной доброй. Она решила, что в это военное время им будет легче с Каролем вдвоем. Они заново учились быть семьей. Кароль был уверен, что Стефания – его родная дочь. Однако он не мог любить ее так, как Кубу. Он всегда был для него самым замечательным сыном. Несмотря ни на что.

В конце 1944 года Ржепецкий собрал семью, оставил виллу и уехал вслед за отступавшей немецкой армией в Германию, как многие ему подобные. Он успел в последний момент. В январе сорок пятого в Лодзь вошла Красная Армия. Но Ржепецкий вместе с семьей был уже в Мангейме. Адаптировался к тем условиям очень быстро. Он сменил имя на Репекк и в принципе забыл, что когда-то был поляком.

– Пан Анджей, вы сын Кубы… – сказала я тихо. – Анджей Репекк. Ржепецкий.

– Да, – тихо подтвердил старик.

– Тогда как же вы приехали сюда? И как пани Стефания узнала, что этот дом принадлежит ей?

– Еще одна длинная история.

– Может быть, завтра вы придете к нам на ужин? Или на обед?

– А что, стоит подумать. Ведь когда закончатся истории, ты не будешь так заботиться обо мне, – засмеялся он.

– Буду. Честное слово, буду.

– Поживем – увидим. – Пан Анджей встал, оперся на массивную трость и направился вверх по Попёлам, то есть по прежней улице Жеромского, которую называли еще Черной Дорогой.

Он шел по той же дороге, которой столько раз хаживал его отец, преследуя Анну. Высокие деревья, растущие в рудском лесу, еще помнили все эти истории. Жаль только, что деревья не говорили.

Иногда в книгах или в романтических комедиях всплывает такой сюжет: Он встречает Ее, они знакомятся, Он приходит к Ней и остается на всю жизнь.

У нас было то же самое. В ту ночь сработало волшебство. И я, и Шимон знали, что мы хотим быть вместе. Мы не пользовались возвышенными словами «навсегда», потому что человек никогда не знает, сколько это «всегда» будет продолжаться.

Однако уже на следующий день после первой совместной ночи мы стали жить вместе.

Вечером, после ужина, Шимон вдруг сказал:

– Мне нужно кое-что забрать. Я буду самое позднее через два часа.

– А что ты так внезапно сорвался?

– Потому что это внезапное решение.

Я удивленно посмотрела на него:

– Ну, ладно. Луну оставляешь?

– Да. Пусть останется. Я быстро вернусь. – Он поцеловал меня. – Я не хочу от тебя уходить. Даже на мгновение. Все, лечу. Закрой дверь за мной.

– Закрою.

Он вышел из дома. Конечно, я забыла о своем обещании. Через некоторое время Шимон снова появился на кухне.

– Ты должна была закрыть, – напомнил он. – Я не хочу, чтобы тебя навещали незваные гости. – Он взял меня за руку и проводил до двери. – Я выйду, ты закроешь, а я проверю, хорошо?

– О’кей, – вздохнула я.

Когда он ушел, я повернула ключ. Еще увидела, как он проверяет, пытаясь открыть дверь.

– Я буду через два часа, – услышала я уже из-за двери.