Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Все закончилось.
Чтобы начаться снова.
У всех людей есть свои сказки. Андреа рассказывает Касперу сказку о том, как она совершила ошибку, которую можно исправить. Сказку о том, что они снова могут быть вместе. Если повторять эту сказку как можно чаще, то в конце концов Каспер поверит, что это правда. Как можно чаще и как можно лучше.
— Я не хочу говорить об этом сейчас, Андреа. Закончим этот разговор.
Не хочет говорить СЕЙЧАС — значит, поговорим потом: скоро, совсем скоро все снова станет хорошо.
От вина и «Собрила» мир вокруг не становится яснее. Голова и веки тяжелеют, мысли обессиливают. Но Андреа что-то чувствует. Чувствует слегка, без боли. Мир хороший, Андреа в нем спокойно. Каспер — невостребованный резерв, он там, где ему положено быть, под оболочкой надежды, как и прежде любящий Андреа. Там, за кулисами, где скрывается Каспер, все так и есть. «Они никогда не смогут быть вместе» — откуда ему знать, как он может так говорить? Он всего-навсего перепуганный и взволнованный Каспер. И скоро он все поймет.
Мир спокоен. Никому не причиняет зла. Андреа, сияющая всеми цветами радуги, может спать спокойно.
Рвение и бард
Быстро опадают листья, укрывая землю красно-оранжевым ковром. Приятный запах гнили.
Каролина присылает Андреа посылку: диск с несколькими песнями одного барда; Андреа слушает, и все, о чем он поет, — это ее жизнь. Андреа прибавляет громкость, откладывая в сторону музыку Каспера: пусть останется только один звук, пусть повторяется без конца. Пусть заглушает упрямые слова Каспера: «Ты не нужна мне». Неправдоподобная правда.
Андреа пишет Барду письмо, тщательно формулируя каждую мысль. Наклеивает марку, не ожидая ничего особенного.
Но вот приходит день, невыносимую серость которого можно скрасить лишь флиртом в столовой, который не удается и после которого кажется, что идти просто некуда. Вернуться домой, открыть дверь и обнаружить письмо, написанное красивым незнакомым почерком. Вскрыть с бешено колотящимся сердцем и — это он! Это Бард! Его так тронули ее слова. Он почувствовал себя счастливым — благодаря ей! «Обязательно напиши еще», и Андреа вспоминает Ханса Эскильсона, кудрявого футболиста, в которого была влюблена в четырнадцать лет. У нее была кассета с фрагментами «Спортивного обозрения», где показывали его. Она мечтала о будущих встречах, о кудрявых детишках, написала ему письмо, когда он играл в Португалии. Отправила нарисованный собственными руками его портрет, который показался ей удачным. Он ответил в самом любезном тоне, прислал свою фотографию с автографом, написал: «Буду рад новым письмам и рисункам», — и приписал «обнимаю». Она летала от радости, она писала письма и слала рисунки, один из которых был автопортретом. А он больше не отвечал.
Андреа читает чудесное письмо Барда за чашкой кофе и порцией снюса, потом читает в туалете (в животе бурлит от волнения — может быть, уже влюблена?), но ни на минуту не забывает, КАК ВАЖНО СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ. Слушает его голос, самый красивый в мире, зажигает благовония, принимает таблетку «Имована», потом еще, пишет, тщательно обдумывая каждое слово, достаточно сдержанно, вкладывает в конверт два или три стихотворения. Этого достаточно.
Впрочем, ничего и никогда не бывает достаточно!
Он пишет, что хотел бы встретиться, и Андреа думает: «С ОГРОМНЫМ удовольствием». Но пишет не так. Она пишет: «Конечно, я как раз собираюсь приехать в Столицу. У меня там друзья и сестра Лина-Сага». Затем добавляет: «Но это здорово. Встретиться с тобой». Внутри тысячи бабочек: под кайфом, но довольно шустрые.
На поезде сквозь листву. На метро к подруге, живущей на Эстермальме.[36] Пить вино, хихикать, стричь волосы. Оранжевые прядки в черных волосах. Зеленые брюки с блестками и короткий коричневый топ. Еще вина, подруга подбадривает, но с волнением не так легко справиться.
Свидание вслепую. Андреа смотрит на свое отражение в темном окне вагона, запивает полтаблетки «Имована» глотком пива. Она даже не знает, как он выглядит. Может быть, он некрасивый — ну и что? Поезд прибыл.
Звонок в дверь, на пороге высокий, рыжеволосый, взволнованный, очень широко улыбающийся Бард в потертой футболке.
— Проходи, пожалуйста, хочешь вина?
Конечно, хочет. Поскорее. И побольше. Да, он вполне симпатичный. Вкусы Андреа отличаются широтой. Он поет ей свои песни, и она узнает это чувство, на этот раз — по-настоящему. Теперь они ЗНАЮТ друг друга. Они успели так много узнать друг о друге в переписке.
Андреа на кожаном диване, поджав ноги, слушает, говорит и все больше пьянеет. Она знает (хотя и нервничает): все как надо. Правильная квартира, правильное направление, некрасивый диван, но все же правильный парень. Он говорит, что ДАВНО не встречал ничего подобного Андреа. «Давно — это, наверное, много», — думает она, и пьяные бабочки пляшут внутри.
Радостной, нетвердой походкой — в город, на столичные улицы. Он — черно-коричневый, она — зеленая и блестящая, они подходят друг другу. У Андреа с собой записная книжка, она пишет: «Я понимаю, что мы почти не знаем друг друга, но мне хотелось бы…» Он видит это, берет у нее из рук блокнот и пишет красивым крупным почерком: «…целоваться».
Наверное, пьяной лучше не трахаться, но ведь именно тогда легче всего быть хорошей любовницей, улыбаться и излучать сексуальность. Наверное, лучше не трахаться с тем, кого толком не знаешь, особенно когда хочется всего сразу, но не хочется спешить — а как же ЖЕЛАНИЯ? Может быть, все не так. Неважно. Как бы то ни было, они трахаются, и, протрезвев, Андреа с трудом припоминает, происходило ли это на самом деле.
Наутро в комнате пахнет похотью. Андреа смотрит на него: он бледный и худой. Ей нужны вода и свежий воздух, как можно больше. Он смотрит на нее почти без улыбки. Лишь слабый намек, словно по принуждению.
— Ну что ж, мне, наверное, пора, — говорит она, прикрывая грудь и глядя в сторону: Андреа здесь нет, Андреа далеко.
— Нет, не уходи… Боже мой, ты же останешься завтракать, ты ведь не спешишь?
Очень, очень спешу — туда, где нет взгляда, который, может быть, хочет меня, а может, и нет. У меня нет сил разгадывать тебя, я хочу, чтобы меня полюбили, и как можно скорее, но я не думаю, что ты меня полюбишь, и у меня нет сил улыбаться, а когда не можешь естественно улыбаться, лучше побыстрее исчезнуть.
— Нет, в общем-то нет… Да, я, кажется, проголодалась.
Завтракать, с огромным усилием стараясь проглотить хотя бы кусок. Потому что он сидит перед ней, такой реальный. Ставит свои пробные записи, а что она?
— Мне очень нравится то, что ты пишешь, правда, — говорит он, спокойно жуя бутерброд.
Комплимент — это хорошо. Это начало. Начало чего?
— Спасибо… мне так приятно… и такой вкусный завтрак.
Надо домой поскорее, не в силах улыбаться, не в силах быть той, которая ему нужна. Неумытая в безжалостном свете дня. Это никуда не годится! Чувствовать себя такой неприкрыто уродливой. С собой только какая-то сраная пудра. Ни помады, ни тонального крема, даже карандаша нет! Только таблетка «СОБРИЛА»!
— Хочешь прогуляться? Такая погода…
— Не знаю… мне надо…
— Было бы так приятно!
Да что же тут приятного?
Выйти на улицу и идти, не произнося ни слова. Прогуливаться по паркам и аллеям в блестящих брюках и с панковской прической. Лонгбру, старая больница для душевнобольных. Андреа не может сдержаться. Говорит, что лежала в психушке. БОЖЕ МОЙ, почему? Повисает тишина. Он откашливается. Ей хочется притянуть его к себе и целовать так, чтобы исчезла тишина, проклятое беззвучие. Но она чинно идет дальше, пока хватает сил. А потом начинается спешка. Вспомнить, куда надо спешить. Подруга!
— Ой, я же собиралась встретиться с подругой!
— Ой, тогда я провожу тебя до метро.
— О, не стоит!
— О, ну почему же, я хочу!
Да почему же ты этого хочешь?
Он заходит в магазин, чтобы купить снюса, а она тем временем выбирает оранжевую герберу. Оранжевый ближе к желтому, чем к красному, — это то, что нужно. Он радуется. Обнимает Андреа.
— Увидимся, — говорит он, закладывая порцию снюса под улыбающуюся губу.
— Спишемся, — отвечает она и тоже берет снюса. Машет рукой.
И пишет.
Отправляет письмо страниц на десять — обо всем на свете, но главным образом о том, как было здорово встретиться.
Ответа не следует.
Андреа совершенно забыла Эскильсона, она пишет письмо страниц на пятнадцать и спрашивает, почему он не отвечает, ведь он так много для нее значит. Пишет под «Имованом». И звонит под «Имованом», оставляя сообщения на автоответчике. Она знает, что так и надо, что она влюблена — конечно, влюблена!
