Дом - Беккер Эмма
В это почти невозможно было поверить: двери всех комнат были открыты, мягкий майский воздух проникал внутрь с балконов, на которых толпились курящие. Зал оставили для Дезирэ, у нее были слабые легкие, не выносившие облаков табачного дыма.
Из маленькой аудиосистемы, включенной в саду, доносилась музыка: она звучала очень громко. Пришло более пятидесяти девушек: все те, кого я знала, и Другие — легенды, чьи имена все еще прочитывались на шкафчиках и в списках, но прекратившие эту работу уже давным-давно. Пришли мои коллеги в гражданском и элегантно одетые женщины, ставшие респектабельными. Наряды — под стать их новой работе. Они пришли из лояльности, потому что, даже обзаведясь статусом честных гражданок, они носили в сердце огромную благодарность за то, как хорошо прошли те годы, что они работали здесь. Несмотря на то, что в конце им осточертело, несмотря на желание быть нормальными, несмотря на желание забыть самим и заставить забыть всех остальных, что им платили за то, что они сосали члены. И эти женщины в костюмах, лишь перешагнув через порог тяжелой бронированной двери, вновь приобретали покачивающуюся походку. В пурпурном свете зала их строгие одеяния казались костюмами секретарш, надетыми с целью соблазнить делового мужчину, который не осмеливается трахнуться со своей. Аннет, ассистентка в адвокатской конторе, осматривала сад своими огромными глазами, несомненно, вспоминая пять лет собственной жизни, будто это была выдумка, какой-то очень реалистичный сон, который она никогда никому не перескажет.
Теперь, когда телефон больше не трезвонит, девушки громко разговаривают, не боясь, что соседи услышат их. Я ищу глазами Полин, но она так и не придет. Замечаю Хильди, которая следует за мной, чтобы выкурить косячок на балконе Желтой комнаты.
— Своего первого клиента я приняла здесь, — говорит она, не удостаивая взглядом комнату с закрытыми шторами, откуда еще не вынесли мебель.
Она рассматривает балкон, на котором нам раньше не случалось оказываться. Напротив, с другой стороны улицы, мы видим квартиры. В одной из них какой-то тип с биноклем прячется за шторами, надеясь разглядеть голую плоть.
— Смешно, вчера один мужчина спросил меня, как это было — мой первый раз с клиентом. Я была бы рада рассказать ему что-то захватывающее вроде несравненного шока, внезапного раздвоения моей личности — в общем, то, что себе воображают мужчины. Но этот опыт ничего особенного со мной не сделал. Либо я действительно была в состоянии шока и мне было недосуг быть больно задетой или испытать отвращение, либо же я устроена не так, как другие женщины, — не знаю. Мне это показалось легким. Я была удивлена, что не почувствовала себя грязной. Что-то говорило мне, что надо бы. С моего первого заработка я купила себе чулки и обувь. Эти деньги не пахли иначе, чем пахнут любые заработанные тобой деньги.
Казалось, Хильди призадумалась, а потом улыбнулась:
— Они пахли лучше.
Я провела два года, думая, что мне стоило бы чувствовать себя грязной, виноватой, униженной. Два года я спрашивала себя, откуда были эти потоки радости при выходе из метро, когда стояла такая хорошая погода, что стекла удаленных зданий, окружавших Дом, ослепляли меня отражением солнечных лучей.
Два года я с восхищением рассматривала в витринах магазинов, как мое собственное отражение гордо несет голову, чувствовала такую легкость в теле, видела мир таким спокойным и полным обещаний.
Наверное, это было связано с большим количеством денег в кармане. Я прожила два года без каких-либо финансовых проблем, забивающих голову. Единственным, что отбрасывало тень на мое счастье, было вот это самое отсутствие вины, даже гордость, а значит, мысль, что я не была нормальной и никогда не смогу вписаться в общество. Я постоянно несла на своих плечах груз пренебрежения и смущенного сочувствия, которые мир испытывает по отношению к проституткам. Это была не моя тревога: она принадлежала другим.
Мой первый клиент… Если под первым клиентом нужно понимать первого мужчину, с которым я переспала без желания, просто, чтобы доставить ему приятное, тогда мне нужно уйти воспоминаниями гораздо дальше Дома или Манежа. Я уже забыла. Наверное, поэтому, как и Хильди, я не испытала чувства шока или отвращения, когда мне предоставили порядок и зарплату за мое самоотречение. Я хорошо помню своего первого клиента в Доме. Я принимала его в комнате рядом с Желтой, где Хильди работала на коленях перед рабочим-строителем. Дело было в странной полутьме Сиреневой комнаты с мужчиной, что приглаживал свои усы, полистывая газету Spiegel. Он хотел, чтобы все прошло по заезженному сценарию о студентке и профессоре. Нам потребовалось немало времени, чтобы понять друг друга, потому как я тогда едва разговаривала по-немецки. Он не рассердился на меня за это и, как настоящий педагог, старательно артикулировал, чтобы я въехала в жаргон подчинения. Что есть, то есть: он был страшный, — готова признать это перед жадной до деталей толпой. Это был низковатый, малость облысевший усач, невысокого полета птица, но он был очень приятным и носил обручальное кольцо, которое не удосужился снять. Мысли увидеть его нагим, что он овладеет мной, не вызывали у меня отвращения. Меня смущал смехотворный сценарий — то, что нужно было выйти из комнаты, постучать в дверь и притвориться студенткой, сдавшей задание с опозданием и заслуживающей хорошего наказания.
Но я сделала работу. И это не помешало мне после проглотить сэндвич с яйцами и сорок страниц Николсона Бейкера. Это не помешало мне заснуть как убитая ночью. В этом ли проблема? От этого я должна была бы потерять аппетит, видеть ужасные кошмары во сне. Я должна была бы смотреть на свое отражение в зеркале и говорить себе: вот что ты есть на самом деле — шлюха.
Ни разу за два года меня не посетили подобные мысли. Расклад заметно отличался бы, если бы я осталась работать в Манеже, я прекрасно осознаю это. Это не апология проституции. Если это и апология, то это апология Дома, женщин, которые в нем работают, апология доброжелательности. Недостаточно книг написано о заботе людей о своих ближних.
Если я редко презирала или ненавидела их — в конце смены или пребывая в плохом настроении, в самом разгаре месячных или просто от сверхчувствительности, — так это потому, что я тоже чувствую это пресловутое мужское помешательство на женских телах, на женском вожделении, пусть даже притворном. Их бесконечная погоня за своим членом — это в точности то, чем я занималась всю жизнь, это моя погоня за собственной вагиной в надежде что-то понять. Эти мужчины мало чем отличаются от меня. Именно себя я искала в их глазах, в то время как они лишь удовлетворяли физическую потребность.
«Теперь начиналось самое трудное. Сегодня все по-другому. Полное бездействие. Я, как и все остальные, должен ждать, пока что-то произойдет. Нет даже приличной пищи. В тот день, когда я приехал сюда и заказал спагетти с соусом маринара, я получил яичную вермишель с кетчупом. Я обычное ничтожество. Кончу, как деревенщина», — говорил Генри Хилл в «Славных парнях».
Наш юмор. Вот что я еще любила. Мне нравилось, что мои пошлые шутки, от которых обычно всех передергивает, смогли снискать такой успех у девушек. На кухне Бетти, Делила и Хильди слушают меня, то закатываясь безумным смехом, то прикрывая рот в позыве тошноты. Я описываю им клиента англичанина, который набрасывается на меня с утра с предложением использовать страпон. Во-первых, о страпоне: снаружи мне понадобилась бы долгая внутренняя подготовка, прежде чем произнести это слово вслух, но здесь оно выходит у меня изо рта так же легко, как какой-нибудь союз или частица. Ни одна из девушек не хмурит брови и не вздрагивает: все они уже носили вокруг талии этот огромный ремень из черного нейлона с прозрачным фаллоимитатором, похожий на своего коллегу, имеющего тысячу имен. Поощряемая таким образом их доброжелательностью, я выкладываю им остаток своей истории: как я неловко отрабатываю с этим типом, не смея поднять взгляд на себя в зеркало, как я слегка обижена на него за то, что моя компания вдохновляет его на подобного рода фантазии, а не на то, чтобы просто-напросто взять меня. Вот что он обдумывал с момента первой нашей встречи? В самом деле? Я хожу в шелковых подвязках, а ему хотелось этого?! Я размышляю о чем-то таком, удивленная тем, что все еще способна поражаться мужскому безумству, как вдруг, оторопев, замечаю, что мы буквально покрыты говном. Теперь, когда я описываю все это для благочестивых ушей, естественно, звучит ужасно. Мне бы забыть на секунду, что с тех пор уже два года утекло и для остальных разница между Жюстиной и Эммой медленно стирается.
