Дом - Беккер Эмма
Wir müssen hier raus, Ton Steine Scherben
Обязательно настанет время, когда у людей закончатся аргументы против того, что проститутка может быть счастлива. Мы уже живем в это время, и за устаревшими аргументами теперь прячется лишь парадоксальная зависть, называемая другими именами. В этой профессии уже не умирают в тридцать лет от сифилиса или любой другой болезни, от которой излечиваются антибиотиками за один месяц. Та эпоха, когда проститутка вечно играла в русскую рулетку, канула в лету. Проститутки больше не голодают, нет той ежедневно раскрывающейся зияющей раны, стоны от которой необходимо заглушить. Там, где ее деятельность законна, проститутка не должна стоять под дождем и соглашаться на подозрительные сделки в темных тупиках. В домах, где о ней заботятся, она не нуждается в том, чтобы следить за своей сумкой, где во внутреннем кармане копятся деньги, заработные за день. Она не обязана мерзнуть или бояться мужчин, являющихся ее средством к существованию. Она использует свой доход, как пожелает: может оплачивать квартиру, может завести кредитную карту, у нее есть более или менее такое же количество привилегий и скучных административных обязательств, как и у первого попавшегося налогоплательщика. И факт в том, что ей недосуг тратить все деньги на разнообразные наркотики, которые, это общепризнанный факт, убьют ее так же быстро, как это делали венерические болезни в начале XX века.
У проститутки есть время… и сколько же его, господи! Какое счастье не вставать на заре и, когда светит солнышко, присесть на террасе, надев черные очки, чтобы посвятить себя единственным занятиям, делающим существование выносимым: читать, писать, улыбаться парням, пожирать глазами девушек. Черт возьми, я знала, что не могла до конца заблуждаться, когда в Париже проводила большую часть дня, перескакивая из одного кафе в другое с рукописью в руках. Позвонить Полин, которая тоже перестала работать, и спокойно пообедать, пока все остальные бегут на работу. Оставить хорошие чаевые красивой официантке и не спеша потопать в пахучую берлинскую жару к ботаническому саду, усаженному цветами.
Порой мне становится интересно, какой вариант получше мне могли бы предложить. И я прекрасно чувствую, что ненависть, недоверие целого мира по отношению к девушкам-содержанкам обосновывается в основном завистью, провоцируемой их свободой. И нежеланием признать, что все это свободное время, это опьянение от постоянных прогулок, которые никто не запретит, стоят того, чтобы незнакомцы гладили твое тело или проникали в тебя. Этот вопрос нужно задавать не мне: мое мнение об этом уже составлено. О, я прекрасно понимаю, что мне могут ответить на эти аргументы: что я ленива. Что я выбрала легкий путь. Что он в этом гнусном компромиссе, в мерзком отказе от труда и упорства. Чтобы общество меня принимало, я должна проводить большую часть своего времени, утруждаясь в бутике. Заработная плата, что мне переводили бы скрепя сердце, позволила бы мне тогда читать, писать и заполнять мои ночи более или менее удовлетворительными, более или менее посредственными встречами. То, что я ухитряюсь работать и соблазнять одновременно, — это, по всей видимости, непростительное оскорбление трудолюбивому функционированию общества. Но, видя, что это же самое общество находит приемлемым, я с еще большим удовольствием заказываю очередное свежее пиво, которые выпью за здоровье всех шлюх на свете.
Мне трудно закончить эту книгу, и причина только в том, что мне неохота покидать Дом. Когда я нахожусь внутри него, я буквальном вижу, как книга пишется сама собой у меня перед глазами: все нюансы точны, нужное количество нежности и юмора, именно столько, сколько я себе воображаю темной ночью, когда не спится. В такие моменты мне кажется, что девушки слетели прямиком с цветных страниц, словно стая редких птиц, подлетевших к моим рукам настолько близко, что связь между ними и мной не могла не появиться. Но стоит лишь выдаться свободному деньку, когда, кроме как писать, и делать-то нечего, и я словно заколдована. Как курица-несушка, которая не может больше нести яиц, я не могу разродиться строчками. Все потому, что я поняла, что в тот миг, когда я закончу эту книгу, Дом станет мне больше не нужен. Они будут мне больше не нужны. И это заставляет меня возвращаться за новым глотком их кислорода. Моя кровь стынет, так как в момент пьянящего вдохновения я решила разобраться во всем самостоятельно.
Теперь же я прогуливаюсь в своем напоминающем сумку платье с округлившимся животом, задрав ремень под грудь, чтобы никто не упустил из виду, что я на пятом месяце беременности. В руке — книга Ромена Гари. Мои лучшие друзья, мужчины моей жизни, за исключением Жюля, — все полностью находятся в книгах. Я как никогда раньше наслаждаюсь их компанией, сидя на залитых солнцем террасах в состоянии внутренней радости, в которой целиком и полностью растворяется мое осознание собственного тела. Я мирно отпраздновала траур по сексуальной части своей личности. Теперь она живет только через мой живот: в нем я порой чувствую, как что-то двигается.
Представляю будущее, когда я снова буду худой, как все эти девушки, что окружают меня. Чувственность, эта ежеминутная навязчивая идея, теперь кажется мне далеким прошлым или странным, почти выдуманным будущим. Наверняка причиной тому скорее возраст, чем беременность. На меня находит сильная ностальгия по тем бешеным пробежкам по Парижу, когда каждый мужской взгляд был для меня как воздух. По тому, как они оборачивались мне вслед. Ровно как и я сама. Меня оглушала возможность, что… Я сходила с ума оттого, что, как мне казалось, они представляют себе. Это осознание своей плоти, этот бесконечный комфорт существовать и двигаться, эта любовь к себе. Взгляды, что я уносила с собой в глубину своего квартала, вся горя потому, что проплыла у них под носом, словно изящный запах. Внутренние тайные мысли о первом встречном, которого я больше никогда не встречу, и о тех, с кем я общалась каждый день, ожесточенная подрывная деятельность в борьбе за улыбку, что покажется мне более откровенной, чем обычно. Какой я себя от этого чувствовала всемогущей. Эта патологическая необходимость знать, что меня хотят, — худшее и самое сладкое из моих рабств.
Удивительно, как могу я сегодня настолько наплевать на это. Скажем лучше, что я отказалась от этого развлечения на время беременности.
Я заперта внутри самой себя, рядом со мной — книжка Ромена Гари. Я заливаюсь смехом. По истечении данного срока ваш билет не будет действителен. Какая тоска все эти обыденные людские заморочки, не так ли? Эта мания твердого члена, в то время как для соединения сердец, черт возьми, достаточно лишь любви, и сполна! Оргазм — ну да. Это так ограниченно, так узко. Часами изгибаться и тяжело дышать, просто чтобы кончить вдвоем, от руки другого, когда ту же работу можно блистательно выполнить самостоятельно. Столько шума ради простого спазма — любой благоразумный человек отказался бы от этого.
Теперь, когда секс кажется мне бесполезным занятием, надо сказать, что я, возможно, нахожусь в идеальных условиях, чтобы неожиданно столкнуться с отношениями беспрецедентного размаха. Все и вся назначают меня кандидатом, и я почти способна представить себе лицо того мужчины, ради которого я рассмотрела бы возможность оставить мужа и ребенка. Настоящая невозможная любовь. Наконец-то узнать, о чем говорю. Представляю себя сидящей на подоконнике и вздыхающей по мужчине, что лежит позади в кровати, пропитанной соками наших тел. Я совсем не знаю, как поступить. А за этим окном я снова вижу парижские крыши. Я чувствую в своей умиротворенной груди малозаметное дыхание той женщины, что вернется домой, окутанная запахом другого. Мои пальцы уже механически удаляют разговоры на фейсбуке. У меня ушла бы минута на то, чтобы все сломать и вновь стать такой. И, подумать только, этот тип наверняка уже существует где-то в этом мире и, возможно, ходит где-то в сотне метров от меня. Может быть, он даже проходил совсем близко, но увидел только беременную женщину. Чудесная ирония!..
