Чарльз Сноу - Дело
Лишь только Говард занял свое место, за него принялся Доуссон-Хилл. Тон его вопросов не был враждебен. Прикрываясь обычной любезностью, он говорил довольно резко, но так разговаривал он и со своими приятелями. Его атака продолжалась более двух часов. Она была достаточно остроумно построена, чтобы в дремотный послеполуденные часы разогнать у всех, включая Уинслоу, сонливость. С профессиональной завистью, вспыхнувшей во мне, и профессиональным чутьем, снова почувствовав себя молодым адвокатом, я думал о том, что Доуссон-Хилл ведет свою линию куда более ловко, чем я. Дело у него спорилось.
Он разбил свои вопросы на четыре группы, и весь ход его нападения — это сразу же определил бы любой адвокат — был подготовлен заранее. Могло показаться, что он говорит, ни минуты не задумываясь над своими словами, но это была всего лишь одна из шаблонных уловок. В его приемах в тот день не было ничего дилетантского. Начал он с того, что попросил Найтингэйла передать ему «эту диссертацию».
То был экземпляр диссертации, который представил Говард, вступая в члены совета колледжа, и который по обычаю хранился в библиотеке колледжа. Диссертация была очень аккуратно отпечатана на обычной канцелярской бумаге, всего в ней было страниц сто пятьдесят. Она была в твердом зеленом переплете; название и имя Говарда были вытеснены золотом на верхней корке и на корешке.
— Это ваша диссертация, не так ли, доктор Говард? — сказал Доуссон-Хилл, передавая ее Говарду.
— Да, моя!
Доуссон-Хилл спросил, сколько всего существует экземпляров?
Говард ответил, что три, кроме этого. Согласно правилам колледжа, на конкурс при вступлении в члены совета представляются два экземпляра. Остающиеся два он разослал с другими заявлениями.
— Но этот у вас, так сказать, парадный экземпляр?
— Пожалуй, да.
— И очевидно, вот это, — диссертация была заложена полоской бумаги, и сейчас Доуссон-Хилл открыл ее на этой странице, — и есть ваш лучший отпечаток?
Это был позитив, известный всем в комнате. Он был наклеен на бумагу, под ним стояла цифра «2», никакого заголовка не было. Позитив выделялся на белой странице — черные концентрические круги чередовались с серыми, напоминая мишень для клубных состязаний по стрельбе из лука.
— Да, это отпечаток.
— И вот он-то и был подделан?
Хорошо, если бы Говард сразу отвечал на прямые вопросы, думал я. Вместо этого он помедлил немного и потом сказал:
— Да!
— Это ведь не нуждается в доказательстве? — сказал Доуссон-Хилл. — Все ученые единодушно сходятся на том, что увеличен прокол от кнопки? Так ведь?
— Полагаю, что так.
— Другими словами, эта фотография была увеличена для того, чтобы ее можно было принять за нечто совершенно иное?
— Полагаю, что так.
— А как насчет других ваших отпечатков?
— Каких других отпечатков?..
— Вы понимаете, что я имею в виду, доктор Говард. Отпечатков, наклеенных в других экземплярах вашей диссертации.
— Думаю, что я переснял их с этой.
— Думаете?
— Должно быть, я так сделал.
— А вот эта — поддельная — была отпечатана с негатива, сделанного не вами? Где он — вы не знаете?
— Конечно, не знаю.
Впервые изъясняясь толково, Говард рассказал, что вся суть его утренних показаний сводилась именно к тому, что знать этого он не мог. Он не видел негатива. Отпечаток и измерения были, очевидно, сделаны Пелэретом, который затем положил их вместе со всеми остальными позитивами.
Тут вмешался Найтингэйл:
— Я уже спрашивал вас об этом раньше, но у меня до сих пор как-то не укладывается в голове. Вы хотите сказать, что воспользовались этой фотографией наряду с другими экспериментальными данными, не видев негатива?
— Я это уже не раз повторял.
— И все-таки мне кажется это крайне странным. Извините меня, но я не могу себе представить, чтобы кто-то мог вести таким образом исследовательскую работу.
— Я не думал, что с этим отпечатком и измерениями что-нибудь может быть не в порядке.
— Иными словами, — вмешался я, — вы взяли их, полагаясь на авторитет Пелэрета?
Говард кивнул.
Найтингэйл бесцеремонно, не скрывая своих чувств, покачал головой.
— Оставим это на минуту, если вы не возражаете, — сказал Доуссон-Хилл. — Я, безусловно, в этом деле профан, но, по-моему, именно эта фотография, — до того как выяснилось, что она подложна, — рассматривалась как наиболее интересный момент вашей диссертации?
— Я не сказал бы этого, — ответил Говард (ну почему этот дурак не признает правды и не скажет об этом прямо, думал я). — Я сказал бы, что это один из интересных моментов.
— Прекрасно! Давайте говорить начистоту: считаете ли вы, мистер Говард, что вас избрали бы в члены совета колледжа, если бы в вашей диссертации отсутствовала эта фотография и выводы, которые она якобы подкрепила?
— Этого уж я не знаю.
— Вы не согласны, что ваша диссертация не имела бы ни малейшего шанса на успех?
Говард помедлил. (Почему он не скажет «да»? — думал я.)
— Я бы не сказал этого.
Снова вмешался Найтингэйл:
— Ведь по существу вопроса в первой половине диссертации сказано очень мало?
— Там есть эти опыты… — Говард схватил диссертацию и уставился на какие-то диаграммы.
— Не думаю, чтобы с точки зрения совета колледжа это был особенно оригинальный труд, — сказал Найтингэйл.
— Он может оказаться полезным, — ответил Говард.
— Во всяком случае, вы не станете отрицать, что без этой, в некотором роде посланной вам свыше, фотографии ваши шансы вряд ли можно было назвать блестящими? — спросил Доуссон-Хилл.
На это Говард вообще ничего не ответил.
Доуссон-Хилл сделал удивленное лицо, потом насмешливое; затем он ринулся во вторую атаку.
— Не будете ли вы любезны ответить нам на вопрос несколько иного характера, — сказал он. — Этот инцидент в какой-то степени, если я могу так выразиться, испортил вашу карьеру?
— А вы как думаете? — ответил Говард.
— То есть, грубо говоря, это означает, что вам пришлось распрощаться с карьерой ученого-исследователя и начинать все сначала? Или тут я хватил через край?
— Нет, так оно и есть.
— И вы, конечно, поняли это сразу, как только суд в первый раз исключил вас из членов совета?
— Конечно, понял.
— Это было почти восемнадцать месяцев тому назад — семнадцать, если говорить совершенно точно?
— У вас же есть точные данные, — в голосе Говарда звучало бешенство.
— Насколько я знаю, за этот срок — срок весьма значительный — вы ни разу не обращались в суд?
Это был вопрос, ответа на который требовал Найтингэйл на рождественском обеде у ректора. Я нисколько не сомневался, что именно Найтингэйл и надоумил Доуссон-Хилла задать его.
— Нет!
— Вы не советовались по этому поводу со своими поверенными?
— Нет, насколько я припоминаю.
— Но вы же должны помнить, советовались или нет?
— Нет.
— У вас никогда не было в мыслях возбудить дело о незаконном увольнении?
— Нет!
— Это заставляет меня думать, что у вас не было желания отвечать перед судом?
Говард сидел, уперев злобный взгляд в стол. Я взглянул на Кроуфорда: я хотел было протестовать, но затем решил, что, пожалуй, этим только напорчу.
— Я думал, — ответил наконец Говард, — что колледж объективно разберется в моем деле.
— Вы думали, что они могут посчитать улики против вас недостаточными?
— Я говорю вам, — сказал Говард неестественным, скрипучим голосом, — что я не хотел трепать имя колледжа по судам.
Для меня это явилось полнейшей неожиданностью. Когда мы с Мартином добивались от него ответа, этого он нам никогда не говорил. Неужели сейчас он говорил искренне или хотя бы отчасти искренне? Даже мне казалось, что его слова звучат неправдоподобно.
— В обстоятельствах, о которых мы узнали от вас, — сказал Доуссон-Хилл, — безусловно, никому из нас не пришло бы в голову проявить такое великодушие.
— Я не хотел трепать имя колледжа по судам.
— Простите, но неужели вы действительно такой уж ревностный почитатель основ? У меня, наоборот, создалось впечатление, что вы уважаете существующие основы меньше, чем большинство из нас.
Впервые в этот день Говард заговорил с жаром:
— Я меньше, чем большинство из вас, уважаю существующее общество, если вы это хотите сказать. Оно умирает естественной смертью, и никто из вас даже не отдает себе отчета, с какой быстротой. Но это не означает, что я не уважаю некоторых его основ. Что касается этого университета и этого колледжа — я уверен, что они будут существовать еще долго после того, как от всей системы, которую вы усердно стараетесь поддержать, не останется и следа, кроме разве нескольких насмешливых замечаний в учебниках истории.
