Роман Парисов - Стулик
(…а в субботу – с Мариной на дачу?..)
– Как скажешь. – (Уступчивость! немелочность!)
– Ой, Р-ромик, Р-ромик, ну как там Кирик с Лаврушей?!!…
Ну конечно. Попугаи! То, что нас объединяет.
* * *Несколько угольных, упругих, мазких нажимов, вычерчивающих зрачок – и застынет вечной рукотворной улыбкой, невинной и умной, моё пастельное чудо. Мгновения, ушедшие мои горькие и вдохновенные, несчётные секунды спрессуются наконец и явят миру образчик искусственного времени, остановленного вручную. (Меня опять заносит.) Обострены тончайшими резкими линиями смягчённые было растиркой контуры, выбелены ластиком блики на уже почти живом, почти том самом лице, чуть напряжённо замершем в ожидании прозрения…
Что-то не даёт мне.
А ведь пока не закончу, я не избавлюсь – от чего бы только? – подумалось вдруг просто, с непривычной лёгкостью, невесть откуда сошедшей, впервые за последние чёрные дни. И кто-то – без меня, вне меня, за меня, помимо меня – задумчиво выписал те самые два шарика, две незамутнённые сферы с перепадами света и мёртво-чёрной точкой посредине, полные уже своей хрустальной жизни и невесомые, как бабочки после бури.
«Если ты у меня есть, то я самый счастливый ребёнок на свете!!!»
Я шпионю. Подсмотрю при случае на Светином телефоне отправленные SMS. Вот и сейчас. Кому это, кому?! Известно кому – Марине. Вот она, латентность бытия – на миг как будто я счастлив. Как будто мне. Из неполученного.
В эту пятницу вообще всё кувырком – пятница, тринадцатое. Вместо торжественного показа смонтированного видео я долго вызванивал ей куда-то в бильярдную, она же отвечала недовольным криком, что играет и что ничего не слышно. Потом, с какими-то вдруг подружками, захотелось ей в «Кабану», но Сан Саныч непреклонен: «Куда ночью – только с Романом». (Ей-богу, если бы не он, и не подумал бы я ехать.) Но, загоревшись возложенным доверием, подъехал прямо в бильярд к возбуждённой и надутой Свете, чтобы иметь напутственное собеседование по её мобильному с железным папой. И за несколько часов игры заплатить – заодно, из благородства.
«Ну уж сегодня я точно всё тебе выскажу», – с обречённой твердостью думал я.
В «Кабане» после шоу, как всегда, сидим в ресторане. Всею душою силюсь улыбаться – спокойно и надёжно. Она бегает вокруг глазами, сливая меня с плоским рядом видимых объектов. По-новому как-то, по-тинейджеровски стервозно, скалится поехавшими глазками. И вижу я: этой неузнаваемой, поверхностной Свете очень, очень хорошо. И последнее Маринино SMS, гарант надёжного тыла, у ней на курносой рожице. И свежайшая радостная весть – Марина с Фисой разругались вдрызг! (Маринкин друг снял ей в сюрприз красивую девчонку, а та оказалась Фисою… Тут и не поделили что-то, наверное.)
И разговора не вышло – Света была развлечена стриптизёром Сашей, который, расспрашивая про Кипр, всё млел от её загара, всё норовил приблизить губы к её колокольчиковому профилю, и несколько раз я видел, что она теряла грань и нить, попадая в поле его дыхания, а когда отошёл к кассе спросить якобы что-то у официантки и резко обернулся, они были уже далеко, они были уже друг в друге, как перед первым поцелуем…
А кстати: Света пришла сегодня исключительно на Сашу. (Шутка.)
И бабочку свою надела для него. (Тоже шутка.)
О читатель! Что должен был я делать? Развернуться да уйти?! Банально. Леденея, я и смеялся одновременно, да – горько и саркастически хохотал про себя над всеми этими цветистыми метаморфозами, давая ей совсем уже опуститься предо мною в безликий ряд глупых кокетливых сверстниц, чтоб облегчить таким вот образом мою задачу.
Но сама она вовсе и не опускалась никуда. Она просто была собой, ничем и никем не напрягаясь – как и в любой другой компании. Так бы она вела себя без меня, до меня… Только сейчас, следя за происходящим, как за неким фильмом, я вдруг ухватил за хвост эту простую истину и уже всё последующее наблюдал в оцепенелом недоумении: как, зачем, почему я втюрился в неё – в такую?! Как получалось у неё тогда быть совсем другой, ведь это тоже была она?.. или играла? И неужто я действительно был способен пробудить сколько-нибудь серьёзную тягу к чувству в этом испорченном и несерьёзном человечке?..
Мы всё-таки поехали ко мне. В машине она равнодушно свернулась таким безупречным калачиком и глухо проспала до дома, оставив меня с моим тупым бременем, причём сладостные потягушки пробуждения вовсе не обещали мне его разрешения, но предвкушали некую скорую встречу, составляющую для неё смысл приезда – и до рассвета, забыв про свои клетки, кружили над восторженной девочкой моей Лавр с Кириллом, и метались от неё, и орали, и хлопали удивлённо затёкшими крылами, аплодируя что было мочи неведомой свободе, и сеяли по ковру чёрно-белые гранаты, размечая уже вдоль и вкось будущие свои территории.
И только с восставшим солнцем изловили мы партизан да упихали по клеткам, а я, заведённый и десять раз перегоревший, стянул с неё тот умелькавший меня синий пеньюарчик. Под ним была она – она, две недели нецелованная, такая вдруг ослепительно-голая, такая возбуждённая после попугайчиков, но неготовая как бы ко мне… что застоявшийся мой запал повис и сник, совершенно неуверенный в своей нужности. Я, я… я целую её во все косточки, я пытаюсь транслировать чувство, но внутренний позыв, уже непривычно загашенный и вялый, так и не приходит вовне. И Света, было подавшись и размякнув от ласки («Как давно этого не было…»), открывает с упрёком глаза:
– Как интересно. Сейчас выйди на улицу – у любого встанет, а у тебя…
Я поработал над собой – и вырвал у неё несколько стонов, удерживая от улицы. Глаза её были закрыты, всё время закрыты… (Как будто скрывали, что лично для меня нет в них ничего.) И кончил я еле-еле, скупо, не понимая, зачем и для кого. (Это что, всё?.. Неужели – всё?!)
А поутру не мог понять, что за переполох. Неодетая Света металась по комнате, заглядывая в мобильный, что-то отчаянно от него хотела… Что случилось? – Ничего, Ром. Ни-че-го. Закрылась в ванной, и сквозь мерный шум воды я, подскочив, замерев и не дыша, улавливал обрывки разговора, по которым тут же, неровным и натруженным шестым чувством, стремительно реконструировал истину – субстанцию пресную и мало кому нужную, но мне почему-то абсолютно необходимую. Как раз тот момент!.. Вот-вот прорвётся как-нибудь мой нарыв и, вооружённый знанием, получу я наконец своё моральное право.
У неё что-то срывалось. Я был неоспоримый номер третий, вариант до боли запасной, который легко всегда откинуть, и в такой вот лёгкости, подвешенности, наступившей враз свободе от статуса любимого болезненно предчувствовались мне уже некие перспективы мазохистского, мстительного поругания моего опустелого храма.
Короче, чего там. Так хотела на дачу к Маринке… проспала, а та обиделась – не отвечает… да что делать, ничего я не хочу уже… поласковей? С ним? Я стараюсь… Пашка такой: к-тё-о-нок мо-ой, ты же знаешь, как я тебя люблю… зовёт на скачки. Это… ма-ам! У меня прыщик вскочил! на губе!… Ой, вчера Сашка так приставал, свидание назначал уже… хи-хи… кадрилась-кадрилась… Ой, мам, ну сколько можно – всё Рома да Рома!.. У нас нет нигде дома адреса Маринкиной дачи?!…
Вода осыпалась ровно и торжествующе. На кухне подгорали помидоры. Попугаи перебранивались в клетках. И перепёлка на балконе снесла ещё одно яичко. Мир… оставался пока на месте. Но уже качнулся, ощерясь шатким и прозрачным основанием, готовый лететь в тартарары.
…ой, Светик, как я забыл, мне ведь сегодня по контракту. Через час ждёт человек на Красносельской. С документами. Очень, очень важный человек. Большие деньги там. Сейчас я тебе вызову такси, а сам поеду.
Бред. Такой неожиданный бредок.
– Ой, а я тогда Кирюшу заберу – мне мама разрешила, пока у нас собака на даче?..
13:00–22:00. Она не звонит.
Я над нашим альбомом, я брожу по альбому, ухватываю её разной, я вживаюсь во все фотографии, от начала до неконченного конца, проникаю в тогдашние настроения и расположения, и всё задаю этой кривляющейся детской рожице один и тот же вопрос: как так получилось, что ты стала для меня аксиомой?.. За которой, стоит сделать решительный шаг вовне, нависает уже такая оглушающая пустота, такой беспросветный сосущий зёв, что вопреки всей логике и диалектике событий, против элементарного смысла цепляюсь я за свою разваливающуюся скорлупку, латаю её собственными соками, сорокалетний смешной птенец, боящийся продрать глаза на жизнь?!!
Это вопрос не ей. Этот вопрос задай себе.
…Светик. Послушай меня. Мы очень разные. У нас разная… шкала ценностей. Между нами 24 года. И… ты не готова к тем отношениям, которых сама так хотела. И… у меня нет гомосексуального приятеля, в которого я пожизненно влюблён. И… разберись со своими Пашами, Сашами. У тебя ветер в голове. Мне всё это дико. Я горю одной тобой. Позвони мне лет через десять…
