Роман Парисов - Стулик
«Esli s kazhdim rassvetom vsio silney I silney neizbezhnost’, Lish’ razluka sumeyet spasti nashu prezhniuyu nezhnost’».
Я был почти счастлив. Вполне уловимые искренние нотки, донесённые до меня бог весть каким спонтанным ветерком, оставляли автору место среди натур не совсем ещё потерянных – творческих и эмоциональных. А за этим невинным нарушением анапеста в первой строчке, за этой повисшей «неизбежностью», открывающей бездну глубокомыслия, я живо увидел всю её – маленькую, всклокоченную, переживающую по-своему, сомневающуюся, вредную, ещё чувствующую – но уходящую. И защемила прежняя нежность, и заходил я по комнате быстро, прокручивая последние контексты – припоминая выражения её лица, интонации, пытаясь уловить скрытый смысл фраз, чтобы придумать ей – и за неё – лазейку для возврата…
Мой ответ, однако, лазейки никакой не оставлял. По-детски не терпя паллиативов и не веря в разлуки, я декларировал бескомпромиссное желание видеть её прежней.
Диалога не вышло, она молчала – и всё равно я выиграл, выиграл: ещё через несколько дней она позвонила первой! Она, как ни в чём не бывало, подстроилась под меня по времени, она сама, почти ласково, сообщала мне план свидания!..
Ну что же. Кафе «Москва-Берлин» на Белорусской! («Не будем изменять традиции».) Тот же столик. Тот же Стулик. Кажется, та же официантка. Уклончивые глаза напротив, вроде те же, да, почти те же. Она предлагает мне… дружбу, ну да, это же лучшее лекарство от любви! Она ущипывает изюм с шоколадкой. Она – свободная девушка! Нет, сейчас никого нет, но скоро будет. Что, естественно, не исключает наших близких отношений. Иногда.
А, кстати: те фотографии, где она голая… лучше бы я, конечно, отдал ей негативы – чтобы никто не смог её шантажировать. Ну, лет через пять, когда она будет супермоделью. («А знаешь ты вообще, сколько эти негативы тогда будут стоить?!»)
Я идиот. Я размазня. Нужно было срочно уходить – твёрдо и бесповоротно. Я… принял игру. Я пошёл с ней в «Кабану», танцевал с ней! (То был не я.) Она презрела толкучку в женском туалете, зашла в мужской и долго, долго, с вызовом подмазывала у зеркала губки перламутровым блеском, возбуждая живейшее мужское одобрение на входе и выходе. Я идиот. Я размазня. Мы поехали домой – и я еле сделал ей эту долбаную любовь. Утром она съела свою корочку с солью, попросила какой-нибудь шарфик – а то дождик, и, не помахав, не посмотрев ни разу, укатила на такси.
(Читатель, погоди! Я сам бы плюнул на нашего героя, не заслужил он с таким умом и характером – да ещё романы писать… Так что обяжемся хотя бы не вырождать повествование в каменистую стриндберговскую [27] пустыню – голое, схематичное изложение «борьбы полов».)
Господи! Да возможно ли это, чтоб этак вот сразу – да прямо на сто восемьдесят градусов?! – отчаянно вопрошал я темноту, ночью, стискивая зубы от всепроникающей жалости и обиды за то, что случилось с нашими отношениями. Я давно, конечно, чувствовал, что и во мне что-то иссякло, мои возможности удивлять её, угождать качественно новым – на этом постоянном взводе делания приятного – истощились. Да уж, некуда больше везти её, нечего дарить, потакать – нечем… На свои деньги, своим сумасшедшим запалом, особенно в начале, я сделал всё, что мог, она почти уже проснулась – но я не знал, как и куда дальше, и напряжение моё ослабло… И вообще: я весь расслабился, а требовать стал больше! (Боже, зачем я пил так на Кипре?)
…и всё, конечно, начало возвращаться на круги своя. (Боже, неужто это «всё», это наше «что-то» держалось лишь на мне?!) Она быстро очнулась от трёхмесячного дурмана. И… невольно, пока вроде неосознанно всякой там глубине поставила заслончик. (Так, типа, проще и привычней.) Потянулась к прежней жизни, полной досужего конфетти, каких-то необременительных придуманных «друзей» – какие, кто, зачем?! Что там может быть, маленькая дурочка?! Всё поверхностные шуры-муры без выяснений, разноцветные блёстки встреч – для неё, конечно, по отроческому дальтонизму кажущиеся вполне разноцветными, но по сути блестящие на редкость одинаково, всё тридцати-сорокалетние попрыгунчики на мерседесах, и чего они от тебя хотят, как ты думаешь?! – «Между прочим, очень хорошие есть люди. Просто друзья. И им тоже ведь хочется меня поцеловать, но они ждут…» – объяснила она намедни мне, непонимающему, нетерпеливому, прыгнув в машину в новом легчайшем полушубке (?!!). А когда я с жаром объяснил, зачем нужна она своим новым друзьям, обида исказила нежные черты: «Я знаю, что такая, как я, нужна буду всегда».
…и как так нелогично ты забираешь у меня то, чего хотел сам, господи, а?! – Глубокой претензией к богу завершался сумбурный ночной обвал мыслей и эмоций, но бог пока безмолвствовал, так что кощунственные выпады подвисали во тьме, уступая место кошмарам и кошмарикам, которые, как кометы, таранили чуткую ткань моего сна. То были тревожные всполохи, назойливо развивающие всё одну и ту же тему в преувеличенном, гротесковом ключе, никак не дающем зацепки для какого-то осмысления, – и я просыпался измордованным, и начинались клипсы, и вырожденные за ночь из вечернего коньяка депрессанты разливались внутри свинцовой затруднительностию в принятии решений. Эти тормознутые твари неохотно разрежались с первым потом в спортзале – или, едва проснувшись с первым же глотком вечернего коньяка, хватали по красному флагу и рвались на буйную демонстрацию протеста.
Опять, опять зияла всё та же дыра – чёрная, вязкая, настежь.
Я упорно не хотел звонить первым, и мне казалось отчего-то, что по детскому недомыслию моя понятно-естественная гордость воспринимается на том конце пустой строптивостью, а значит, может отозваться бесшабашными карательными мерами. И я уже рисовал себе сцены её неправомочной параллельной жизни – вне, помимо и наперекор меня, а первым сказочным снежным вечером, почти берендеевым, не оставлявшим лету ни шанса, понёсся туда, туда – туда, где и так уже давно томился, застывши против чуждого подъезда, весь соткан из отчаяния и враждебного воздуха, мой неприкаянный призрак. Я привёз ему бинокль, он же молча кивнул на какой-то тёмный зарешеченный балкон в доме напротив, холодный балкон лестничной клетки. Этаж седьмой, переулок на ладони, метров сто до цели. Там мы на спор выстоим до победы, всё дальше вмерзая в оторопь, ревниво ловя в каждой фигурке, нацеленной на наш подъезд, тот единственный силуэт – пронзить, расплавить его линзой бинокля, чтоб ойкнулось, проснулось-шевельнулось-зашептало: Рома, Ро-о-омик, Ро-о-о-омочка, ты где?!…
И чёрный мерседес, подплывший верно и как-то невзначай, просто не мог в себе держать иную ношу, я не представил справа там кого бы то ещё. Ну, слева – пальцы на руле пухловатые, перстень, дальше костюмчик какой-то – значит, улыбка дежурная, набор фраз стандартный… Три минуты уже прощание… Поцелуй?!
Ноги вдруг как вата, я бегу вниз по тёмной лестнице, я даю себе слово искоренить, извести это имя, чтоб никогда больше…
Гулко в кармане звенит мобильный. Света?! (Ромик, ты бы не мог меня завтра подвезти на кастинг, а то у кого ни попросишь… Ага, ты тоже видел меня на мерседесе. Ну вот, все говорят об этом. Все осуждают. Но это не то, что все вы думаете… Это испанцы приехали, по съёмкам затаскали… Кстати, завтра отдашь мне бук, он же в машине у тебя остался.)
Меня волнует вдруг сам факт её звонка. И как она так быстро?.. Маленькая недалёкая самовлюблённая засранка. Пуп земли. Она хочет меня водителем, а заодно и свой портфолио. (Но мне легчает, я доволен?!)
Иди ты, девочка, к чёрту.
Опять мобильный?.. Не пойму, кто. (Роман?.. Меня Света просила забрать у вас её бук, он нам очень нужен…) А голос интеллигентный, волнительный, знакомый-знакомый, и номер знакомый. Вы думали, не узнаю? Ха-ха. Это Лия. Здравствуйте, Лия. Я знаю, кто вы. Вы – сутенёрша. Вы увели у меня жену, а теперь вот торгуете Светиком… Отключилась.
Иди ты, девочка, к чёрту.
«Поздравляем счастливого обладателя нового мобильного пакета от МТС! Ваш приз – поездка в д/о „Гелиопарк“. Подробности по тел. 8-916-637-…»
Меня кидает в крайности. На днях пожаловалась мне мама Анна: в очередной раз своровали у Светы в школе мобильный. И вот я, возбуждённый, снаряжаю коробочку: укутываю новенькую «Моторолу», обкладываю её шоколадными яичками (на них понадписаны уже маркером разные симпатичные глупости), утрамбовываю лучшие Светины фотографии, отпечатанные 20 Х 30 – для бука… (Я верю – эти фото, моменты, застывшие счастливыми, имеют смысл: они влияют на общую судьбу.) И искромётный текст SMS выдумывается сам собой. Только включит она телефон – невольной улыбкой заиграет он на её губах!
Суховато поблагодарила меня Света по новенькому телефону. Сдержанный, усталый тон без признаков искры… Ну что, опять раздавили тебя, Р-р-раман? И ради такого вот ответа два дня ходить-выдумывать ей мои коврижки?!
