Роман Парисов - Стулик
Ждёт такси. Я хочу поднять Свету наверх, к маме Анне. Я хочу, чтоб не было этой дурацкой недели, я хочу…
– Ладно, Ромик. Я уже взрослая. Сама дойду… Всё, спасибо тебе, я тебя люблю, созвонимся, – усталой скороговоркой…
Ночью мне снится, как я лечу с той моей вершины, лечу вниз, лечу зигзагом, пируэтами, – и всё не грохнусь никак.
V. ЭКЛИПС
22
Поздняя осень. На балконе жердь от клетки, пёрышки да семечки, вмёрзшие в цемент. Всё выметено, стыло – оцепеневшие останки былой жизни. Замираю и я, ловлю в студёном воздухе что-то, дающее мне вдохновение.
Передо мною на столе – глаза. Открытые, большие, мягкие. Такие, как должны быть. Они почти уже готовы, остались только зрачки. Самое трудное место – ведь от них зависит, получит ли портрет свою душу. Я рисую по трём фотографиям, с них можно взять губы, и нос, и овал лица… И разрез глаз – но не сами глаза. Глаза ей дам я. Я подарю ей взгляд – хороший, взрослый, глубокий. Такой лишь изредка случался у неё. Или не было такого у неё никогда?.. Я ищу другие фотографии. Лёгкие улыбки, милые кривляния, строгие прищурчики…
Я рисую по памяти. Память изменяет мне.
Этот взгляд я подарю тебе на Новый год…
…нет, не так.
Лёгкий сентябрь. На балконе у меня – склад диких животных. Лавр с Кирюшей рядом, каждый в своей клетке. Перепёлка наблюдает из коробочки сложные пока отношения между родственниками.
Солнышко ещё. И я там, в августе. Всё вокруг, каждое мгновение пахнет августом. Воздух, конечно, немного остыл, поблёк, но цветом он такой же, как тогда – почти оранжевый.
Передо мною на столе контракт. Сердце, печень, шпик хребтовой, тримминг [26] из шейного зареза хочет от меня Пал Палыч из Тихорецка. Не вечно же тебе на клипсах твоих сидеть, говорит, – пора уж и деньги начать зарабатывать, чай не маленький. И – заказик такой вот прислал мне. Надо же, Пал Палыч. Сразу обо мне вспомнил, благодетель. Вот она, спецификация: «1. Субпродукты отжиловки карбонада. 2. Говядина: а. Пашина. б. Передние четверти (упак. в 4 куска): – шея; – лопатка; – голяшка…» …
М-да.
Я предаюсь воспоминаниям. Уношусь в недалёкое прошлое и переживаю его, каждую значимую его минуту. Я чувствую, как эти минуты уходят от меня – и я до сих пор в них, как стерлядь в мёртвой заводи.
Весь первый мой рабочий день я ждал её звонка. Словно сговорившись, клиенты атаковали меня тёпленьким, но я сгруппировался и самозабвенно подставлял себя под штыки – я проснулся сильным, я предвкушал уже первые школьные новости, играясь весело с самим собой в рабочий ажиотаж, задавая себе установки и ориентиры, зарабатывая её звонок… И каждая назойливая телефонная очередь становилась праздником, ибо ещё на один маленький вынужденный поединок приближалась ко мне моя награда.
Но этого звонка, единственного, всё не было. Тогда я позвонил сам, и мама Анна обстоятельно рассказала мне про школьную линейку, очень переживая за невнятные боли в животе… С холодком под ложечкой спросил я, а где ж она сама. – Да… пошла с подружками «готовить там по школе…»
Весь день я порхал, как летом, не давая памяти восстать на место. Тут я разом осел в осень. Что-то очень большое и неодолимое отходило назад, утягивая с собою всю текущую деятельность, мысли и побуждения.
Я позвонил вечером – она отвечала односложно. Всё нормально, и зря я такой взвинченный. Конечно, встретимся. Только вот…
– Только вот часочек хотела посидеть с людьми, которые выцепили меня тогда от Пиздермана.
– Ну давай, конечно, посидим.
– Нет, я одна хотела, тебе будет неинтересно.
– …?!
– А меня мама не пустит, говорит – только с Ромой.
– Правильно говорит.
– Ну вот. И ты тоже – ни с ними не отпускаешь, ни сам мне ничего не предложишь!..
(Обиделась, девчонка.)
Довольно поздно; после такого разговора я, честно признаюсь, сник – но вот собрался и упоительно везу её по ночному Садовому, сам удивляясь, сколько вдруг могу рассказать о Москве. Она сидит потухши, воспринимает экскурсию. Потом она захотела в «Кабану», она ела салатик через силу, она ждала ребят… Глазки загорелись – но час уже, пора домой.
…хорошие в Испании субпродукты. Головной тримминг вообще ничего не стоит. Прямо на два умножай и вези, вези. (Пал Палыч будет сосиски делать, много делать сосисок.) А комбинированные четверти так просто дармовые… Вот оно, предложение, только что из факса вылезло, распушив павлиний хвост – «E. Lozanoehijos» . Демпингуют, значит, риоханцы. Ну что, Пал Палыч, поддержим Евросоюз, ударим 50-процентной предоплатой по бразильским скотобойням??!…
Она готова встретиться, но я чувствую, что это больше от пустоты и скуки: врачи запретили ей ходить в школу, они испугались плохих анализов и никак не поймут, что с ней. А животик всё болит! Может, женское? Инфекция?! По телефону угадываю её бледную улыбку – она признаётся, что весит уже 44. Я надеваю жёлтую рубаху и караулю её выход с розами. Я страдаю – неужто будет она теперь такой всегда?..
Я уже не знаю, как вернуть её в чувство, я пытаюсь анализировать своё поведение последнего времени и готовлю речь с извинением за алкогольные излишества на Кипре. (Больше не повторится.) Она смотрит не совсем понимающе и отвечает, что очень на это надеется, но что всё равно я её уже завоевал. (?!!)
Обнадёженный, любуюсь её утянутыми бёдрами и впалым животом, к которым не притрагивался уже неделю. В каком-то ступоре мы плывём в «Космос» на первую же фантастическую белиберду с Томом Крузом, но минут через десять она разворачивается и лезет на мою шею от спазмов внизу живота, она вцепляется мне в загривок, как в спасательный круг, она плачет на мне (на своём всё ещё друге – большом, бесполезном и верном) от усталости и бессилия перед новой этой напастью, а я молю уже про себя бога, чтоб он переложил на меня хоть часть её мучений. На ручках прямо спускаю девочку мою по лестнице, увожу к маме…
…господи, да что с ней?! Теперь я не могу так резко определиться – она же больна!.. И я откладываю, откладываю серьёзный разговор.
Следующим утром звонила растревоженная мама Анна. Оказывается, хотела побеспокоить аж в полседьмого, да нашлись «знакомые» и отвезли Светлану в больницу, где ей настойчиво предложена была госпитализация. Собранный «знакомыми» же консилиум разводил руками: скорей всего, что-то пищевое, неизвестного происхождения. В больнице, конечно, Света не осталась – не такая Света, чтоб оставаться в больницах.
И накатило откуда-то вдруг что-то вроде раскаяния, сожаления о том, что вообще было в последний месяц…
– Простите, мама Анна, это я виноват. Не уберёг я нашу девочку.
– Да что вы, что вы, Роман! – и она стала благодарить меня за прекрасную поездку… из чего я заключил: мама не в курсе, кто там спаивал её виски всю дорогу.
…а какие отношения у нас с мамой Анной, куда теплее, чем с дочерью… Всё-таки, может быть, её апатия из-за болезни?..
Господи, верни мне её прежней!!
Потихоньку всё сгладится, и инерция летнего чувства возьмёт своё. Надо только быть на высоте, всегда на высоте!
А кто это приезжал за ней утром-то?.. Я сразу так и понял – Пашин водитель на мерседесе. Ну что тут скажешь, когда речь – о здоровье?! Что попишешь, когда нет у тебя десятка машин с водителями?! Что предъявишь, когда даже консилиум ты подогнать не можешь?!!
Вечером мы идём в театр, почему-то на Малой Бронной. (Я, по всей видимости, пытаюсь играть на контрасте.) С довольно розовым видом она кушает в антракте бутерброд с белой рыбкой. После долго и задумчиво смотрит афишу. «Хочу на „Лулу“», вдруг решительно говорит она, очевидно, уловив в этом чувственном буквосочетании непреложный намёк на Лолиту.
И я подумал: «Она хочет знать о себе всё».
Теперь она – бледное подобие того Светика, к которой все мы привыкли. Никакое, безразличное, всё время усталое. По крайней мере – со мной. И я чувствую, я знаю, что болезнь здесь играет не первую роль. Как будто пообмяк её взгляд, стали сонными речи, и всё существо её потеряло свой нехитрый ориентир – находясь всё ещё в моей сфере и не стремясь вроде искать иные орбиты. Всякий раз я просыпался и начинал работать в гнетущем неведении, когда ждать от неё звонка и ждать ли вообще до вечера. Потихоньку она пошла в школу. Где-нибудь в двенадцать я не выдерживал и звонил сам на мобильный. Она отвечала сухо и односложно: на уроках за мобильный выгоняют, на переменках не слышно, так что в школе беспокоить не надо. Я замирал на неопределённое время, представляя на её месте себя: какая к чёрту школа? – любовь!! – и меня уже выводила, просто-таки бесила эта маленькая засранка, якобы с головкой ушедшая в свои тригонометрии. И если даже представить, что учёба для тебя так важна, – ну неужто не выбрать пятнадцать секунд для душевности, я же на целый день заряжусь, а, любительница эсэмэсок?!!
