Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2009)
Сейчас, когда книга Аллы Марченко с простым, лаконичным и все же непривычным заглавием “ Ахматова: жизнь ” наконец издана (М., “АСТ”, “Астрель”, 2009), стало особенно ясно, чем отличается она от типичной научной биографии. Не столько присутствием новых трактовок (хотя их предостаточно - от пересмотра фактов биографии до передатировки стихотворений) и даже не обилием полудетективных сюжетов (Марченко любит выстраивать повествование, закрутив его вокруг какого-нибудь и в самом деле загадочного вопроса), сколько стилем повествования, легким, раскованным, доверительным, а главное - лишенным той почтительности, которая отличает работы адептов ахматовского культа. Марченко действительно рассказывает об Ахматовой как о своей близкой знакомой, адресуясь не одним лишь специалистам, но и просто читателю и, нисколько не стремясь к развенчанию ахматовского мифа, демонстрирует полную от него свободу.
“Напрягите воображение и представьте себе положение Гумилева в лето 1911 года. Он только что вернулся домой после полугодового путешествия в Африку. Обрадовал жену тем, что наконец-то расхвалил ее новые стихи, объявил, гордясь, что она поэт и нужно делать книгу, а она… Вместо того, чтобы эту книгу делать, а также сдавать экзамены на историко-филологических женских курсах, куда по его настоянию записалась еще осенью, укатила в город, в котором почти скучала всего год назад...”, - так начинает Марченко главу, в которой она реконструирует события, предшествующие странной (и почти неприличной, если вдуматься) поездке Ахматовой в Париж летом 1911 года. Вопрос поставлен, читатель заинтригован, пойман в силки сюжета и уже не может вырваться.
Алла Марченко - квалифицированный литературовед и прекрасно владеет филологическим исследовательским инструментарием. И все же весь арсенал литературоведческих инструментов она не выставляет наружу. Ее литературоведческое повествование нередко оказывается на грани беллетристики. Надо сказать, что смесь литературоведения с беллетристикой я обычно не одобряю. Или ты пишешь роман (и тогда можешь сочинять диалоги исторических лиц), или будь любезен свое расследование тщательно документировать. Книга Марченко заставила меня задуматься, о том, что есть ситуации, когда документы молчат или даже врут, но зато говорит интуиция исследователя.
Академическому биографу, как правило, не до психологии своего героя. Не тот жанр. Ему важны факты и только факты. А если остается между фактами промежуток – можно ли его заполнить? Ответ не так прост.
Рассмотрим такой пример. Рисунок отношений между Николаем Гумилевым и Анной Горенко, будущей Анной Ахматовой, в общем, известен - документов немало. Но мало кто из биографов пытался вникнуть в драматические извивы этих отношений, как это делает Марченко, и разгадать то, что утаивают документы. Настойчивое сватовство Гумилева к юной Ане Горенко (не раз делал предложения, она их отвергала, принимала, снова отвергала), письма в феврале и марте 1907 года мужу умершей старшей сестры, Сергею фон Штейну, с сообщением о намерении выйти замуж за Николая Гумилева: “Он любит меня уже три года. И я верю, что моя судьба быть его женой”, а летом 1907 года Гумилев, приехавший в Крым к невесте, получает внезапный отказ и в смятении уезжает в Париж, где едва не совершает самоубийство (в стихах Гумилева той поры говорится о “нестерпимой муке” от рухнувшей любви, о смерти, которая сулит успокоение от мук). Самоубийство не удается, от дальнейших попыток его спасает арест за бродяжничество и, возможно, виноватое письмо Ани Горенко, которую брат Андрей Горенко известил о психическом состоянии недавнего жениха. Ободренный, Гумилев мчится в Киев, снова делает предложение и нарывается на окончательный отказ.
Что же случилось между мартом и июлем 1907 года, что заставило Анну Горенко переменить решение о свадьбе и отказать тому, кого она всего несколько недель назад в письмах называла женихом? Ключом к ответу для Марченко служит стихотворение “По неделе ни слова ни с кем не скажу”, где героиня вспоминает о загадочном “чужом” человеке, встреченном весной у моря (“А как свет поднебесный его озарил, / Я дала ему руки мои, / И он перстень таинственный мне подарил, / Чтоб меня уберечь от любви”). Есть еще рассказ Ахматовой Лукницкому: “В течение своей жизни любила только один раз. Только один раз. Но как это было! В Херсонесе три года ждала от него письма. Три года каждый день по жаре, за несколько верст ходила на почту и письма так и не получила”.
Большинство биографов Ахматовой считают этой первой любовью В. В. Голенищева-Кутузова, студента Петербургского университета, часто цитируя письмо Сергею фон Штейну от 11 февраля 1907 года, в котором Анна благодарит мужа сестры за присланную фотографию своего кумира и признается: “…я пять месяцев ждала его карточку, на ней он совсем такой, каким я знала его, любила, и так безумно боялась: элегантный и такой равнодушно-холодный, он смотрит на меня усталым, спокойным взором близоруких светлых глаз. <...> Я не могу оторвать от него душу мою. Я отравлена на всю жизнь, горек яд неразделенной любви!”
Однако Голенищев-Кутузов вряд ли может быть причиной внезапного отказа жениху: хотя бы потому, что Анна одновременно благодарит Сергея фон Штейна за присланную фотографию предмета своей неразделенной любви и пишет, что Гумилев - ее судьба. Да и не могла она ждать письма от Голенищева-Кутузова: тот ничего не мог обещать едва знакомой гимназистке.
Но все же вызывает недоумение, почему Марченко даже не упоминает об этой расхожей версии, а просто предлагает свою беллетризованную реконструкцию событий весны 1907 года: приехавшая в Севастополь восемнадцатилетняя Анна после отъезда матери и брата на дачу оказалась предоставленной самой себе, встретила человека, недолгий и отнюдь не платонический роман с которым ее захватил, - от него-то она и ждала три года писем, о нем рассказала жениху- Гумилеву, нанеся незаживающую рану, отблеск этой любви (чутко уловленный Гумилевым) мерцает и в стихотворении “Стать бы снова приморской девчонкой”.
Имеет ли право литературовед, выходя за пределы документа, давать волю своему воображению и додумывать героя, о котором ничего не известно? У меня нет твердого ответа на этот вопрос. Романист - имеет. Но Марченко все же не роман пишет. И реконструкция встречи Анны Горенко с “чужим” мне кажется в книге излишней - хотя сама версия об этом утаенном романе, многое объясняющая и в стихах Ахматовой и в истории отношений с Гумилевым, очень правдоподобна.
А вот попробовать заполнить пробелы между документами гипотезами, догадками, попытками проникнуть в психологию героев - право автора, которое трудно оспорить. И Марченко пользуется им, кропотливо распутывая тот клубок отношений, в который попала юная госпожа Гумилева, обиженная на мужа за его длительную поездку в Африку и укатившая летом 1911 года в Париж, к удивлению мужа и его семьи, за своим возлюбленным Георгием Ивановичем Чулковым, который, по предположению Марченко, и является адресатом стихотворений “Сжала руки под темной вуалью...”, “Как соломинкой, пьешь мою душу”, “Я и плакала, и каялась” и других, в то время как в биографических сочинения об Ахматовой он присутствует в роли верного друга. “О нем гадала я в канун Крещенья, / Я в январе была его подругой” - эти красноречивые строки из ахматовского стихотворения “Высоко в небе облачко серело” Марченко тоже переадресовывает Чулкову, обставляя свое рискованное предположение целым арсеналом косвенных свидетельств и догадок. А вот расхожую легенду о страсти, захватившей юную Ахматову и молодого Модильяни, разносит в пух и прах.
Метод Марченко - редкое сочетание дотошного, тщательно документированного литературоведческого расследования с беллетризованным психологическим анализом. Два приема не спорят, а дополняют друг друга. Не знаю, имела ли в виду Марченко драматургический или музыкальный принцип композиции, когда между главами книги вставляла интермедии, или это кивок в сторону “Поэмы без героя”, но структура книги крайне необычна для биографии и вместе с тем тщательно продуманна.
Чаще всего биографии пишутся просто: есть хронологический ряд событий, по ним и шествует автор, от года к году, от факта к факту. Марченко изобретает новый жанр. Основные главы - строгое литературоведение, обилие документов, свидетельств и на основании их - пересмотр датировок стихотворений, пересмотр адресатов. Интермедии - слегка беллетризованный рассказ о том, что осталось за пределами документов. Повествование кружит, одна и та же тема может варьироваться в основном тексте и в интермедии, биографические загадки возникают, увлекая за собой читателя, и разрешаются, чтобы возникнуть вновь. Такой принцип изложения дает возможность строить повествование вокруг определенного сюжета. Но не всякое событие образует сюжет. Отсюда некоторая дискретность изложения.
