Эдвард Форстер - Избранное
Но постичь всего этого он не мог. Прошлое было столь ослепительно неземным, что возврат к нему он почитал за высшее счастье. Работая в кабинете, он был не способен увидеть гигантскую кривую своей жизни, равно как и призрак сидевшего напротив отца. Жизнь мистера Холла-старшего прошла бесконфликтно и бездумно — конфликтовать или всерьез думать просто не представилось случая. Он уважал требования общества и безо всякого кризиса перешел от непозволительной любви к любви позволительной. Теперь он смотрит на сына с завистью — только эта боль и ощутима в мире теней. Ибо он видит, что плоть закаляет дух — его дух подобной закалки не знал, — тренирует вялое сердце и ленивый ум вопреки их воле.
Мориса позвали к телефону. Он поднес трубку к уху и после полугодичного забвения услышал голос единственного друга.
— Здравствуй, Морис, — начал тот, — ты, наверное, слышал мои новости.
— Слышал, но ты мне ничего не писал, так что, можно считать, я не в курсе.
— Да, верно.
— Где ты?
— В ресторане. Мы бы хотели, чтобы ты приехал. Приедешь?
— Боюсь, не смогу. Меня только что приглашали на ленч, я отказался.
— Ты сейчас не очень занят, говорить можешь?
— Вполне.
Явственный вздох облегчения.
— Моя дама — со мной. Она тебе тоже скажет несколько слов.
— Ну хорошо. Какие у тебя планы?
— Через месяц — свадьба.
— Желаю удачи.
Оба не знали, что еще сказать.
— Передаю трубку Энн.
— Здравствуйте, я Энн Вудс, — объявил девичий голос.
— А я — Холл.
— Что?
— Морис Кристофер Холл.
— А я — Энн Клер Уилбрэм Вудс, но что еще сказать, не знаю.
— Я тоже.
— Вы — восьмой друг Клайва, с которым я вот так сегодня говорю.
— Восьмой?
— Не слышу?
— Вы сказали «восьмой»?
— Ну да, ладно, передаю трубку Клайву. До свидания.
Снова заговорил Клайв:
— Кстати, приезжай в Пендж на той неделе, а? Знаю, надо было пригласить тебя пораньше, но я тут совсем закрутился.
— Сомневаюсь, удастся ли. Мистер Хилл тоже женится, так что я более или менее занят.
— Кто женится? Твой старший партнер?
— Да, а потом Ада выходит за Чэпмена.
— Слышал. Может быть, в августе? В сентябре поздно, почти наверняка будут дополнительные выборы. А в августе приезжай, поддержишь нас в крикетном матче против местных.
— Спасибо, из этого, может, что и выйдет. Ближе к августу напиши.
— Конечно, само собой. Кстати, у Энн в кармане сто фунтов. Не поможешь ей во что-нибудь их вложить?
— Пожалуйста. Какие у нее вкусы?
— Подбери что-нибудь сам. Проявлять вкус ей позволено не больше чем на четыре процента.
Морис назвал несколько ценных бумаг.
— Мне понравилась последняя, — вставила Энн. — Только названия не расслышала.
— Я пришлю вам контракт, там прочтете. Скажите, пожалуйста, ваш адрес.
Она выполнила просьбу.
— Хорошо. Как только получите от нас пакет, высылайте чек. Пожалуй, я проверну это для вас прямо сейчас.
Он сдержал слово. Вот так и будут протекать их отношения. Клайв и его будущая жена старались всячески угодить Морису, но он чувствовал: их разделяет нечто гораздо большее, чем телефонные провода. После ленча он подобрал для них свадебный подарок. Первым позывом было купить что-то грандиозное, но, поскольку в списке друзей жениха он занял лишь восьмое место, такой подарок будет неуместен. Платя три гинеи, он наткнулся на свое отражение в зеркале позади прилавка. Весьма солидный молодой гражданин, уверенный в себе, достойного вида, процветающий, благопристойный. Англия вполне может на таких положиться. Возможно ли представить, что в прошлое воскресенье он едва не напал на мальчика?
31Весна шла на убыль, и он решил обратиться к доктору. К этому решению — в высшей степени для него чуждому — его подтолкнула кошмарная история, приключившаяся с ним в поезде. Он сидел в мрачной задумчивости, одолеваемый черными мыслями, и вид его пробудил подозрения и надежды у единственного другого пассажира в купе. Человек этот, тучный и жирнолицый, сделал похотливый жест, и Морис, ничего подобного не ждавший, машинально на эту удочку клюнул. В следующую секунду оба поднялись на ноги. Человек осклабился в улыбке, и тут Морис съездил ему по физиономии и сбил с ног. Тому здорово досталось — он был не первой молодости, кровь из разбитого носа залила сиденье. К тому же он здорово струхнул — вдруг Морис дернет за шнур и вызовет кондуктора? Толстяк стал захлебываться в извинениях, предлагать деньги. Морис стоял над ним, насупив черные брови, и видел в этой отвратительной и недостойной старости свою собственную.
Мысль о докторе претила ему, но убить похоть самолично не удавалось. Как и в отроческие годы, она была яростной, но стала много крепче и вовсю кипела, заполнив пустой котел его души. Его наивное решение «держаться от молодых людей подальше» было выполнимо, но куда деться от их образов? И ежечасно он совершал грех в своем сердце. Любое наказание сулило хоть какой-то выход, и за наказанием он предпочел обратиться к доктору. Он согласен на любой курс лечения, лишь бы исцелиться, и даже если исцеление не предвидится, по крайней мере он будет это знать и для мрачных раздумий останется не так много времени.
Но к кому обратиться? Он хорошо знал только молодого Джоуитта и на следующий день после истории в поезде спросил его как бы между прочим: «А вам часто попадаются пациенты с заболеваниями, о которых неловко говорить, как у Оскара Уайлда?» На что Джоуитт ответил: «Слава Богу, нет, это работа для психиатров», — чем обескуражил Мориса… хотя, может, и лучше обратиться к тому, кого видишь в первый и последний раз. Тут нужны специалисты… но лечит ли кто-нибудь такую болезнь? А если да, стоит ли им довериться? Он мог проконсультироваться по любому вопросу, но этот, терзавший его ежедневно, цивилизация обходила молчанием.
В конце концов он отважился нанести визит доктору Барри. Морис знал, что ему придется тяжело: старик не отличался мягким нравом, мог подпустить шпильку, однако на него, без сомнения, можно положиться; к тому же последнее время он явно потеплел к Морису, был благодарен за Дики. Морис ни в каком смысле не числил доктора Барри другом, и это к лучшему; собственно, он бывал в его доме так редко, что, если и придется вообще забыть туда дорогу, это ничего не изменит.
Он отправился на прием холодным майским вечером. Весна обернулась сплошным издевательством, поговаривали, что и от лета не стоит ждать ничего хорошего. Прошлый раз он приезжал сюда ровно три года назад — под благоухающими небесами, — чтобы выслушать лекцию о Кембридже… старик тогда здорово его пропесочил, и сердце Мориса при воспоминании об этом заколотилось быстрее. Но теперь он застал его в миролюбивом настроении, доктор Барри играл с дочерью и женой в бридж и стал упрашивать Мориса вступить в игру четвертым и составить партию.
— Знаете, сэр, мне нужно с вами поговорить, — сказал Морис голосом столь напряженным, что сам испугался — так ему вообще не удастся выдавить из себя правду.
— Валяй, слушаю.
— Как с врачом.
— Боже, милый ты мой, я уже шесть лет не практикую. Езжай к Джерихо или Джоуитту. Садись, Морис. Рад тебя видеть, я и представить не мог, что дела твои так плохи. Полли! Налей виски этому увядающему цветку.
Морис остался стоять, потом отвернулся и дернул плечами так странно, что доктор Барри проследовал за ним в вестибюль, где спросил:
— Эй, Морис, я и вправду могу тебе чем-то помочь?
— Надеюсь!
— У меня даже нет врачебного кабинета.
— Мое заболевание для Джоуитта слишком интимно… поэтому я и приехал к вам… с другим доктором я просто не осмелюсь этим поделиться. Когда-то я сказал вам: надеюсь, что научусь говорить то, что у меня на уме. Вот время и пришло — никуда не деться.
— Тайный недуг, да? Что ж, я готов тебя выслушать.
Они прошли в столовую, на столе красовались остатки десерта. На каминной полке стояла бронзовая Венера Медичи, со стен смотрели копии Греза. Морис открыл было рот, но слова застряли в горле… он налил себе воды, но язык упорно не развязывался. Вдруг Мориса стали душить рыдания.
— Не торопись, — успокоил его старик. — И помни — ты на приеме у врача. Что бы ты ни сказал, твоя мама об этом не узнает.
Какое нелепое, постыдное признание ему предстоит сделать! Он словно опять оказался в том злополучном поезде. В какую жуткую ловушку он попал! Мог ли он предположить, что будет говорить об этом с кем-то, кроме Клайва? Слезы не унимались. Не в силах подобрать нужные слова, он выдавил из себя:
— Дело в женщинах…
Женщины… что ж, подумал доктор Барри, ничто не ново под солнцем… собственно, он понял, в чем дело, еще в вестибюле. В молодости у него самого были нелады по женской линии, и к этой проблеме он относился с пониманием.
