Эдвард Форстер - Доктор Шерстихлоп
Эдвард Форстер - Доктор Шерстихлоп краткое содержание
Э. М. Форстер
Доктор Шерстихлоп
Из обиталища теней пришли мы в этот мир.
Цимбелин, V, 41
Люди, их было несколько, пересекали парк…
Клесант сказал себе: «Теперь, когда я навсегда забросил скрипку, нет ничего, что помешало бы мне прожить долгие годы». Сказав это, он откинулся на спину с уверенностью, что заглянул правде в глаза. Оттуда, где он лежал, было немного видно сад и немного парк, немного поле и немного реку, и было немного слышно, как играют в теннис; всего понемногу — это ли не благо, и не это ли прописал доктор Шерстихлоп? Нового обострения болезни ждали с недели на неделю. Он никогда не сможет ни путешествовать, ни жениться, ни управлять поместьем, да ведь он и не хотел многого, он вообще немногого хотел. Электрический звонок соединял его с домом, невозможно прекрасным и чуточку тревожным домом, в котором умер его отец, да ведь не очень тревожно и не так уж плохо лежать под нежарким солнцем и наблюдать за бесцветными, размытыми фигурами сельских жителей…
Не было ровным счетом ничего, что помешало бы ему прожить долгие годы.
«Наступит 1990-й, быть может, даже 2000-й год, а я буду по-прежнему молод», — думал он. Тут он помрачнел, ибо в 2000-м году доктора Шерстихлопа наверняка уже не будет в живых и, возможно, никто не сумеет грамотно продолжить лечение. От опасений разболелась голова. Деревья и трава стали черными и темно-красными, и он потянулся к звонку. Но удержался, успокоенный приближением людей. Они, по всей видимости, искавшие тут грибы, успокаивали его своей несуразностью. В парке не росло грибов. Он почувствовал к ним расположение и тихо позвал:
— Идите сюда.
— Ага, — донесся ответ.
— Я хозяин этого поместья, подойдите ко мне, не бойтесь.
Приведенный в движение, отвечавший перелез через ограду парка. Клесант на такое не рассчитывал и, боясь, что это его утомит, добавил:
— Здесь вы не найдете грибов, но в доме вам дадут пить и все что пожелаете.
— Сэр, так вы, говорите, хозяин этого поместья?
— Да. Во всяком случае, так меня называют.
— Тот, что хворает?
— Да, тот самый.
— Как мне вас жалко.
— Спасибо, спасибо вам, — сказал юноша, тронутый нежданной крупицей сочувствия.
— Сэр…
— Не бойтесь. О чем вы хотели спросить? — ободряюще улыбнулся он.
— Чем вы хвораете?
Клесант замялся. Обычно он уходил от такого вопроса, но в это утро он ему даже обрадовался, словно дружеский взгляд, рыскавший в поисках несуществующего сокровища, заметил и его мимоходом. И он ответил:
— Видимо, тем, что хочу быть самим собой! Знаете, это называют функциональным расстройством. Органических нарушений нет. Вероятно, от этого нельзя умереть, но сердце плохо влияет на мои нервы, нервы — на желудок, затем появляются головные боли и я не могу уснуть, а это плохо сказывается на моем сердце, и вновь все идет по кругу. Впрочем, сегодня утром мне гораздо лучше.
— А когда вы окончательно поправитесь?
Клесант рассмеялся едким смехом вечного инвалида.
— Когда поправлюсь? Это совсем другой вопрос. Зависит от множества причин. Насколько осторожен я в жизни. Следует избегать всяческих волнений, мне нельзя утомляться, я не должен… — Он хотел сказать «не должен близко сходиться с людьми», но какой смысл использовать выражения, которые будут непонятны наемному усадебному работнику, а именно на такого и смахивал незнакомец, поэтому Клесант закончил так: — Я должен все делать так, как мне велит доктор Шерстихлоп.
— О, Шерстихлоп…
— Конечно! Вы его знаете. Его здесь всякий знает, это чудесный доктор.
— Да, я знаю Шерстихлопа.
Клесант поднял глаза, заинтригованный определенностью, прозвучавшей в его голосе.
— Шерстихлоп, Шерстихлоп… Ну, я, наверно, пойду.
Не вполне так, как он сюда пришел, незнакомец перемахнул через забор, остановился, повторил: «Шерстихлоп!», и быстро стал догонять приятелей, которые почти уже скрылись из виду.
На сей раз слуга ответил на звонок. В первый раз звонок почему-то не зазвонил, что могло бы стать большой досадой, если бы посетитель оказался утомительным. Маленький инцидент теперь был исчерпан, и более ничто не нарушало покой этого утра. Парк, сад, звуки тенниса — все приобрело прежние пропорции, но Клесанту казалось, что все стало приятнее и осмысленнее, чем было раньше, что цвет травы и очертания деревьев наполнились красотой, что солнце не просто так пересекало небосвод, что легкие облачка, подгоняемые западным ветром, двигались словно вопреки судьбе и приглашали его следовать за ними.
2
Постепенность выздоровления… чай в оружейной комнате. Оружейная, великолепный зал во времена старого помещика, сколько энергии протекло через нее — интеллектуальной и телесной! Теперь книжные шкафы были заперты, трофеи между ними заброшены, высокий узкий потайной шкаф для хранения удочек, скрытый в деревянной панели, хранил лишь склянки с лекарствами да кислородные подушки. И все же оружейная служила для Клесанта самой тесной связью с миром нормальных людей, ибо его домочадцы пили чай тоже здесь, в оружейной. Тут не смолкали невинные беседы, когда они сновали туда-сюда по своим делам, словно птицы, тревожа его лишь наружным блеском своего оперения. Он ничего не знал о них, хотя они были его опекунами, его близкими; даже какой у кого пол — и то не запечатлелось ясно в его мозгу. Водруженный на пьедестал дивана, он слышал, как они обсуждают свои желания и планы и дают понять, что они полны страстных порывов, в то время как он отгородился ото всех стеной своих дум.
Он думал о музыке.
Неужто не может быть и речи о том, что в один прекрасный день он опять возьмет в руки скрипку? Он чувствовал себя лучше, утро в саду явилось хорошим началом дня, потом он восстановил силы во время сна. И теперь его наполняло томительное желание, и разве скрипка не способна его удовлетворить? Эффект мог получиться иным, желание могло превратиться в боль, но даже боль казалась маловероятной в этом добром доме, в этом доме, который не всегда был к нему добр, но в тот день был определенно к нему благосклонен.
В его мысли вторгся незнакомец: молодой человек, хорошо, разве что несколько провинциально, одетый, с приятным и решительным выражением на лице. В этот дом часто приходили люди по каким-то делам и вскоре уходили. Гость остановился посередине комнаты, заметно смущаясь. Никто не поинтересовался, зачем он здесь, потому что в комнате никого не было: все разошлись, пока Клесант предавался своим размышлениям. Вынужденный на минуту оторваться, Клесант сказал:
— Простите… Я думал, вам нужен кто-то другой.
Тот улыбался и мял в руках картуз.
— Боюсь, я не должен принимать вас один. Ведь в каком-то смысле я инвалид и сегодня первый день на ногах. Я страдаю одним из тех проклятых недугов, что зовется функциональным расстройством. К счастью, никаких органических нарушений.
Улыбаясь еще шире, гость вставил:
— Ага!
Клесант схватился за сердце, вскочил, сел опять, разразился смехом. Ведь это был тот самый усадебный работник, который давеча шел по парку.
— Я, верно, застал вас врасплох и, как видно, порядочно напугал, — радостно воскликнул он. — Я пришел за выпивкой, что вы мне посулили.
Клесант не мог говорить от смеха. Казалось, комната — и та веселится! Это была такая потеха!
— Когда вы меня пригласили сегодня утром, я был в рабочей одежде, вот я и решил: дай-ка помоюсь, побреюсь хорошенько, да и зайду, объясню что к чему, — продолжал он уже более серьезно. Было в его голосе нечто свежее и терпкое, и это волновало сердце юноши.
— Но кто же вы на самом деле, и у кого вы служите?
— У вас.
— О, чепуха, не говорите глупостей.
— Это не чепуха и никакие не глупости. Я один из ваших сезонных рабочих. Еще не примелькался, тут вы правы. И все же я вкалываю на вас вот уже три месяца. Спросите управляющего, коли не верите. И что еще хочу узнать — все время думаю о вас — как ваше здоровье?
— Лучше… потому что встретил вас в это утро!
— Вот и отлично. А теперь вы наглядитесь на меня еще и днем, и совсем поправитесь.
Последняя фраза была дерзка, и гость, произнеся ее, лишился большего, чем успел обрести. Его слова напомнили Клесанту, что он виноват в том, что позволил себе смех и резкие движения, и он ответил с укором в голосе:
— Совсем поправиться и почувствовать себя лучше — это далеко не одно и то же. Боюсь, никто не может поправиться, если болит душа. Простите, беседа меня утомляет. Это очень вредно для сердца.
И он закрыл глаза. И тут же открыл их снова. За короткое мгновение полутьмы его успело посетить курьезное, но приятное ощущение. Между тем перед ним продолжал стоять тот же молодой человек, только теперь уже в дальнем углу комнаты. Он улыбался. Он был дивный: свежий, как маргаритка, и сильный, как жеребенок. От его застенчивости не осталось и следа.
