Эдвард Форстер - Доктор Шерстихлоп
— Спасибо за чай, за угощеньице, сказал он, закуривая сигарету. — А теперь о том, кто я такой. Я фермер — или, вернее, собираюсь стать фермером. Пока я всего-навсего чернорабочий, за кого вы меня и приняли сегодня утром. Я не то чтобы наряжался нарочно или придуривался со своей болтовней. Немудрено сказать «Ага!», особенно когда ты оробел.
— Я вас испугал?
— Да, потому что я сперва вас не заметил.
— Мне показалось, вы искали грибы.
— Так оно и было. Мы всегда собираем грибы, когда проходим по парку, а потом продаем их на базаре. Я целое лето провел с этими людьми, вашими временными и постоянными рабочими, вроде меня, с бродягами, — я работал наравне с ними, думал, как они, если они вообще о чем-то думают. — Он помолчал. — Мне они нравятся.
— А вы им?
— Как сказать… — Он засмеялся, снял с пальца кольцо, подержал его на ладони, посмотрел и надел опять. Все его движения были точными и немного странными. — У меня совсем нет гордыни, да и с чего бы? Все что у меня есть — это мое здоровье, но и его я не всегда имел. Я знаю, что такое быть калекой, хотя нынче об этом никто и не догадается.
Он нежно посмотрел на Клесанта. Казалось, он говорил ему: «Подойди ко мне, и ты станешь таким же счастливым и сильным, как я». Затем он вкратце рассказал о своей жизни. Он коснулся лишь фактов, и к концу рассказа их набралось очень много. Его повествование предстало мужественной, чуточку романтичной историей, — ничем, однако, не примечательной. Ему уже исполнилось двадцать два года, он был сыном механика из Вулвергемптона. Два его брата тоже были механики, но сам он всегда брал пример с материнской родни и поэтому предпочитал сельскую жизнь. Все каникулы проводил на ферме. Потом война. После войны всерьез увлекся земледелием и прошел курс в Сиренстере. Учение завершилось прошлой весной, курс он окончил успешно, и родственники хотели было ссудить его деньгами, но сам он чувствовал, что после всего «стал чересчур мудреным», и решил «покопаться в навозе», понять народ, вместо того чтобы умствовать о народе. «А то потом будет слишком поздно». Так вот и пошел он куда глаза глядят, налегке, со сменой приличной одежды в чемодане, и порой, шутки ради, он доставал ее оттуда и наряжался. Он описал поместье, рассказал, какой хороший человек их управляющий, как сильно огорчается простой люд из-за болезни молодого господина и как много у него самого свободного времени, практически все вечера. Потушив сигарету, он спрятал то, что осталось, про запас в сумку, положил руки на колени и улыбнулся.
Наступило молчание. Клесант не знал, что сказать, и затрепетал.
— А звать меня…
— Да, конечно, как ваше имя?
— Позвольте, я напишу, и адрес тоже. Я оставлю вам оба моих адреса в Вулвергемптоне, а еще адрес моей здешней хозяйки, поэтому если вы когда-нибудь… У вас есть карандаш?
— Да.
— Не вставайте.
Он подошел и опустился на диван. От его тяжести диван всколыхнулся и осел. Тепло и сладость его тела поймали Клесанта в сети.
— А бумаги-то нет.
— Ничего, — сказал Клесант. Сердце его бешено колотилось.
— Лучше поговорим, верно?
— Да.
— Или даже не будем говорить… — Рука его оказалась близко, взгляд летал по комнате, которая стала наполняться золотой мглой. Он поманил, и Клесант очутился в его объятиях. Клесант часто гордился своей болезнью, но никогда — своим телом. Он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание. Внезапное открытие выбило его из колеи, он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему, чтобы прошептать: «И к черту Шерстихлопа!»
Шерстихлоп! Он совсем забыл о существовании доктора! Это слово прогрохотало меж ними и взорвалось отрезвляющей вспышкой, и он увидел в свете лет, которые уже миновали и которые еще грядут, как по-дурацки он себя вел. Легко сказать, к черту Шерстихлопа! Что за мысли! Его очаровательный новый друг, должно быть, сумасшедший. Он вздрогнул, отпрянул и воскликнул:
— Да как же вы можете такое говорить?
Тот не отвечал. У него был довольно глупый вид, он тоже отпрянул и забился в дальний угол дивана, утирая лоб. Наконец он вымолвил:
— Это плохой доктор.
— Отчего же? Он наш семейный врач, он лечит всех у нас в округе!
— Я не хотел показаться грубым, просто вырвалось. Мне просто необходимо было это сказать. Наверно, это прозвучало нелепо.
— Ладно, тогда все в порядке, — промолвил мальчик, которому очень хотелось быть утешенным. Но сияние прошло, и никакими усилиями его нельзя было воскресить.
Молодой человек достал недокуренную сигарету и поднес ее к губам. Видно было, что он порядком обеспокоен.
— Быть может, все же лучше будет объяснить, что я имел в виду? — спросил он.
— Как хотите, это неважно.
— У вас есть спички?
— Боюсь, что нет.
Он отошел в дальний угол комнаты и сел там. Потом заговорил:
— Буду с вами совершенно откровенен — я не пытаюсь морочить голову своим друзьям, как это делает ваш доктор. Только мне невыносимо сознавать, что этот тип приходит в ваш дом — в этот роскошный дом — а вы, такой богатый и важный на первый взгляд, в то же время так беззащитны и обмануты. — Голос его дрогнул. — Ладно, не будем об этом судачить. Вы правы. Мы нашли друг друга, а все остальное неважно, ведь был всего один шанс на миллион, что мы друг друга найдем. Я ради вас готов на все, даже на смерть, но и вы должны кое-что сделать для меня, притом немедля: откажитесь от услуг Шерстихлопа.
— Лучше объясните, чем он вам насолил, вместо того чтобы разводить сентиментальную болтовню.
Гость тотчас ожесточился:
— Разве я был сентиментален? Ну хорошо, скажу. Шерстихлоп никого никогда не вылечил — вот чем он мне насолил, а ведь это для врача большой недостаток. Хотя я могу ошибаться.
— Да, вы ошибаетесь, — молвил Клесант. Одно только повторение имени доктора привело его в равновесие. — Я наблюдаюсь у него многие годы.
— Надо думать.
— Конечно, я не такой, как все, я нездоров, для меня неестественно быть здоровым, я не показатель, но вот другие…
— Кто это — другие?
И в этот момент имена благополучно исцеленных доктором Шерстихлопом вылетели у Клесанта из головы. Они всегда прочно сидели в его памяти, а тут вдруг, стоило им понадобиться, сразу исчезли.
— Все ясно, — сказал незнакомец. — Шерстихлоп, — продолжал повторять он. — Шерстихлоп! Я давно за ним слежу. Что за жизнь после двадцати пяти? Импотенция, слепота, паралич. А что за жизнь до двадцати пяти, если ты не в добром здравии? Шерстихлоп! Даже бедняку не спастись. Плач, хромота, нытье, склянки с лекарствами, гноящиеся раны — и в деревне то же самое. Добренький доктор Шерстихлоп не даст, чтобы все это прекратилось… Вы считаете меня сумасшедшим, но это вы не сами так думаете: Шерстихлоп вбил вам в голову эти больные мысли уже готовыми.
Клесант вздохнул. Он посмотрел на руки гостя, теперь крепко сцепленные, и ему захотелось вновь ощутить их объятия. Ему всего лишь надо было сказать: «Очень хорошо, я сменю доктора», и тогда сразу же… Но он никогда не колебался. Жизнь до 1990-го или даже до 2000-го года оставалась более веским аргументом.
— Он продлевает людям жизнь, — настаивал Клесант.
— Жизнь для чего?
— Притом люди никогда не забудут о его удивительно жертвенном служении во время войны.
— Неужели? Я был свидетелем этого служения.
— О!.. Значит, вы знали его во Франции?
— Неужели! Он посвящал своему удивительно жертвенному служению дни и ночи, но ни один, к кому бы он ни прикоснулся, не выздоровел. Шерстихлоп дозировал лекарство, Шерстихлоп делал прививки, Шерстихлоп оперировал, Шерстихлоп даже произносил добрые слова, но телега, как говорится, ни с места.
— Вы тоже лежали в госпитале?
— Ага, осколок. Эта рука — кольцо, и все прочее, — была расплющена и исковеркана. Голова — теперь волосы на ней растут густо, но тогда были мозги наружу, и то же самое кишки, я был просто кусок мяса. Идеальный случай для Шерстихлопа. Вот он и набросился на меня со своим: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю», сама нахрапистость, да я его сразу раскусил, даром что был совсем мальчишка, и отказался.
— А разве в военном госпитале можно отказываться?
— Отказаться можно где угодно.
— А ведь и не подумаешь, что вы были ранены. Теперь с вами все в порядке?
— Да, спасибо, — и он продолжил свои сетования. Симпатичный фиолетово-серый костюм, большие добротные ботинки и мягкий белый воротничок — все напоминало рассудительного сельского парня в выходной день, возможно, на свидании: работника или фермера, но в любом случае деревенщину. Однако всему этому сопутствовала навязчивая, больная идея времен войны, желание отомстить человеку, который никогда не причинил тебе зла и, вероятно, уже забыл о твоем существовании. — Он сильнее меня, — сердито сказал гость. — Он может бороться в одиночку, а я не могу. Самый большой мой недостаток — это то, что я совсем не могу бороться в одиночку. Я рассчитывал на вашу помощь, но вам легче предать меня, а ведь сперва вы сделали вид, будто со мной заодно, нехороший вы человек.
