Рут Рейчл - Чеснок и сапфиры
— Это Тотонно, — сказал Эд строго и торжественно. — Их пицца всем пиццам пицца.
Автомобиль стал снижать скорость, словно по собственной воле.
Он с тоской смотрел из окна и вдруг воскликнул:
— Да что такое? О господи, Джераса нет.
Нога Эда нажала на тормоз, и он остановился посреди движения. Взвыли автомобильные гудки. Потрясенный, Эд не обращал на них внимания.
— О господи, видите объявление? «Помещение сдается в аренду». Видите? Нет, я с ума сойду. Они же научили меня готовить ветчину. Они всегда здесь были. О боже, какая трагедия!
Эд снял ногу с тормоза и тронул автомобиль с места, оплакивая Джераса.
Мы сделали остановку у киоска с хот-догами, неподалеку от осыпающихся «русских горок». Киоск стоял на замусоренной аллее, он выглядел, как горделивая реликвия. Вышли, приблизились к кондитерскому магазину. У дверей стоял беззубый мужчина, просил милостыню. Инстинктивным жестом легко подающего человека Эд сунул руку в карман и подал нищему доллар.
Эд даже не осознал, что сделал это, потому что с восторгом уставился в витрину.
— Посмотрите! — сказал он с почтением. — Шарлотта Рюсс, классический кондитерский магазин Бруклина! В другом месте вы этого не встретите.
Он достал из кармана еще один доллар, сунул его в окошко и зарылся лицом в маленькую белую чашку. Оторвал голову, и я увидела, что его подбородок покрылся взбитыми сливками, а лицо сияет, словно у десятилетнего переростка.
— Привет, малыш! — из боковой двери вышел седовласый гном.
Его лицо освещала улыбка. Задрав голову, он смотрел на Эда, словно на вышедшее из облаков солнце. Распахнул дверь и пригласил нас войти. С потолка крошечного магазина свисали леденцы, сверкая всеми цветами радуги. Размеры конфет варьировались от нескольких дюймов до нескольких футов в диаметре. По прилавкам шествовали засахаренные яблоки, на стенах, словно мягкая радуга, развешаны мешки с конфетами. В одном углу стоял огромный помятый медный котелок, наполненный ярко-красным сахарным сиропом и накрытый сверху горячей тарелкой. Рядом с котелком яблоки с поднятыми черенками-хвостиками. Яблоки замерли, ожидая, когда их обмакнут в сироп.
— Джон делает все сам, — заметил Эд.
А затем, тряхнув головой, словно этот факт был одновременно невероятным и неоспоримым, воскликнул:
— Клянусь, все только сам!
Я тронула самый большой леденец.
— Сколько просите за самые большие конфеты? — спросила я и пошатнулась, когда конфета ударила меня по плечу.
Она была с меня ростом и невероятно тяжелая.
— Десять баксов, — сказал он.
— И только-то? — поразилась я и полезла в карман за чеком. — В детстве я мечтала о такой конфете, — призналась я и вскинула гигантский леденец себе на плечо, — но думала, что они стоят целое состояние.
— В других местах так и есть, — сказал Эд, направляясь к дверям. — Джон — последний человек из старой гильдии мастеров.
— Да, даже и не вспомню, как начал этим заниматься, — сказал Джон. — Это умирающий промысел. Никто уже не хочет браться за это.
А затем, словно разговаривая сам с собой, добавил:
— И кто может их обвинять? Один лишь котелок весит тридцать пять фунтов. Пока варишь, то и дело обжигаешься. Посмотрели бы вы на меня, когда я заканчиваю работу.
Затем он отбросил мрачные мысли, обнял Эда и отворил дверь.
Мы вышли на разбитую дорожку, и он крикнул вслед:
— Не пропадай!
— Разве он не изумительный? — спросил Эд, отпирая дверь машины. — Такие люди, как он, будут радовать меня до самой смерти.
Пристроив леденец, я осознала, что впервые за несколько месяцев чувствую то же, что Эд. Мы проехали мимо объявления в витрине Джераса, и Эд снова запричитал о потере, после чего взял курс на Флэтбуш. Он заверил меня, что там лучшая вяленая курятина на свете.
На Манхэттен мы возвращались уже вечером в сопровождении непрекращающейся автомобильной музыки. Мой йогурт покоился в хозяйственной сумке, ждал, когда я превращу его в аушак. На сидениях лежали колбасы и выпечные изделия, леденцы и специи, куры и сыры. «Мир, в котором есть все это, — думала я, оглядывая нашу добычу, — очень хорошее место». Я ощущала себя обновленной, живой, оптимистически настроенной. Мысль о возращении на работу неожиданно показалась мне волнующей.
— Ой, мамочка, — воскликнул Инки, увидев леденец, — на свете нет ничего прекраснее.
Он не отводил от него зачарованных глаз: не мог поверить, что такой волшебный предмет вошел в его жизнь.
— И я могу его есть?
— Да, — сказала я, — но на это уйдет года два.
Ники отошел на шаг и снова осмотрел радужное чудо.
— Нет, я не стану его есть, — решил он и погладил гигантскую конфету. — Это не та еда, которую следует есть. Это то, что делает человека счастливым.
Эмили
— Вы забронировали столик?
Голос женщины звучал так холодно, что у меня по спине поползли мурашки.
— Да, — ответила я.
— Ваше имя?
Ее глаза, поверх очков в роговой оправе, смотрели на меня враждебно.
— Ньюмэн, — сказала я. — Тони Ньюмэн.
Она всмотрелась в журнал, подтянула наверх очки.
— А! — произнесла наконец-то, словно бы в отчаянии искала знаки, препятствующие моему входу в ресторан. — Нашла. А ваша гостья?
— Похоже, она еще не пришла. — Я подчеркнуто оглядела пустое помещение.
Женщина нахмурилась. Она была красива, точеная фигура, облегающий твидовый костюм. Непреклонное лицо обрамлено короткими блестящими черными волосами, перемежающимися седыми прядками.
— Туда, — сказала она, и ее похожий на сучок палец указал в сторону стула с деревянной резьбой. — Идите, садитесь.
Стул стоял возле холодного камина.
Я уселась на жесткое сиденье, а она снова уткнулась в журнал, от которого оторвалась при моем появлении.
Я оглядела небольшое помещение, пытаясь понять, почему этот ресторан из года в год называли «самым романтическим». Справочник Загата[84] употребил эпитет «изысканный», назвал его «шкатулкой для драгоценностей», «идеальным для песен Роджерса и Харта».
Прием никак нельзя было назвать теплым. Должно быть, ресторан заслужил такую оценку благодаря витражам на окнах, множеству каминов, старинным портретам на стенах. Комната, в которой я находилась, напоминала одну из рекламных фотографий Ральфа Лорена — из разряда тех, где так и ждешь, что в помещение в любой момент войдет хозяин поместья в сопровождении собак. Он сдернет кожаные перчатки и прикажет подать кружку эля. Однако минуты проходили, а дверь оставалась закрытой. Когда же наконец распахнулась, на пороге появилась высокая блондинка в короткой черной юбке и черной кожаной куртке. Она обладала ногами, растущими от ушей, польским акцентом и желанием найти работу.
Администраторша прищурилась, взглянув на нее.
— Вы здесь легально?
Блондинка замялась и растерянно пробормотала:
— Нет.
Твидовую женщину это не обескуражило.
— Оставьте резюме, — сказала она и протянула руку. — Мы позвоним.
Блондинка подала ей лист бумаги и нерешительно переступила с одной длинной ноги на другую. Твидовая женщина скривила губы и сделала жест рукой, означавший, что блондинка должна помолчать. Другой рукой она потянулась к звонившему телефону.
— В эту субботу? — спросила она. — Невозможно! Повесила трубку и разъяренно взглянула на стоявшую перед ней блондинку. — Вы все еще здесь?
— Когда фы шелаете мне пошвонить? — прошепелявила полька.
Администраторша пожала плечами.
— Откуда я знаю, когда нам понадобится помощь?
Она снова потянулась к телефону.
— Нет, на пятницу на восемь часов ничего нет, — сказала она, — хотя я могу втиснуть вас на девять сорок пять. Как хотите.
Она хлопнула трубку на рычаг и снова сердито взглянула на блондинку.
— Уйдите, — резко сказала она и повернулась к телефону, который снова начал звонить.
Блондинка посмотрела в мою сторону, пожала плечами, как побежденная, и вышла.
Минуту спустя явился официант. Его голова комично торчала из огромного пиджака, плечи которого находились на уровне локтей официанта, а карманы свисала до колен. Твидовая женщина взглянула на него, и нос ее сморщился, словно от дурного запаха.
— Как вы посмели явиться на работу в таком виде? — рявкнула она.
— Это все проклятая химчистка, — пожаловался официант. Слова он произносил с ярко выраженным нью-йоркским акцентом. — Они потеряли мой пиджак. По-видимому, перепутали. Дали мне вот этот.
— Китайская прачечная? — осведомилась администраторша.
— Да, — воскликнул он с таким выражением, словно она сказала что-то умное. — Как вы узнали?
Она не удостоила его ответом.
