Стивен Миллхаузер - Король среди ветвей
Мы спустились в замковый двор, пересекли его, направляясь к северо-восточной башне, и поднялись в парадную спальню Королевы. Король отпер большим ключом дверь. Темные столбики ложа с золоченым деревянным лебедем наверху мерцали в лунном свете. На покрывале лежал шитый золотом шелковый кушак. Темной лестницей мы спустились на первый этаж — в кладовую с запертыми сундуками, — и вышли через узкую дверь в сад Королевы. Перешли его посыпанными песком тропками — поблескивающий павлин недолгое время бежал перед нами, а после исчез. Король отступив за древесный ствол, заглянул в нишу с покрытыми дерном скамьями, резко поворотился, услышав шорох, с которым метнулась мимо него крыса. Дойдя до арочного прохода в зеленой изгороди, он извлек меч и провел меня лабиринтом шпалер к рощице плодовых деревьев. Все пребывало в неподвижности под светом луны.
Мы вернулись через сад и двор замка к срединной его цитадели. На ведущих к главной зале широких ступенях спала черная курица. Сквозь арочный проход я последовал за Королем к винтовой лестнице. Я думал, что мы идем в мою спальню, однако Король остановился перед дверью Тристана. И, открыв ее еще одним железным ключом, вошел внутрь.
Завесы вкруг ложа Тристана были задернуты. На верхушке каждого из столбиков сидело по вырезанному из дерева соколу с золочеными клювами и крыльями. Король, подняв свечу и кивком велев мне следовать за ним, приблизился к постели и отвел завесу.
На кровати одиноко лежала крепко спавшая Королева. Покрывала были отброшены лишь частично, Королева осталась в полном ее облачении, даже чепец, удерживаемый золотым обручем с изумрудами и гранатами, так и красовался на ее голове. В свете свечи я увидел не уверенные ни в чем, сузившиеся глаза Короля.
— Господин мой, — произнес возникший за нашими спинами Тристан. Король, резко оборотясь, плеснул себе на руку горячим воском свечи.
— Надеюсь, охота ваша была удачной, — сказал Тристан, вкладывая меч в ножны. Он был при полном облачении — зеленая туника, малиновая накидка; крошечные жемчуга поблескивали под свечой на его мантии, одна пола которой была переброшена через правое плечо Тристана. Он повел головой в сторону кровати. — Королева испугалась — крыса мелькнула в темноте. Я стоял на страже, охраняя ее.
— Не сомневаюсь, — отозвался Король. — Что до меня — я упустил вепря. День выдался долгий, я устал. Пойдем, Томас.
— Мне разбудить Королеву? — спросил Тристан.
— Ни в коем случае, — ответил Король. — Впрочем, когда она проснется, скажи Королеве, прошу тебя, что муж желает ей доброго утра.
Я дошел с Королем до его спальни, попрощался с ним и вернулся к себе.
Что-то новое витает в воздухе. Любовники, несомненно встревоженные ночным появлением Короля, стали на редкость осмотрительными, Король же, забросив стратегию веселой беспечности, наблюдает за ними с явственным подозрением. Он то и дело посылает за Королевой под самыми пустыми предлогами: спрашивает ее, довольна ли она своими прислужницами и челядью, интересуется здоровьем, просит поиграть ему на виоле или арфе. Королева неизменно подчиняется, видно, впрочем, что внимание супруга она находит утомительным. Тристан проводит долгие часы, охотясь с ловчими птицами. Раз, когда Королева играла на арфе печальную песню, Король вдруг велел ей остановиться и стал беспокойно расхаживать взад-вперед. «Продолжай играть для Томаса», — раздраженно сказал он и покинул покой. Королева на миг подняла на меня глаза и снова взялась за арфу. Оба мы поняли: Король, услышав ее скорбную песню, заподозрил, что она мечтает о Тристане.
Ничего нет хорошего в жалости к своему Королю.
Пытаясь вообразить королеву Изольду, я вижу только загадку, противоречие. В обращении со двором она исполнена чести, открыта, заслуживает полного доверия; и однако ж, едва заходит речь о Тристане, лжет, не обинуясь. По натуре своей Королева пряма, однако таит изменнический секрет; по привычке — покорна, однако покорность ее облекает и покрывает неколебимое непокорство. Так и подмывает решить, будто она верна во всем, что касается до Тристана, и не верна во всем, касающемся Короля, однако эта формула, думается мне, слишком уж проста да и мелковата, чтобы вместить всю Королеву: ибо, сохраняя верность Тристану, Изольда остается верной и Королю, а изменяя Королю, изменяет и Тристану. Она верна Королю, поскольку ночь за ночью лежит с ним нагой на королевском ложе, ночь за ночью громкие звуки любодеяний доносятся из королевской опочивальни. Не исключено, конечно, что она в эти минуты думает о Тристане. Но возможно ли представить, что, даже страстно желая Тристана, Изольда совсем забывает о Короле?
Я сказал, что, хотя Изольда изменяет Королю, она изменяет также и Тристану. Потому что, если в обществе Короля ее изводят мысли о Тристане, разве не верно и то, что в обществе Тристана, ее изводят мысли о Короле? Быть любовницей Тристана, значит предавать Короля, акт любви уже есть акт неповиновения. Однако неповиновение по самой природе своей, подразумевает и знание о том, кому ты не повинуешься. Королеве никогда не удается остаться с Тристаном наедине, даже лежа в его объятиях, она должна видеть встающее перед нею встревоженное лицо Короля, ощущать, как призрак Короля проницает ее.
По временам, когда я неприметно наблюдаю за Королевой, спокойствие ее бледных ровных черт ставит меня в тупик. Но тут я замечаю напряженные морщинки между бровей, невидящий взгляд прекрасных сумеречно-серых глаз, и Изольда, подобно всякому человеку, от которого отделяется, удаляясь неведомо куда, внешний мир, поднимает ко лбу узкую руку, чтобы смести с него выбившийся из общего строя волос.
Возможно ли? Даже теперь я не способен поверить новостям. Именно сейчас, когда удалось восстановить шаткую гармонию, когда осторожность и благопристойность стали частью каждого нашего дня, Король сделал тот самый шаг, который, как считали многие, ему следовало сделать еще в пору его притворного добросердечия. Он изгнал Тристана. Говоря точнее, он запретил Тристану появляться в пределах замковых стен, равно как и вступать в плодовый сад либо в лес.
Король уведомил Совет, что поступок этот стал необходимым по причине обвинений в недолжном поведении, порочащих репутацию Королевы, Короля и Тристана, и затрагивающих честь двора и королевства.
С Тристаном он был мягок — даже нежен. Его внимания коснулись слухи. Честь Королевы под угрозой. Он ласково взирал на Тристана. На миг мне показалось, что глаза Короля наполнились слезами.
Расположенные к Тристану бароны твердят, что указ Короля ни на чем не основан и несправедлив, впрочем, им не дано понять подспудных движений обуянного порывами ревности разума. Пока Тристан и Королева выставляли свою любовь напоказ, пожирая друг дружку пламенными взорами, Король действовать не мог, поскольку действовать — означало привлечь внимание к недопустимому, раскрыть свои тайные страхи. Только сейчас, когда любовники предались осмотрительности — когда все это уже не имеет, в определенном смысле, значения, — стал возможным указ об удалении Тристана.
Я, со своей стороны, считаю, что Король совершил ошибку, о которой еще пожалеет. Имея столько возможностей для уединения и утаек, влюбленные могли позволить себе роскошь благоразумия. Или Король забыл о присущем Тристану даре авантюры, о его вошедшей в привычку отваге?
Освин снова в милости у Короля.
После полудня последовал приказ освободить Модора из башни.
Король, опасаясь какого-нибудь отчаянного предприятия Тристана, выставил дополнительную стражу у главных ворот и потерна и отдал Королеву под опеку сенешаля. В отсутствие Короля ей не разрешено пропадать с глаз Освина, — если только она не пребывает в женских покоях. Королева на весь день запирается с камеристками и отказывается гулять со своей служанкой, Брангейной, по саду. С Освином она холодна, разговаривать с ним не желает. Ест Королева мало и никогда не смеется.
Холодность ее поведения ненатуральна и тревожна, кажется, что лишь неустанный призор за каждым движением своего тела и сохраняет Королеву от полного упадка.
Король встает до утренней зари и целый день пропадает на охоте. Возвращаясь, он совещается с Освином, гуляет по своему саду, выглядя обеспокоенным и озабоченным. По временам, после того, как задувают последние свечи, а рыцари и вооруженная стража расходятся по казармам в замковом дворе, и кони засыпают в стойлах, мне чудится, будто я слышу сквозь толстые дубовые доски моей незапертой двери, как Король меряет и меряет шагами устланный тростником пол своей спальни.
Почти уже рассветает и я спешу все записать. Два визита! — оба подобны ночным видениям. Или они мне и пригрезились? Первый нанес Король, разбудив меня. Я торопливо оделся и последовал за ним через внутренний двор, а там и вверх, по витым лестницам, в его башенный покой. Единственная свеча горела на столе, рядом с шахматной доской. Он сел, я сел напротив. Долгое время Король вглядывался в фигуры, затем взял белую королевскую пешку, казалось, поколебался немного, стиснул ее в ладони и откинулся назад, из пределов свечного света.
