Стивен Миллхаузер - Король среди ветвей
При дворе уже ходят разговоры о дочери герцога Парменийского. Говорят, она весьма прекрасна и наделена даром игры на арфе. Освин принадлежит к ярым сторонникам этого брака. И то верно: союз Корнуэлла с Парменией принесет нам блага неисчислимые.
После возвращения моего я редко разговаривал с Королем. Возможно, он меня избегает.
Что до меня, то я, утаивший, что видел Королеву с Тристаном гулявшими в плодовом саду, тайком совещавшийся со служанкой Королевы, угождавший Королеве с Тристаном и сохранявший их тайну, — я изменил моему Королю, моей стране и моему Богу. А замешкавшись у окна, изменил и Тристану с Королевой. Королева определенно ошиблась: человек я далеко не хороший. А мудрый ли — об этом судить не мне.
Если бы мне пришлось вновь пережить все это, не думаю, что я повел бы себя иначе.
Этим вечером я ходил по плодовому саду. Урожай собрали, запах раздавленных фруктов въедается в ноздри, как дым костра. Я шел по знакомым тележным путям, огибал стволы, нырял под ветви, за которые еще цеплялось несколько листьев, пересек ручей. Скоро ветви оголятся, ручей замерзнет, пути скроются под снегом. Но пока, порой поздней осени, в морозном воздухе ночи чуется что-то бодрящее; сучья хрустят под ногами, птицы посвистывают над головой, холодная вода потока щекочет камни. А я словно пытаюсь заблудиться в саду, хотя знаю его хорошо и навряд ли мне это удастся. Я дошел до участка, который признал не сразу, остановился и вдруг приметил движение в темноте, невдалеке от меня. А после увидел впереди, на тропе, Королеву с Тристаном. Они шли, приникая друг к другу, так медленно, что почти и не продвигались. Мантия ее влачилась по земле. И хоть я знал, что передо мною всего лишь обманный образ, извергнутый моей памятью, хоть я почти и не верю в призраков и посмеиваюсь над монашескими видениями, хоть две фигуры уже растворялись в сгущениях ночных теней, я вновь ощутил, как во мне воздымается ощущение тайны, восторженная нежность, исступленное блаженство, безмятежность, подобная ярости, чистая мощь всего происходящего, перед которой остается только одно — склонить главу. И я, замерев в темноте, склонил голову. Когда я поднял ее, то был в плодовом саду один. И повернул к замку.
В спальне моей было темно, лишь свет звезд, льющийся в не закрытое ставнями окно, освещал ее. И сразу же бросились мне в глаза очертания человека, сидевшего на краю кровати под наполовину раздернутой завесой. Ночь видений, Томас! Как мало, подумал я, мы знаем о мертвых. Может статься, они не исчезают целиком, но оставляют после себя тончайшие оболочки, которые льнут к привычным для нас вещам.
— Добрый вечер, Томас.
— Добрый вечер, господин мой. Я бродил по плодовому саду.
— Я тоже бродил по саду. Тебе это помогает заснуть?
— Временами, мой господин.
— Возможно, нам стоит побродить вместе, Томас? Возможно, вдвоем нам удастся отыскать сон, где б он ни прятался?
— Я был бы этому очень рад.
— Значит, завтра.
Он встал, массивная тьма в темноте: мой печальный Король. Уже приблизясь к двери, он повернулся ко мне.
— Я ведь приходил, чтобы поблагодарить тебя, Томас.
— Не понимаю, господин мой.
— За то, что ты оказался здесь. За то, что был со мной до конца.
— Господин мой, я… — я склонил в темноте голову. И слушал, как шаги его удаляются к опочивальне.
Один, во мраке, я вдруг стал неспокоен. Не стоило ль мне побродить подольше? И я принялся расхаживать в темноте, от кровати к окну и снова к кровати. Ночной воздух дышал стужей. Завтра наложу бревен в очаг. Завтра отправлюсь гулять с Королем. Мы пройдемся с ним по саду, пройдемся по двору, исходим в плодовом саду все тележные пути. Два старых воина, охотящихся на сон. Пока же сна у меня не было ни в едином глазу, острое беспокойство снедало меня. Встреча в плодовом саду, разговор с Королем, все это сделало меня не пригодным для сна. Я не мог придумать, чем мне заняться, — просто болтался взад-вперед в темноте, как проклятый, как дурак.
И вдруг я вспомнил о письменном столе.
Я запалил свечу, сел. Перо, выхваченное светом из темноты, рванулось ко мне, точно клинок меча. Скоблильный нож мой и плашка пемзы отбрасывали две резких тени. В пальцах покалывало. Нет, ко сну я не готов — я готов к словам. Я окунул перо в чернильный рожок, резким нырком кисти стряхнул с него каплю. Пододвинул свечу поближе и согнулся над страницей, склонив, будто в молитве, голову. Я, Томас Корнуэльский, принц пергамента, повелитель черных чернил, властитель всей вселенной, заклинатель душ, попечитель призраков, друг грушевого дерева и безмолвия волн, товарищ всех, кто бдит в ночи.
