Юрий Красавин - Дело святое
— Ну, что же, — сказала она, в очередной раз смахивая выступившие от смеха слёзы. — Я согласна. Раз мне такой специалист попался. Тем более, что порода хорошая. Вы за плату, или за так?
— В порядке гуманитарной помощи, — отвечал он с самым серьезным видом. — Ради поддержания чести и достоинства всего мужского племени.
— А не староваты для такого дела? — напрямик спросила она.
С её точки зрения он, конечно, староват — сорок четыре года Соломатину; а ей-то почти вдвое меньше. У него при желании дочка могла бы быть такого возраста.
— О, не сомневайся, — отвечал он без обиды. — Более того: это теперь я могу что-то, а молодому-то мне цена была не ахти. И, кстати, переходи на «ты», поскольку мы становимся близкими людьми.
Шесть часов были они в пути, за все это время у них не возникало томительных пауз. Напротив, разговор этот сближал их все больше и больше.
Он рассказывал о том, как бывал в Германии, Швеции, Югославии — и не по туристическим путевкам — посылали туда в командировку. Он называл себя «специалистом по пустотам», в этой области у него даже изобретения имеются. По его чертежам изготовили какой-то вакуумный механизм, с помощью которого можно и строить, и разрушать: любая железобетонная плита в мгновение превращается в щебень и любую конструкцию можно приподнять с помощью этого механизма.
Ну, тут Ольга не все поняла, а расспрашивать не стала, тем более, что он и упомянул-то об этом вскользь, а повел речь опять о Греции — не о нынешней, а о той, что была в античном времени.
Он рассказывал, как входят в гавань порта Пирей купеческие корабли, гребцы поют в такт весельным ударам, а на набережной стоят женщины и перекликаются с моряками. Как идёт богатая афинянка в сопровождении рабыни, несущей амфору, — от рынка мимо Акрополя и театра Дионисия — что она при этом думает, что видит, и как пахнет ветер, дующий на неё от залива Фалерон, откуда некогда отчаливали многие мифологические герои.
Он рассказывал, как выглядит этот самый Акрополь с его крепостными стенами, храмами Афины и Августа, говорил, удивляя Ольгу словами «дорические колонны», «эолийские капители», «ионический ордер».
И посреди такой беседы иногда возникало: вот когда родится у Ольги ребеночек от него, от Соломатина, тогда-де, мол, будет то-то и то-то. Например, когда порастет, тоже отправится в Грецию.
На конечной остановке шуткам их должен был прийти конец.
— Ну, куда теперь? — деловито спросил Соломатин на автовокзале в Твери.
— Не знаю, как вам, а мне опять на автобус, — она никак не могла перейти на «ты» — все-таки он много старше её. — И еще полтора часа пути.
— То есть как это «не знаю, как вам»? — строго сказал Соломатин. — Ты что, забыла?
— О чем?
— Ну, ведь договорились. Мы не просто так встретились, тут перст судьбы: у нас должен родиться мальчик или девочка. На четыре сто весом. Так что нам и дальше вместе.
Все это он сказал таким тоном, словно они компаньоны в серьезном предприятии, и один компаньон хотел увильнуть от дела, а второй его укорил.
— Ну что ж, поедем, — сказала она.
Сказала с тем выражением, что-де если хочешь и дальше шутить, так ладно, шути-шути.
И они ехали полтора часа на автобусе, причем Флавий Михайлович невозмутимо вел разговор о том, о сем — ни игривости, ни пошлости, ни галантного обольщения не было в его голосе. В небольшом районном городке, выходя из автобуса, Ольга спросила:
— Ну, ухажер, назад не пора?
— Только вперед.
Тогда она уже грубовато:
— А что, в городе для таких шуток пары не нашел? Вроде, мужик ты из себя видный и не совсем еще стар. Подыскал бы подходящую бабенку да и крутил бы с нею любовь.
Она словно нарывалась на ссору, чтоб таким образом остановить предосудительное, по ее мнению, развитие событий, но это от чувства неловкости, от смущения да и стыда, уже мучившего ее.
— Шутки да развлечения — это не для меня, — строго сказал он. — Я человек серьезный, основательный, люблю доводить всякое дело до конца. А у нас с тобой цель важная, не так ли?
— Ну-ну, — сказала она.
Мол, шалая дурь из тебя еще не вышла?
Ситуация эта хоть и смущала, но в то же время и забавляла ее: чем-то, мол, все кончится? Как он выйдет из положения?
И они сели на третий автобус, который минут через двадцать привез их в село. Выйдя тут, ее спутник сказал: «Ого!» и оглядывался, то ли дивясь увиденному, то ли просто запоминая.
— Ну что? — спросила она. — Еще не созрел, чтоб попрощаться да и назад? Не теряй времени, автобус стоит тут недолго. Садись и — назад!
— Куда идти, говори, — сказал Соломатин деловито. — Где твоя деревня? Где твой дом родной?
Автобус развернулся и уехал. Они стояли посреди сельской улицы, освещенной лишь двумя электрическими лампочками на столбах под абажурами размером в чайное блюдечко. По дороге приближались двое, женщина и мужчина, разговаривая громко. Ольга поспешно отступила в проулок, он не отставал.
Теперь она той же дорогой привычно шагала одна. Улыбалась, вспоминая: где-то возле Торжка пели они, как-то так разговор повернулся, что он спросил, которая из песен у нее любимая. Ольга сказала: «Липа вековая». Оказывается, он не знал такой песни.
— А у меня возле дома липа стоит! — сказала Ольга. — Громадная — страсть. Я возле нее выросла, потому и песню эту люблю.
И запела ему негромко:
Липа вековая
Над рекой стоит.
Песня удалая
Далеко летит…
А он очень быстро усвоил мотив и стал подпевать. Так славно пели, хоть и тихонечко, но на них с улыбками оглядывались соседи. Та же улыбка была сейчас на губах Ольги.
Уже подходя к своей деревне, с замиранием сердца подумала, прислушиваясь к себе: а что, если и вправду забеременела как раз нынче ночью? Что, если в ней уже произошло это сцепление двух клеток в единое целое, которое теперь уж не разорвать; оно будет в ней, как семечко, упавшее в благодатную почву. Ну, да, она забеременела и родит теперь. Какое это чудо! И какое это счастье. Вот удивятся-то все! То-то пересудов будет, когда заметят ее живот. Уж позлословят: Ольга, мол, нагуляла, спуталась. «А и черт с ними, пусть болтают, пусть языками треплют, — подумалось ей весело. — Зато у меня через девять месяцев появится ребеночек, точно такой же, как у Веры».
Она вспомнила маленького племянника, который так славно причмокивал во сне или когда сосал материнскую грудь, и уже улыбался — в глазах его было прояснение просыпавшегося разума! А как он славно лепетал: «Та-та-та».
Вот и у нее будет такой. Не замечая, что и сама улыбается, Ольга подходила к своему дому и вдруг остановилась: в окнах горел свет. Она не верила своим глазам. «Тетка Валя пришла?» — мелькнуло в голове. Нет, та не войдет в дом без хозяйки. «Может, этот, ушел и не выключил свет? И свет горел весь день?» — так она подумала, но уже вспыхнула догадкой: он не уехал, этот самый Флавий Михайлович, любовник чертов! Не уехал.
7Тропинки от крыльца к дровяной поленнице, ко двору были расчищены от снега, березовые чурбаны расколоты, уложены в поленницу, а с крыши снег сброшен; изба, словно освободившись от тяжести, смотрела на улицу бодро, вроде бы даже с торжеством. И вот еще чего: сухая старая береза уже не стоит возле огорода, она повалена, распилена.
Опасаясь неведомо чего, Ольга вошла в избу — тут было тепло, ее любовник что-то вытесывал, сидя возле маленькой печки, обложенной кирпичами.
— Ты не уехал? — изумленно спросила Ольга.
Могла бы и не спрашивать: раз сидит тут, значит, не уехал.
— Чего это я поеду! — ворчливо отозвался он, не прерывая работы. — С какой стати?
— Но я же тебе сказала.
— Ты сказала: сделай свое дело и уходи.
— Ну?
— А что ну! — возмутился он довольно благодушно. — Я твоим глупостям не потатчик.
— Как это?
— Мы ж к делу едва-едва приступили — это еще только «здрассьте», это еще, так сказать, холодная закуска, а горячие блюда впереди. Мы ж только сели за стол пировать на празднике жизни, и вдруг: уходи. Это, по-твоему, умно?
«Какие еще „горячие блюда“?» — Ольга даже растерялась.
— Вот уж не ожидал, что ты отнесешься так легкомысленно к серьезному делу.
Он осуждающе покачал головой, а Ольга приходила в себя.
— А это серьёзное дело? — уточнила она и фыркнула от смеха.
— А как ты думаешь? — прямо-таки рассердился он. — Ребенка сочинить — это что, пустяки? Не куклу сделать, не щенка завести — живого человека создать. Че-ло-века! Я ж тебе не папа Карло, чтоб вот так из деревяшки вытесать. О живом человеке уговор был!
— Дурачье дело нехитрое, — возразила Ольга.
— Не хитро распутничать, а у нас дело святое.
И тут он повернул разговор так, что она растерялась ещё больше.
— Что это ты, душа моя, так запустила своё хозяйство. А? — спросил он. — Куда ни глянь, везде непорядок: дверные дужки болтаются, того и гляди оторвутся; калиточка у коровьего стойла на одной петле висит; наличники на окнах перекосились; вон эта полка, которую ты грядкой называешь, она ж вот-вот рухнет, держится на одном гвозде.
