Юрий Красавин - Дело святое
В ответ он читал ей стихи:
Любви очарование исходит
От ваших слов, и я, внимая вам,
Не только вновь пылаю страстью сам,
Но верю — с милой то же происходит.
— Что ты там бормочешь?
— Душа моя, я читаю тебе сонеты Петрарки. Он сочинил их для нас семьсот лет назад.
— Наверно, их надо читать не в постели?
— Отчего же! Место самое задушевное — постель.
— Да не тискай ты меня! И не трогай их, оставь их в покое.
— Там не тронь, тут не тронь, — ворчал он. — Ты ж красивая, цветущая женщина! Как я могу лежать рядом равнодушно? А ты должна вся огнем полыхать!
— Счас, распылалась.
Ночью случилось вот что: в самый ответственный момент подвела кровать. И смех, и грех: сломалась какая-то перекладина — вместе с матрацем и досками под ним любовники рухнули вниз, пружины зазвенели и стоечки деревянные с грохотом упали на пол. На мгновение и непроизвольно Ольга прижалась к Соломатину, словно они полетели оба в пропасть, но тотчас отстранилась, замерла.
— Первое объятие, — отметил он. — Видимо, для того, чтоб ты меня пылко обнимала, нужно землетрясение или извержение вулкана. Ну, что ж, еще не все потеряно.
Насколько ее сконфузило происшедшее — проклятая кровать! — настолько его развеселило. А Ольга встала и ушла от него, говоря в сердцах:
— Господи, что творим! Стыдно-то как! Ишь, кровать сломали.
— В том было ощущение полета! — возразил он.
— Вот навязался на мою голову! Ведь сказала же утром: уходи. Нет, не ушел.
— У меня правило: начатое доводить до конца, — невозмутимо объяснил Флавий Михайлович. — А ты женщина безответственная и легкомысленная: к исполнению святого долга спустя рукава относишься, тяп-ляп, кое-как.
Она не отозвалась на это смехом, а продолжала чем далее, тем сердитее:
— Тетка Валя давеча: друг, говорит, у тебя появился — кто такой? А что я сама-то знаю? Смотри, говорит, небось, мазурик какой. И то сказать, может и мазурик. Ишь, что плетет про древнюю Грецию да про Рим! Ох, дурит он меня, клуху деревенскую! Ох, дурит.
Легла в передней на кровать, проговорила:
— Ой, как холодно тут!
А из спаленки с постели, распластанной на полу, послышалось вдруг задушевное пенье про липу вековую, которая над рекой стоит.
Луг покрыт туманом,
Словно пеленой.
Слышен за курганом
Звон сторожевой.
— Оля, подпевай, — распорядился он оттуда.
И она вернулась к нему, подпевать.
Именно в эту ночь Ольга сказала своему гостю с глубоким вздохом, с облегчением великим, словно исключительно важное дело свершила или словно до правды-истины докопалась:
— Ну вот, я только теперь поняла, что к чему, только теперь что-то расчувствовала.
И засмеялась, прижимаясь лицом к его плечу.
— Деметра, — сказал он, — ты становишься Афродитой.
Утром проснулись — еще только светало.
— Два сна видел, — сказал Соломатин. — Сначала приснилось — будто еду на велосипеде по-над берегом реки, а река внизу, в долине, вьется лентой. Утро будто бы этакое теплое-теплое, парное, с розовыми облаками на небе. А в реке купание по всему течению тут и там люди, крики, смех.
— Ой, и мне снилась река! — подхватила Ольга. — Я купалась, а платье да все прочее будто бы оставила и на том берегу, и на этом.
— Так это была одна и та же река, — решил он. — Ты, небось, видела меня на велосипеде?
— И уж просыпаюсь, думаю: как же я вот сейчас проснусь, а одежу-то свою по берегам не собрала еще! Может, думаю, мне подождать просыпаться, сначала собрать. А на мне будто бы уже платье, а пояска нет. Как же, думаю, без пояска-то? Распояской, что ли, ходить!
— Ты думаешь, это вещий сон? — размышляюще спросил Флавий Михайлович. — Он что-нибудь обозначает?
— Глупых да зряшных снов не бывает, — сказала Ольга. — Не поясок, а себя я потеряла, раз любовника завела.
— Не путай грех со святым делом.
9В обед она не пришла, как обещала, — небось, делами ее завалили; или приехал кто-то. Говорила, что комиссию ждут. Или налоговую полицию, есть теперь и такая.
Флавий Михайлович решил подоить Красотку сам, поскольку дело это им не испытанное; значит, надо испытать.
Корова никак не хотела признавать правомерными посягательства чужого человека на ее вымя; он уж угощал Красотку хлебом, подкладывал хорошего сенца — она отходила от него, едва он присаживался сбоку с подойником.
— Ну, мадам, — терпеливо убеждал он ее, — не будьте так строги. Я же не корысти ради, а творческого познания для. По большому-то счету вы не правы, мадам. Каждый из нас должен исполнять свой долг, каждый к чему-то предназначен. И не следует проявлять строптивость там, где это неразумно!
Но опять-таки: он был не из тех, кто отступает перед трудностями, и уговоры его увенчались успехом: покорилась Красотка. Соломатин тискал ее тугое вымя, осторожно потягивал соски, опасаясь, что они могут оторваться. То есть, казалось ему, что вот если потянет сильней — останется сосок в кулаке. Струйка молока попадала ему в рукава, в колени, в полы куртки или просто в навоз, в подойник перепадало мало. И все же маленько он надоил, испытав чувство гордости, словно провел научный эксперимент, принесший ему положительный результат.
10Ольга возвращалась с работы в необычном настроении: вот придет сейчас домой, а там уже ждет ее, сильный, умный, ласковый, и пахнет-то от него мужиком — это и не объяснишь. Пошутит, обнимет.
Она так и всколыхнулась вся от этих мыслей, и прибавила шагу. «Боже мой, — сказала чуть не вслух, — какое счастье, когда в доме мужик! Как это хорошо — быть при мужике. Надежно-то как, тепло-то как! И дом не пуст, и душенька-то моя не пуста».
Ей даже думалось, что теперь и ребенка ей не надо, раз есть такая повада — почти муж. Но она тотчас отогнала эту мысль: «Нет-нет, ребеночка я хочу, как же без него?»
Не шла — на крыльях летела. Даже расплакалась счастливыми слезами, подходя к своей деревне, а потом к своему дому: как хорошо, что есть там живой человек, который ждет ее. «Вот уж верно говорится: готова ноги ему мыть и воду пить. Не так, конечно, но почти так».
На крыльцо не взошла — вбежала. Сквозь сени в темноте, дверь распахнула с сильно бьющимся сердцем — все было так, как ожидала: «хозяин» сидел возле печки, которую только что растопил. Обернулся на скрип двери — лицо в играющих отсветах пламени, глаза блестят — он показался ей таким красивым, молодым.
— А-а, — сказал, — вот и ты.
И голос его отозвался в ней раскатистым эхом — небось, так колокольный звон отзывается в молитвенно настроенном человеке.
Она сняла пальто, поправила волосы:
— Так спешила, так спешила!.. Чего торопилась-то, дура! Словно на пожар.
Не в силах больше сдерживаться, шагнула к нему, вставшему возле печи, обняла без смущения, как жена.
— Соскучилась.
— Ишь ты, — он не ожидал такого порыва от нее, даже смутился немного.
Что с нею случилось? Обнимала и целовала, пылая.
— Вот всю дорогу думала о тебе. С ума ты у меня не идешь. Как до сих пор жила? Не жила — существовала.
— Я тебе ужин приготовил.
— Ничего не хочу — ни ужина, ни хлопот этих постылых о корове да курах, хочу к тебе.
— То есть вот так сразу, да? — уточнил он с коротким смехом.
Ответом было страстное содрогание ее тела и шепот горячечный ему в ухо:
— Хочу к тебе.
Раздевались торопливо, помогая друг другу, не легли — упали, словно в азартном поединке сошлись — кто кого одолеет, кто кого поборет, победит.
— С ума сошли, — говорила потом Ольга, отдыхая. — Разве можно так долго!.. У меня сердце останавливалось, ей-богу.
— И у меня. Что ж, красивая смерть.
— Ох, с огнем играем.
— В том было ощущение полета, — возразил он. — Может, для того и живем.
— И почему я совсем не стыжусь тебя? Ну, нисколько! Наверно, это плохо, да?
— Самое время — решать нравственные проблемы, — проворчал он. — Хорошо ли, плохо ли, стыжусь, не стыжусь. То дело не разума, а высших сил! Можно сказать, космических! Нет случайности в том, что мы с тобой встретились: на то была воля богов. Коли что-то не так — то их вина, а не наша.
— Снега кругом, и небо ночное над нами, а мы словно посредине мира, совершенно раздетые, как Адам и Ева. И звезды вокруг, так, да?
— Звезды рождаются на земле, — сказал он, размышляя о чем-то.
— Думаешь, и наша взошла уже?
— Взойдет, — отвечал он уверенно и огладил ее, лежавшую на спине, все ее тело — от двух больших холмов, которые он называл восхитительными, к животу и широкому развалу чресел. — Какая ты все-таки роскошная женщина!
11Уж поздно вечером встали — надо было управиться по хозяйству. Опять растопили печку, корову доили вдвоем.
