Михаил Левитин - Лжесвидетель
Ветер, что ли, дул с какой-то неизвестной стороны?
Ребята разволновались. Им показалось, что стеснение в груди, разброд мыслей предлагают что-то новое, к чему они были пока еще не готовы.
– Всего-навсего французы, – напомнил Хорст.
– Да-да, – согласился Эрик.
Здесь нужно было разговаривать, а они не умели, шутить, а они не умели, сидеть за столиками на улицах и обсуждать прохожих или пристроиться с девушкой друг против друга, лоб в лоб, в кромешной тьме любви, а они не умели. Да и девушек у них не было.
Они умели договариваться, а это было ни к чему. Даже проститутке достаточно взгляда, а они не умели.
Им даже взгрустнулось настолько, что говорить расхотелось.
«Может быть, это только с нами, – думали они, – а другим повезло больше».
Они вспомнили, что встречали в толпе своих ребят из части, и те оживленно жестикулировали, но никто не остановился, каждый спешил в свою сторону – солдат вывезли в Париж.
Они заглядывают в окна кафе, два желтоволосых паренька, и все отворачиваются. Даже проститутки неприязненно покусывают губки, парни смотрят враждебно. Война! Она еще не началась, но уже идет, идет вечно.
– Пойдем отсюда, – говорит Эрик Хорсту. – Что мы им такого сделали?
На Монмартре, куда они поднялись угрюмо и съели, сидя на ступенях, мороженое, они увидели, как нежна с негром его французская подружка, прошла мимо, колени на уровне их лиц, смеялась без принуждения.
Нет, были, конечно, француженки, прямо смотрящие в лицо, даже подмигивающие. Но, в основном, женщины, стоящие у ворот, на боковых улицах, годящиеся им в матери. Они стояли прямо в халатах рядом с собственным подъездом, так удобнее. Чем это отличается от немецких бардаков, где девушка лежит перед тобой, как струна, а потом изгибается, как змея?
Куда идти, с кем знаться?
Самыми мирными и милыми оказались щеночки в зоомагазине, два симпатичных уродца. Они сидели в ящике на опилках, за тонкой металлической сеткой, и смотрели на них. Щеночкам было не больше месяца. Какими они видели Хорста и Эрика? Перевернутыми? Какими-то особыми, не похожими на других? Во всяком случае, мирно сидели, не раздражались, разглядывали.
– Бульдожки? – спросил Хорст у продавщицы. – Французские бульдожки?
– Что ты спрашиваешь? – сказал Эрик. – Они. По ушам видно.
– Еще рано что-либо видеть, – сказала продавщица. – Они совсем маленькие. Но это, действительно, французские бульдоги.
– И они продаются?
– Конечно же.
Хорст и Эрик застенчиво поежились. Денег было немного, но, раз им все равно не повезло, соблазнительно привезти с собой из Парижа пару французских бульдогов.
– Вначале никто не поймет, что бульдоги, а когда начнут расти – вот смеху-то будет.
– Главное, что в Париже купили.
– А они породистые?
– У нас сертификат, – обиделась продавщица.
– Ну мы походим, подумаем. Вы их пока попридержите.
– Я не уверена, – засомневалась продавщица, но Хорст перебил ее:
– Попридержите, попридержите, все-таки память. Когда мы еще сюда вернемся.
– Ну ладно, – все еще важничая, согласилась она.
– Симпатичная, – сказал Хорст на улице.
– А эта? А эта? – не выдержал Эрик. – Ты видел, видел?
Времени до возвращения в отель оставалось совсем мало.
– Подумаешь, – сказал Хорст.
– Ну их, – согласился Эрик.
Но все-таки эта прогулка здорово их пришибла, развязность куда-то подевалась, молниеносного впечатления произвести не удалось, вот будь на них военная форма!
Вспомнив о форме, они в первую минуту приосанились, потом взгрустнули – кому она нужна здесь?
– Денег не хватит, – сказал Хорст, вспомнив о щенках.
– Впритык, – сказал Эрик.
На набережной они для вида остановились у прилавка с разложенными старыми журналами. На обложке одного из них, семилетней давности, портрет фюрера, в том году ставшего рейхсканцлером. Смешно было видеть фюрера на набережной Сены.
– Немцы? – спросил книготорговец. – Купите, ребята. Раритет.
Сердце сжималось, как хотелось купить фюрера, но бульдожек – больше.
Они показали продавцу большой палец, держа в руках журнал, а потом положили на место, глупо улыбаясь. Ужасно захотелось домой.
Вот тут-то они и познакомились с предназначенными им подружками, одной – маленькой и немного приплюснутой, другой, как сказал Хорст, слишком умной.
– Вы не против с нами посидеть? – намекая на кафе, спросил Хорст.
– Пива выпить, – тоскливо сказал Эрик, мысленно прощаясь с покупкой бульдога.
Девушки нехотя согласились. Уговаривать долго не пришлось. В Париже слов не надо. Здесь либо понимают друг друга, либо проходят мимо.
Эти, невзрачненькие, их поняли, и настолько поняли, что, когда стало понятно, что говорить не о чем, привели в квартиру, где не было никакой мебели, кроме козьей шкуры, расстеленной на голом полу, и когда они легли на жесткую вонючую шкуру, предоставив своим подругам лучшие места, то есть самих себя, то из-за спин сидящих на них верхом в голое, незанавешенное окно, казалосьХорсту и Эрику, за ними кто-то подглядывает.
Все было как-то неудобно и совсем невесело. Эрик настаивал поменяться, приплюснутая оказалась совсем бесстрастной, разумная же, наоборот, все тянула и тянула к себе Хорста и пришла в ярость, когда почувствовала, что грудь ее держит совсем не он, а другой. Пришлось
Эрику извиниться и снова уткнуться в приплюснутую.
Рассчитавшись с девушками, они пошли искать свою гостиницу, и Хорст всю дорогу издевался над Эриком, которому не повезло.
– Она какая-то тухлятина, – говорил Эрик, сердясь.
Теперь уже не было ясно, стоит или не стоит покупать щенков, что-то похожее на покупку у них только что произошло и не слишком порадовало.
– А вдруг в Германии из них бы выросли огромные овчарки? – предположил Хорст.
– Почему? – опешил Эрик.
– Климат другой!
И они стали хохотать, грубо, как взрослые, по-солдатски, настроение вернулось к ним, они возвращались как победители, пока не увидели у входа в гостиницу рассерженного сержанта.
– Где вас черт носит? – крикнул он, не дожидаясь, пока подойдут. -
Наши все на вокзале. Мы возвращаемся.
– А что случилось?
– Черт его знает! Но что-то серьезное. Каникулы кончились.
А случилось вот что. Фюреру отказали в Мадагаскаре. И он велел
Кейту^17 в течение нескольких дней, а лучше часов, разобраться с французами.
– Это невозможно, – сказал Кейт. – Нет никаких оснований.
– Мадагаскар, – сказал фюрер раздраженно. – Никому не нужный дерьмовый кусок земли они пожалели для несчастного народа. Это ли не основание? И вообще действуйте, Кейт. Дипломатией займутся другие.
Указательный палец фюрера был похож на горбатый мост между мечтой и действительностью. Кейт обиженно следил за передвижением этого пальца по макету местности.
Франция лежала перед ним. Игрушечная Франция лежала перед ним и ничем, кроме масштаба, не отличалась от настоящей.
Кто выклеил этот рельеф, какие умельцы? Кому была обязана Франция таким знанием местности, где каждая немецкая пушечка знала, где притаиться, а танки почти вслепую после этих репетиций на макете могли пройти сквозь Арденны к Седану, а самолеты даже не выклеивались, они сами собой предполагались в воздухе над рельефом, они существовали где-то в воображении фюрера и летели к Парижу неуязвимо.
Фюрер был похож на пасечника, вскрывшего улей, из которого вырвались послушные пчелы и полетели оплодотворять французские луга.
Операция должна была занять не больше времени, чем объяснял фюрер.
Когда все кончилось, Кейт, стараясь не уронить достоинства, все же спросил:
– А не проще ли отторгнуть остров, не затрагивая Франции? Пройти по
Суэцу?
– Ах, мой упрямый фельдмаршал, – ответил фюрер, – я не карманник, на мелочи не размениваюсь. Не беспокойтесь, французы будут наказаны, прежде всего морально. Известно, какие они антисемиты, они должны быть посрамлены. Не пройдет и трех дней, как они капитулируют. Не волнуйтесь, Кейт, все получится.
И вот что удивительно: все произошло именно так, как об этом говорил фюрер и как спустя много лет писали учебники истории.
Эрик и Хорст катили на крытых грузовиках вслед за легко бегущими танками по дорогам Франции, те в свою очередь катили вслед летящим над ними бомбардировщикам, все это в сопровождении канонады. И так этот общий шум оглушил Францию, так встревожил, что она, не поняв из-за чего сыр-бор, бодро и быстро капитулировала.
Дорога на Париж была открыта.
Прогулка продолжалась. Хорст и Эрик мысленно переглянулись, держа равнение направо, когда прошли Елисейскими полями мимо домов, тремя сутками раньше не ответивших им взаимностью.
Посвистывая, спали в тишине ящика бульдоги, не подозревая об опасности, или их еще днем увезли от греха подальше, неизвестно.
Они шли, гордясь своим фюрером.
И никто не объяснил им, что захватывать чужие земли врасплох – это раз плюнуть.
