Латифа Aз-Зайят - Открытая дверь
Скорее бы стать взрослой, такой, как мама, или нет… Она будет такой, как преподавательница истории: высокий белый лоб, длинные черные волосы, собранные сзади в пучок, и походка величественная, как у королевы…
В прихожей хлопнула дверь. Вспыхнул свет и снова погас. Послышались шаги отца.
Конечно, мама сообщит ему такую важную новость. Интересно, как он отнесется к этому? Наверное, обрадуется. В какой восторг пришел отец, когда заметил, что у Махмуда начала расти борода. Лейла хорошо помнит, как он остановил Махмуда и потащил его к окну на свет. Затем хлопнул по плечу и рассмеялся без всякой причины. Лицо его в это время светилось радостью и гордостью за своего сына.
Сначала за стеной было тихо. Лейла притаилась, пристально вглядываясь в темноту, словно старалась рассмотреть, что происходит сейчас в соседней комнате. Затем она услышала тихий шепот матери, которая несколько раз произнесла имя Лейлы. Она не могла ошибиться. Конечно, речь шла о ней. На минуту все стихло, и вдруг раздался взволнованный голос отца. Нет, он не обрадовался, скорее встревожен.
Лейла вскочила с постели, теперь она явственно слышала стоны, которыми отец сопровождал свои заклинания и молитвы.
— Господи, пошли нам милость!.. Господи, сохрани ее!.. Ниспошли свое милосердие, ведь она моя дочь!.. — причитал он прерывающимся от волнения голосом.
— Тише, дорогой, успокойся! Ведь она может услышать, — раздался приглушенный шепот матери.
Отец еще что-то пробормотал. Потом голоса стихли.
Лейла вдруг почувствовала страшную слабость. Губы дрожали, руки повисли, как плети, ноги подкашивались. Шея и спина стали влажными от пота… Она на ощупь, шатаясь, направилась к двери. Ей хотелось закричать, позвать маму. Ведь она сказала, что ничего страшного не произошло. «Не бойся, доченька, просто ты стала теперь взрослой…» Как же так?.. Постояв у двери, Лейла вернулась. Кое-как добралась до постели и опять легла на спину. В ушах ее все еще стоял голос матери. Чтобы не слышать его, Лейла натянула на голову одеяло и так уснула.
Лишь со временем Лейла поняла, почему в тот день Джамиля посмотрела на нее с такой жалостью и почему так сокрушался отец. Этот день означал для нее начало новой жизни — жизни на правах заключенной. Отныне все поступки были строго регламентированы. Этого делать нельзя, того нельзя. И с каждым днем число запретов увеличивалось. Режим становился все строже и строже. Мать, отец, даже брат стали надсмотрщиками. Жизнь превратилась в мучение для всех. День и ночь тряслись над Лейлой в страхе, что она убежит, нарушит один из запретов, выскользнет за ворота тюрьмы, которую они добровольно взялись охранять. А узница не находила себе места. Она не знала, что с собой делать, куда приложить умственные и физические силы, которые так бурно зрели в ней и никак не укладывались в глупые рамки ханжеских запретов и ограничений.
Уже на следующий день за столом отец перечислил основные правила, которых она должна отныне придерживаться.
— Лейла, ты теперь стала взрослой, — тихо, но твердо наставлял он. — Ты не должна одна выходить на улицу и идти куда тебе вздумается. Сразу после школы домой — и никуда больше!..
Потом он покосился на Махмуда и добавил:
— А тебе я запрещаю приносить домой романы и журналы с разными нескромными иллюстрациями. Ясно?
Махмуд ничего не ответил, только прикусил губу.
— Если хочешь читать, — уже мягче сказал отец, — читай где-нибудь в другом месте, а домой таскать нечего. Я не хочу, чтобы моя дочь раньше времени забивала себе голову всякими глупостями.
Они обменялись взглядами, и между ними сразу установился мужской контакт. Махмуд понимающе улыбнулся отцу.
— Да, и еще вот что, Махмуд, — добавил отец, — мне кажется, нет нужды водить в дом своих друзей. Разве вам не хватает кофеен и клубов?
Махмуд согласно кивнул головой.
— Вполне хватает, папа. А как быть с Ассамом? Он ведь тоже мужчина…
— Глупости! — возразила мать, подняв глаза от тарелки. — Разве Ассам чужой? Он же ваш двоюродный брат. Не хватало еще, чтобы Лейла пряталась и от Ассама!
— Ассам совсем другое дело, — согласился отец, вытирая рот салфеткой. — Он ведь наш родственник.
Лейла молчала. Да и что она могла сказать — ее ни о чем и не спрашивали!
Теперь за дело принялась мама. Начался бесконечный надзор. Всякий раз, когда с Лейлой происходило то, что происходит со всякой здоровой девушкой, она чувствовала себя виновной и заранее съеживалась, когда появлялась мать. А вдруг она будет ее ругать? Может быть, Лейла сама виновата в том, что с ней происходит? Ведь она так привыкла, что ее ругают за все, что бы она ни сделала.
Нечаянно рассмеялась — почему смеешься? А рассмеялась просто потому, что было смешно…
Вырвалась какая-то фраза — зачем сказала? Просто так, сказала то, что думала. Все равно — неприлично.
Сидишь молча — почему сгорбилась или почему кладешь ногу на ногу? Это неприлично.
Говоришь: «Все мне надоели. Я никого не хочу видеть» — нет, ты обязана показываться на людях, а то могут подумать, что наша дочь калека и потому прячется от людей!
Если Лейла отказывалась выходить к гостям, мать называла ее дикаркой. Если же она выходила к ним, то потом мать отчитывала ее за то, что она не умеет разговаривать или вмешивается в разговор взрослых, когда ее не спрашивают. Когда Лейла задерживалась в гостиной, мать указывала ей на дверь. Но стоило ей захотеть уйти самой, мать останавливала ее и говорила, что Лейла неприлично себя ведет.
— Я уже совсем запуталась, мама! — не выдержав, как-то пожаловалась Лейла. — Что бы я ни сделала, все не так!
— Если ты будешь руководствоваться правилами приличия, тебя никто ни в чем не станет упрекать.
— А в чем заключаются эти правила приличия?
— Они заключаются в том, что если ты…
И мать снова принималась за длинный перечень недозволенного и неприличного. Каждый раз появлялись все новые и новые запреты и ограничения. Одно за другим их постоянно вдалбливали в голову Лейлы, и с той же последовательностью они одно за другим отскакивали от нее как горох от стенки. Это повторялось изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Из года в год рос список запретов, а вместе с ним росла Лейла.
Глава 2
В семнадцать лет Лейла была уже вполне созревшей девушкой среднего роста, румяной, с тонкими чертами лица, высоким открытым лбом, с глубокими миндалевидными глазами. У нее было живое лицо. Если Лейла смеялась, то смеялись и ее глаза, и щеки, и губы, и даже нос. Если она слушала, то слушала всем существом, чуть склонив голову набок и подавшись немного вперед. И сказанное всегда находило прямой путь к ее сердцу, вызывая живой восторг или глубокое сожаление. Часто это проявление чувств сопровождалось слезами, которые, казалось, в любую минуту готовы были брызнуть из ее глаз.
Одухотворенное и подвижное лицо Лейлы никак не вязалось со скованными движениями и неуклюжей походкой. Казалось, она не шла, а волочила свое тело, опутанное цепями. Плечи были опущены, а голова, как в беге, чуть вытянута вперед, словно девушка спешила поскорее спрятаться от чужих взоров. Лейла всегда стеснялась своих рук, не знала, куда их деть. Они явно мешали ей. Но эта скованность и запуганность исчезали, как только Лейла переступала порог школы. Школа была для нее родной стихией. Девушка словно оживала. Движения ее становились быстрыми и стремительными. Шум и беготня на переменах, шепот, перемигивание и подсказки на уроках; школьная дружба, перед которой бессильны все угрозы, наказания и даже приказы директора; шутки и анекдоты, передаваемые шепотом; откровенные излияния подруг с интимными подробностями, от которых поневоле откроешь рот; разучивание в классе при закрытых дверях новых танцев; споры о политике и песнях в исполнении Умм-Кальсум и Абд аль-Ваххаба[5]; восторженная влюбленность в новых подруг, ссоры с одними и примирения с другими — все это составляло целый мир, без которого Лейла не представляла себе жизни.
Благодаря живости своего характера Лейла быстро стала заводилой в классе. Она была неистощима в изобретении различных проделок. Любую учительницу ей ничего не стоило вывести из себя, и так же легко она добивалась чьего-либо расположения. Не проходило ни одного праздника или литературного вечера, на котором Лейла не выступала бы. И не просто выступала, а с блеском. Никто в классе не мог сравниться с ней в знании арабского языка и литературы. К тому же Лейла была чемпионом школы по пинг-понгу, играла в баскетбол и была командиром отряда девочек-бойскаутов.
После уроков Лейла последней покидала школу. Она укладывала книжки в портфель и отяжелевшей походкой отправлялась домой.
Не успевала Лейла переступить порог дома, как мать принималась ее отчитывать. Повод найти было нетрудно: всегда находилось что-нибудь, чего не следовало делать, а она сделала, или наоборот — что нужно было сделать, а она упустила из виду. Потом приходил отец с непроницаемым, словно окаменевшим лицом. Его мрачный вид и молчаливость действовали на всех угнетающе. Мать сразу начинала суетиться, пугливо осматриваться, как бы желая проверить, все ли в порядке, не забыла ли она о чем-нибудь.
