Чарльз Мартин - Между нами горы
– Уже подобрал, – ответил я, почесывая бороду.
– Неправда. Оно еще вас не отпустило. – Она указала на дверь. – Почему бы вам не пойти погулять? Захватите с собой диктофон. Вернетесь со свежей головой.
– До чего вы надоедливая!
Она кивнула.
– Я стараюсь быть не очень надоедливой. Ступайте. Мы будем вас ждать.
Глава 39
Имеешь ли ты к этому отношение? Не знаю, как ты это сделала, но держу пари, что это ты посадила ее вместе со мной в самолет. Не пойму, что она говорит… То есть кое-что я понимаю, но все равно не считаю, что она права. Ладно, она права. Пожалуйста: она права! А я опять разговариваю с этой железкой, потому что только ей могу доверить свои мысли.
Вы обе можете радоваться!
Ну и как мне быть? Я толком не охотился с тех пор, как дедушка отвел меня в школу. Разве что разок-другой на птичек. Пару раз был на оленьей охоте. Но все это несерьезно. Мы тогда не принимали это всерьез, просто время убивали. Дед брал меня на охоту, потому что должен был брать на охоту моего отца, когда тот был маленьким, но не делал этого, вот отец и вырос таким. Я был утешительным призом. Мне и горя было мало: я любил деда, дед любил меня, мы подружились, и я хотя бы на время избавлялся от отцовского гнета. Мы стреляли мимо – подумаешь! На обратном пути мы куда-нибудь заезжали – в «Вэффл Хаус», в «Макдоналдс» или в «Вэндис». Бывало, лакомились морепродуктами по системе «съешь, сколько сможешь». Мы просто общались, это не было вопросом жизни и смерти.
А если я теперь промахнусь или раню дичь и не найду ее, если вообще ничего не увижу, потому что дичь меня почует или заметит, то мы умрем от голода. Здесь все всерьез. Еще как всерьез! Напрасно я редко смотрел телевизор. Как звали того британца-путешественника из программы «Выжить любой ценой»? Медведь-Гриллс? А героя программы «Наука выживать»? Тот и другой уже давно выбрались бы из этого гиблого места. Мои мучения вызвали бы у них хохот.
Что поделать, если, садясь в самолетик Гровера, я понятия не имел, что мне придется спасаться в такой глуши охотой с луком и стрелами? Знаю, многие выживают в несравненно худших условиях, но наши условия от этого не становятся лучше. Мы угодили в ад – оттого, что этот ад ледяной, нам как-то не легче. Я сам понятия не имею, что делаю. Каждая минута для меня наполнена ужасом: если я что-то не предприму, эта изувеченная девушка умрет медленной смертью.
Вот я и высказался: я раздавлен ответственностью. Как же иначе? Она бы сейчас сидела в кресле после свадебного путешествия, болтала бы по телефону, рассылала бы электронные сообщения своим друзьям или куда-нибудь торопилась бы, наслаждаясь своей ролью свежеиспеченной жены. А вместо этого она лежит беспомощная в лесной глуши и рядом с ней суетится косноязычный неумеха, только и способный, что уморить ее голодом.
Мне нечего ей предложить. Как и тебе. Спасибо вам обеим: вот я и заговорил сам с собой. Все вы, женщины, одинаковые! Почему у нас, мужчин, обязательно должен быть для вас ответ? Почему мы обязаны знать, что мы делаем и что в результате этого произойдет? Почему нам нельзя быть неумелыми, сломленными, разочарованными? Почему наш долг – помогать, устранять преграды на нашем пути?
Но ты ведь и так все это знала, верно? Я не открываю тебе ничего нового.
Прости, что накричал на тебя. В тот раз… и в последний.
Похоже, она права. Похоже, мне нужно было проветриться, избавиться от этого груза. Но я не скажу ей об этом. Она и так все знает, потому и отправила меня сюда. Она такая же, как ты. Обе вы одним миром мазаны.
Ладно, слышу. Я ей скажу. Знаю, она валяется там со сломанной ногой, в тоске, и полностью зависит от чужого человека. Хотя теперь мы не настолько чужие друг другу, как раньше. Целых три недели она справляет естественные потребности только при моей помощи. Даже в этом треугольном доме мне приходится держать ей ногу. Ей все это надоело не меньше, чем мне, но иначе ей не согнуться, не сесть, не встать. Тебе когда-нибудь приходилось приседать на одной ноге? Нелегкая задачка! Я пробовал… Так что мы уже сблизились…
Да, я на нее насмотрелся, и нет, это не то, что ты думаешь. Знаешь, о чем я? Ну, конечно, я нахожу ее привлекательной. Она такая и есть. И она… невероятная. Милая, она выходит замуж, и я пытаюсь вернуть ее домой, к жениху. Не знаю, любит ли она его. Иногда я думаю, что да, а иногда – что нет.
Но не будем это с тобой обсуждать.
Да, ноги у нее, как у тебя. Нет, она… крупнее. Не скажу, какой она носит размер. Я не изучаю ярлычки бюстгальтеров. Ну, конечно, я их видел. Мне пришлось снимать с нее лифчик после авиакатастрофы.
Нет, я не мучаюсь. Но я… скучаю по тебе.
Милая, я ее врач, вот и все. Ладно, согласен, мне приходится несладко. Ты же хотела, чтобы я был честным. Вот я это и сказал. Это непросто…
Вот что я о ней скажу: у нее редкое чувство юмора. Оно меня попросту обезоруживает. Вот бы мне такое! Это качество сильного человека. Вроде тебя. Оно рождается где-то в глубине. Она сильная. Думаю, она выкарабкается. Если, конечно, я не заморю ее голодом.
Сдюжу ли я? Не знаю, милая. Я не думал, что и сам протяну так долго, но ведь протянул! Может ли стать хуже? Еще бы! То, что происходит сейчас, далеко не самое худшее. Худшее – это… разлука с тобой. Вот это в десять раз хуже, чем застрять в этой дыре.
Все, иду спать.
Нет, я не знаю, как мне быть. Нет, ничего не собираюсь ей говорить. Совершенно ничего! Прекрати. Ничего ей не скажу. Я больше тебя не слушаю.
Ладно, можно ей сказать, что… что все непросто. Правильно?
Нет, я не знаю как. Не знаю… Я буду честен. Честность никогда не представляла проблемы. Эгоизм – да, честность – нет. Но ты сама знала это.
Да, я скажу ей, что мне жаль. Жаль, что я повысил на тебя голос. Сейчас… и тогда.
Глава 40
На следующий день я ранним утром отправился на охоту. Много времени ушло на силки – я поставил их целую дюжину. Когда я закончил с этим, солнце было уже в зените. Вместе с двумя вчерашними силками вокруг озера получилось четырнадцать: некоторые на берегу, некоторые ярдах в ста от берега. Все их можно было проверять по пути на мою «лосиную засаду» и обратно.
В середине дня я расположился на позиции. Несколько часов я просидел зря, а потом увидел наконец лосенка и его мать, вышедших на лед озера. Лосенок пробежал несколько футов, утопая по колено в снегу, потом так же, бегом, вернулся на берег и принялся щипать ветки. Мать уже его не кормила молоком, он был слишком взрослым. Если лосенок был зачат как положено, суровой зимой, и появился на свет в мае-июне, то теперь ему было месяцев восемь. Лосиха, его мать, была очень крупной: футов семь в холке, весом не менее тысячи фунтов. Ее мяса нам хватило бы на год. Но так много нам было ни к чему. Без своего лосенка лосиха выжила бы, а лосенок без лосихи – вряд ли.
