Это могли быть мы - Макгоуэн Клер
Адам, наши дни
Адам лежал на кровати, разглядывая пятна сырости на потолке, и слушал, как Барри в соседней комнате принимает душ. Почему он так шумит? Чем он там занимается? Или Адам не хотел знать ответ на этот вопрос?
Он, конечно же, учитывал возможность того, что однажды девушка может забеременеть от него. Если заниматься сексом так часто, как он, то это почти неизбежно. Он не понимал приятелей, которые изо всех сил старались отговорить девушек от использования презервативов. К чему эти глупости? Зачем рисковать, что однажды ты будешь нянчить вопящего младенца, оплачивать его потребности, навсегда привязанный к его матери, с которой вы будете ненавидеть друг друга, и этот ребенок тоже будет тебя ненавидеть? Нет уж, спасибо. В двенадцать лет он просил сделать ему вазэктомию, но ему не разрешили. Его дурак-отец тогда сказал: «Ты передумаешь, Ади». И вот результат. Делия беременна, и у ребенка может быть та же болезнь, что и у Кирсти. Он представил себе, как они живут вдвоем в каком-то хлипком домишке в пригороде, обставленном мебелью из «Икеи», с младенцем, который без остановки плачет и плачет, срется и срется, а они смотрят друг на друга в сумерках в четыре часа утра, понимая, что их любовь раздавлена, растоптана этим самым ребенком, которого они породили. Лицо Делии, огрубевшее от усталости и досады, как лицо его матери. Он сам прячется в каком-нибудь гараже, убеждая себя, что он все еще музыкант, только для того, чтобы прервать занятия и разогреть запеченную фасоль или вынести мусор, как его отец все те годы.
Она наверняка знала, что это может произойти. Эта мысль пришла ему в голову, пока он лежал один в маленькой, по-спартански обставленной комнате. Все цветные пятна были связаны с Делией: репродукции, когда-то купленные ею для него и стоявшие теперь у стены, так и не вставленные в рамки, зеленый кардиган, который она забыла в последний раз, несколько месяцев назад. Должно быть, именно тогда это и произошло. Делия, Делия. Она это нарочно сделала? Он снова вспомнил, как все происходило – безумие их тел, ощущение полноты жизни в этот момент, такое сильное, что можно было потерять сознание. Были ли они осторожны? Не особо. Даже он иногда мог увлекаться, а они были молоды, лишь чуть за двадцать. Это должно было случиться. Человеческое тело создано для того, чтобы терять контроль над собой, опьяняя друг друга, чтобы заделать ребенка, и в итоге так и получилось. Господи, как же глупо они поступили! Он ведь знал. Они оба знали, что может произойти, что несет в себе его ДНК.
По крайней мере, было еще не поздно что-нибудь сделать. Срок должен быть еще не такой большой, ее живот оставался плоским, фигура – стройной. И она согласится. Ей придется согласиться. Не могла же она пойти на такой риск? Какова вероятность – пятьдесят на пятьдесят? Это безумие! Сейчас можно сделать необходимые тесты. В случае с Кирсти не было никакого предупреждения, УЗИ ничего не показывало. Теперь, спустя двадцать лет, так не будет. И даже если – он позволил себе представить худший вариант, – даже если Делия унаследовала от матери почти самоубийственную тягу к самопожертвованию, он вовсе не обязан участвовать в этом. Разве не так? Он мог просто уйти, как Кейт. Просто отказаться. Никто не может заставить его расплачиваться своей любовью, своим временем – самым ценным его достоянием, более ценным, чем деньги. Если произойдет худшее, он потеряет лишь свою семью. И Делию. Он потеряет Делию, всякое будущее, которое могло у них быть, видавшую виды квартирку на чердаке в центре города, о которой он пару раз позволял себе подумать. Но он никогда не думал о детях. Только не с той дрянью, которая жила в его генах.
Но что теперь? Она уже беременна, и внутри нее что-то пробуждается к жизни. Это нужно остановить, но Оливия исчезла, а Эндрю был слишком слаб, чтобы настаивать, да и в любом случае оба поддержат Делию в ее решении, каким бы оно ни было. Адам был уверен, что только один человек выступил бы на его стороне. Его мать.
Так Адам и провел несколько часов: хандря, размышляя и ища в интернете информацию о тестах, абортах и правах отцов, пока не услышал незнакомый звук и не понял, что это звонит его телефон, обычно стоявший в беззвучном режиме. Он бросился к трубке. Делия? Нет, это его тетя Элизабет. Странно. Не могла же она каким-то образом узнать о беременности Делии? Адам почти не общался с тетей. После ухода Кейт она пыталась поддерживать связь, но ее чувство долга было настолько очевидно, что Адаму казалось, будто она заранее отмечает каждый звонок в календаре, и теперь редко виделся с ней, с ее надоедливыми детьми и даже с родителями матери. Они боялись Лондона, а Адам уже давно отказывался ездить в их крошечный домик в Бирмингеме, где всегда пахло супом. Но это давало возможность отвлечься от бесконечных блужданий в собственных размышлениях, поэтому он решил ответить.
– Адам? – голос у нее был высокий и похожий на детский, хотя ей было уже за сорок.
Он терпеть не мог мамочек вроде нее.
– Да?
Она никак не могла знать. Скорее всего, она и не подозревала о существовании Делии. Насколько ему было известно, она даже ни разу не встречалась с Оливией, потому что Ливви никогда не участвовала в тех мучительных поездках в Бирмингем, куда его изредка таскал отец. Все это было слишком постыдно. Так что же она хотела рассказать ему и почему позвонила ни с того ни с сего в тот самый день, когда его жизнь перевернулась вверх дном?
Адам, 2017 год
– Ну, вот и все. Все кончено.
Оливия со слезами на глазах выключила звук телевизора, показывавшего инаугурацию, малолюдную из-за сильного ветра. За последние десять лет она сильно расслабилась, стала менее строгой в том, что касалось выпивки и закусок, и даже, слава богу, позволяла себе нарушать запрет на телевизор. Правда, смотрела она только круглосуточные новости, показывавшие сцена за сценой, как пламя охватывает тот мир, который они ему оставляют. Им-то было легко заламывать руки по поводу Брексита, а теперь Америки, но ему-то было всего семнадцать. Он еще даже в университет не поступил, и в этом мире он вынужден был расти.
Слезы Оливии его раздражали. С ней-то все будет в порядке – она была из богатой и аристократической семьи.
– Это же Америка, – буркнул он из продавленного кресла, в котором устраивался всякий раз, когда от него требовали «провести время с семьей». – Не знаю, с чего ты так расстраиваешься.
Она удивленно заморгала.
– Но подумай о мире, милый! Все принимает такой мрачный оборот.
Ему хотелось сказать, что мир всегда был мрачен – достаточно посмотреть на Кирсти или на подругу его матери, которая покончила с собой из-за недостатка поддержки, а Оливия просто не знала этого, потому что родилась в состоятельной семье, но, по правде сказать, его это тоже угнетало. Все было дерьмово, уничтожено изменением климата и загрязнением природы, а теперь взрослые всего мира решили устроить еще и это.
Приходилось признать, что последние несколько лет все же были чуть лучше. Сандра нашла Адаму психотерапевта, какого-то знакомого по учебе, молодого парня чуть за двадцать с хипстерской бородкой и в очках, который обращался к нему «приятель». Вообще, он ничего не имел против Лоуренса. В основном они говорили о музыке и кино, и иногда только выйдя после сеанса Адам понимал, что на самом деле он говорил о Кирсти или о матери, или о том, почему он постоянно расчесывает руки, и чувствовал себя обманутым, но если подумать, то все было честно – парень просто делал свое дело. В школе он тоже успокоился, перестал сеять хаос. Он был злым, но не тупым – если не сдать экзамены, то можно на всю оставшуюся жизнь застрять в этом скучном городишке среди толп людей с пустым взглядом, которые каждый день мотаются на работу в Лондон. Он перестал резать себе руки, кроме тех случаев, когда становилось совсем невыносимо, и теперь научился лучше это скрывать. При виде шрамов люди начинали задавать слишком много вопросов. Да и вообще, теперь этим занимались все подряд, это стало банально. А ему уже исполнилось семнадцать, и скоро он покинет эту помойку и начнет новую жизнь.
