Джулия Стюарт - Сват из Перигора
Чтобы хоть как-то отвлечься от предстоящих мучений, Гийом Ладусет отправился в сад — отдаться культивации овощей. Магазинные кожаные сандалии прочавкали по траве к сарайчику, который сваха содержал в той же строгости, что капитан корабля свой мостик. Гийом выдвинул ящик стола. Там, среди пакетиков с семенами, разложенных в алфавитном порядке, он отыскал нужный — зимний редис, который следует проредить, когда Луна войдет в созвездие Девы. Гийом рыхлил землю рядом с грядкой округлых цуккини и тут услышал грохот — то Фабрис Рибу пристраивал к дому стремянку. И впервые за долгие годы при взгляде на чертову курицу Виолетту, гревшуюся на садовой стене, Гийом Ладусет улыбнулся.
Тем временем на скандальных бастионах Эмилия Фрэсс пробиралась меж ведер с засохшим цементом и штабелей старой черепицы, оставшихся от предыдущего владельца. Найдя местечко в тени, Эмилия села и прислонилась к каменной стене. В руке она держала частично съеденное письмо — очищенное, насколько возможно, от crème pâtissière и высушенное на солнце. Эмилия вновь перечитала его, и уже в который раз сердце ее расцвело — столь восторженны были чувства, о которых в нем говорилось. И лишь когда она вспомнила, что слова эти исходили не от того человека, которого она всегда беззаветно любила, лепестки восторга осыпались. Она смотрела на брошенную белками скорлупу грецкого ореха и пыталась ответить на вопрос, сможет ли она когда-нибудь проникнуться к булочнику такой же страстью, какую он испытывал к ней. И пусть письмо его было образцом чарующей поэзии, пусть Эмилия всегда восхищалась Стефаном Жолли как мастером своего дела, владелица замка знала, что руки булочника — не те, в объятиях которых она так страстно мечтала найти приют.
Но на письма принято отвечать, и Эмилия Фрэсс решила поговорить со Стефаном Жолли. Она вытащила из-под кровати времен Ренессанса нелепые средневековые туфли, процокала вниз по витой каменной лестнице, открыла выбеленную солнцем дверь и захрустела подошвами по подъемному мосту замка. Но когда Эмилия — в старинном платье цвета чайной розы, будто обрезанном по колено — добралась до булочной, она обнаружила огромную очередь, растянувшуюся до места, где ранее возвышался каменный крест. Эмилия Фрэсс поинтересовалась у одной из женщин, откуда столько народу и чего они все тут ждут, и та ответила, что в одном из пирожных булочника обнаружилось любовное послание и теперь все надеются найти такое же для себя. Шокированная владелица замка — которая поведала о своей находке всего двум односельчанкам, да и то лишь после того, как те клятвенно пообещали держать рот на замке, — решила вернуться попозже.
Нет, это не Лизетт Робер проболталась о необычном послании. Эмилия Фрэсс пришла к ней с просьбой помочь разобрать слова, размытые ромовым crème pâtissière, и повитухе хватило одного взгляда на письмо, чтобы сразу узнать почерк Гийома Ладусета. Но пресловутая неспособность Лизетт Робер вмешиваться в чужие дела помешала ей раскрыть тайну личности отправителя. И после ухода гостьи повитуха более ни словом не обмолвилась об интригующем эпизоде, убрав его до лучших времен в кунсткамеру своей памяти.
Человеком, виновным в необычайно длинной очереди в булочную, была Сандрин Фурнье. Когда слух о том, что все пирожные из булочной достались Эмилии Фрэсс, дошел до торговки рыбой, та, не теряя времени, отправилась в замок в надежде отвоевать у его владелицы как минимум кофейный эклер. Услышав, что все эклеры разобраны, рыботорговка расстроилась настолько сильно, что Эмилия тотчас же предложила ей аперитив в качестве утешения. И именно в этот момент Сандрин Фурнье, желая полюбоваться открывавшимся из окна видом, встала с деревянного кресла и заметила на столе письмо. Несмотря на богатое воображение, владелица замка не смогла придумать никакого разумного объяснения промокшему посланию, кроме правды. Торговка рыбой рассказала о необычной находке мадам Серр, заворачивая ее любимую форель, и посоветовала внимательно осмотреть полученную от Эмилии ромовую бабу, ибо ей совершенно не хочется, чтобы старушка подавилась и умерла прежде, чем оплатит свой месячный счет. Мадам же Серр, которая по глухоте своей не расслышала имени адресата, меняла его всякий раз, пересказывая новость односельчанам, уверенная, что рано или поздно назовет правильное.
Эмилия Фрэсс возвращалась вверх по Рю-дю-Шато — той, что действительно вела к замку. Внезапно рядом притормозила машина Ива Левека — дантист пожелал еще раз поблагодарить ее за восхитительные пирожные с миндалем. В действительности отнюдь не правила хорошего тона заставили Ива Левека остановиться, дантисту просто хотелось оттянуть предстоящее рандеву с Дениз Вигье. Ив Левек успел даже поинтересоваться у Эмилии насчет происхождения скелета ламы в вестибюле замка, но был вынужден извиниться и продолжить путь, ибо создавал препятствие Марселю Кусси, который подъехал сзади на своем тракторе с насаженными спереди двумя тюками сена. Вырулив из деревни, дантист свернул вправо у пастбища с рыжими лимузенскими коровами, дружно подмигивавшими всем и каждому, и взял курс на Сорж.[42] Он ехал по зеленой долине, мимо холма с полуразрушенным замком, пытаясь понять, как свахе удалось уговорить его согласиться на еще одно свидание с этой отвратительной бакалейщицей. И когда вдали показались очертания деревушки, Ив Левек твердо решил, что пора завязывать с любовью, оказавшейся даже мучительнее треклятых запоров.
Дантист припарковался у церкви с резьбой над входом в виде черепа и трубящих ангелов и тут же расстроился, ибо буквально уткнулся взглядом в стрелку с указанием направления к знаменитому Музею трюфелей. Значит, ему не удастся сбежать домой под предлогом того, что музей невозможно найти. Он прошел мимо очаровательных каменных домиков с закрытыми голубыми ставнями, и сердце его упало еще ниже: ненавистная бакалейщица уже стояла в тени платана у входа в музей и утирала лицо носовым платком. Стараясь держаться как можно дальше, Ив Левек поцеловал Дениз Вигье в обе щеки и сделал комплимент, похвалив ее жуткое платье, купленное, судя по всему, в палатке на сельском рынке.
Они прошли внутрь и какой-то миг стояли плечом к плечу у билетного киоска — ровно до тех пор, пока Дениз Вигье, которая не могла более противиться искушению в виде магазинчика с сувенирами, не сорвалась с места. Билетерша приветливо протянула Иву Левеку два билета, он понял, что загнан в угол, и с явной неохотой полез в карман. Желая покончить с этими муками как можно скорее, дантист сразу же направился к выставке, посвященной классическому перигорскому трюфелю, также известному как «черный бриллиант», и остановился у первого по порядку стенда. Пока Ив Левек читал о том, что у трюфелей нет ни корней, ни стеблей, ни листьев, ни даже настоящих плодов, — что часто сбивает ученых с толку, и те теряются, не зная, к какому миру, флоры или фауны, относить это загадочное чудо природы, — бакалейщица как раз вошла в зал с маленьким бумажным пакетиком, в котором лежала щеточка для ногтей в форме трюфеля, и теперь изучала, без всякой системы, первый попавшийся ей на глаза стенд. Дантист бросил взгляд на Дениз Вигье. И пока она — подавшись вперед своей необъятной грудью, что тянула бакалейщицу вниз, из-за чего та выглядела согнувшейся, словно под проливным дождем, — узнавала, что прославленный гриб можно найти только под землей на голых участках вокруг определенных видов деревьев, Ив Левек, уже в который раз, задал себе вопрос: о чем, прости господи, думал сваха, сводя его с этой бабой?
Дениз Вигье скрылась за углом, а Ив Левек поотстал, заинтересовавшись шкафом, внутри которого были выставлены стеклянные банки с чем-то сильно напоминавшим иссохшиеся мозги. Он изумленно смотрел на 570-граммовый трюфель-рекордсмен, найденный в Сорже мсье Жаном-Ноэлем Комбо 19 декабря 1995 года, думая лишь об одном: какие чудовищные цены, в сравнении с супермаркетом, заламывает Дениз Вигье за грибы в своей бакалейной лавке.
Как только дантист заметил, что его спутница возвращается, он моментально переместился к другому стенду, рассказывающему о поезде, что в XVIII веке курсировал между Эксидойем и Перигё. Бесчисленные охотники за трюфелями набивались в него с полными корзинами, испускавшими аромат такой крепости, что железнодорожному начальству пришлось выделить для них отдельное купе, дабы запах «черных бриллиантов» не перебивал благовония благородных дам. Однако мысли Ива Левека тут же перенеслись к бабке Дениз Вигье — предательнице, признанной виновной в «горизонтальном коллаборационизме» и наголо остриженной в Перигё под плевки толпы.
Дениз Вигье хорошо знала, что говорят о бабушке за ее спиной. Бакалейщица никогда не спрашивала ее, правда ли это, — как, собственно, и обо всем остальном, ибо бабушка умерла через год после окончания войны, при родах своей первой и единственной дочери. Врачи сошлись во мнении, что смерть стала результатом ужасного надругательства, которое ей пришлось пережить, — насилия столь жестокого, что доктора сочли благоразумным не говорить ничего ее мужу. До сих пор неизвестно, кто донес на несчастную девушку, — возможных кандидатов было более чем достаточно. Все знали, что в первую ночь нацист приходил к ней в дом за охотничьим ружьем, вся Амур-сюр-Белль слышала, как тот выстрелил в воздух в виде предупреждения. Все знали, что во вторую ночь он явился к ней за свиньей, ибо пронзительные визги хрюшки перебудили всю округу. Но никто так и не узнал, что, когда тот же немец приходил к бабке Дениз Вигье в следующие ночи, он держал у горла девушки нож, дабы заглушить ее всхлипы. Точно так же, как и о ножницах, что она всадила фашисту промеж лопаток в одну из таких ночей, когда он лежал, взгромоздившись на нее всей тушей, — те ножницы и по сей день торчат промеж лопаток, на глубине девяти футов под землей, в саду за семейной бакалеей.
