Джулия Стюарт - Сват из Перигора
Повитуха покинула «Грезы сердца» — наполнить первую из пяти ванн в этот день, — и Гийом Ладусет поглядел на часы — в надежде, что дело идет к обеду и он может пойти домой и пересидеть там какое-то время. Но было всего лишь без двадцати одиннадцать.
Сваха открыл верхний левый ящик стола, достал тонкую папку и принялся перечитывать анкеты своей клиентуры, надеясь наткнуться на какой-нибудь неожиданный вариант, однако мысли его были заняты нескончаемой чередой картин, одна ужаснее другой, его любовного признания в самых неподходящих руках.
Гийом как раз сверялся с часами — лишь для того, чтобы разочароваться во второй раз, — и тут дверь в «Грезы сердца» распахнулась. Это был Стефан Жолли, перепачканный мукой больше обычного.
— Я могу все объяснить! — поспешно воскликнул сваха при виде друга.
— Надеюсь.
Булочник направился к креслу с облупившейся инкрустацией и уселся в него.
— Понимаешь, Стефан, пришла Эмилия Фрэсс, мы заболтались, вспоминая прежние дни, и я сам не заметил, как продал ей все. Даже не знаю, что на меня нашло. Должно быть, внутри меня вновь проснулся коммерсант.
— Если бы ты действительно продал все, Гийом, разговор был бы совсем иной, — ответил Стефан Жолли. — Я пересчитал деньги, сложенные тобой возле кассы (которую ты, кстати, почему-то даже не открывал), и то, что у меня получилось, никак не соответствует двумстам сорока шести пирожным, что я оставил на твоем попечении. Мало того, что большинство покупателей остались вчера без сладкого, — сегодня мне вообще нечего им продать. И все утро меня донимают клиенты, размахивая перед моим носом долговыми расписками, большинство из которых, по-моему, грубые подделки.
— Прости, Стефан, я отработаю, обещаю, — взмолился Гийом Ладусет. — И разумеется, я заплачу за все пирожные.
Но булочник не унимался.
— Мало того, что ты не оставил ни одной ромовой бабы для мадам Серр и старушке пришлось тащиться за нею в замок, так ты, оказывается, не можешь даже сложить цену круассана с ценою буханки хлеба.
— Я откажусь от платы за «Непревзойденную Серебряную Услугу». Как тебе такой вариант?
Стефан Жолли явно оживился:
— Для начала неплохо.
— Кстати, — словно вспомнил вдруг сваха, отчаянно ища возможность сменить тему, — как прошло твое свидание с очаровательной Вивьен Шом?
— Она на диете.
— На чем?!
— На диете.
— Вот это сюрприз! — Сваха был явно в шоке. — Нет, это точно не для тебя. Тебе нужен кто-то, кто будет наслаждаться твоими талантами, а не вздрагивать от ужаса всякий раз, когда ты достаешь кондитерский шприц. А если вы вдруг поженитесь и она решит сесть на другую диету? Что скажут люди? Что «Мадам Ля Буланжер»[40] отказывается есть пирожные мужа? Да о таком даже подумать страшно. Прошу тебя, Стефан, прими мои извинения, я правда не знал. Это лишь еще раз доказывает: нельзя судить о людях по их внешнему виду. Она показалась мне вполне адекватной. Я обязательно поставлю пометку на ее анкете. Значит, мяснику это тоже будет неинтересно. Так, давай-ка посмотрим, что еще можно тебе предложить…
Но Стефану Жолли было не до амурных прожектов. Он сказал, что ему пора возвращаться в булочную, и вообще он хотел бы переждать несколько недель, пока все успокоится.
Сваха еще долго смотрел в окно вслед лучшему другу: варикозные вены цвета опала расползались из-под шорт в бело-голубую клетку по полным лодыжкам, переходившим в пару на удивление маленьких ступней. Потом взглянул на часы. Идеальное время закрыться, подумал Гийом про себя: до полудня всего полчаса, а дела сердечные, как известно, на пустой желудок обсуждать не рекомендуется. Он быстренько собрал вещи и поздравил себя с тем, что успел запереть дверь прежде, чем кто-нибудь усядется на подушку с вышитым вручную редисом и примется благодарить его за столь пылкое изъявление нежнейшей привязанности.
Сваха шел домой кружным путем, надеясь, что так у него меньше риска столкнуться с кем-то из односельчан. Но когда он проходил мимо старой хлебопекарни, из-за угла вынырнул Фабрис Рибу.
— Привет, Гийом.
— Привет, — ответил сваха, стараясь не смотреть владельцу бара в глаза.
— Да уж, должен признать, ты человек страстный.
— Правда? — пришел в ужас Гийом Ладусет.
— И такой романтичный. Никогда б не подумал.
— Это была ошибка.
— Не может быть.
— Точно. Клянусь чем угодно.
— Как бы там ни было, я-то останусь при своем убеждении. Конечно, если ты понимаешь, к чему я клоню.
— Я тоже!
— Но знай: если моя семейная жизнь когда-нибудь закончится, я буду тут как тут.
— Нет, пожалуйста, не надо!
— Все вокруг только и говорят, что о романтических свиданиях, что ты устраиваешь. И мы все видели, как Лизетт Робер и Марсель Кусси выпивали вместе у меня в баре. Везет же мерзавцу! Я, если честно, чувствую себя обделенным. Хотя, с другой стороны, у меня ведь жена — значит, подписаться я не могу. Или все же могу?
Гийом несколько раз моргнул — глаза его были уже не так широко распахнуты.
— Конечно, можешь! — выпалил он с облегчением.
— Фантастика! — Фабрис Рибу пришел в такое возбуждение, что его «сосновая шишка» даже задрожала. — Когда я смогу начать?
Но сваха довольно быстро обрел чувство реальности.
— Вообще-то ты не можешь.
— Нет?
— Прости, но это только для одиноких.
— Жаль. Ладно, не бери в голову. Эта работа наверняка отнимает у тебя кучу времени. Сто лет тебя в баре не видел.
— Я неважно себя чувствовал.
— Ты давай-ка поправляйся. И заходи. Иначе как я разбогатею?
Гийом Ладусет запер дверь на засов, чтобы предотвратить внезапное появление нежеланных гостей. Пытаясь напомнить себе, что в жизни еще остались приятные вещи, он спустился по скрипучим деревянным ступенькам в погреб, поцокал по земляному полу в воскресных дедовых сабо и вернулся обратно с победным выражением на лице и банкой консервированной гусятины. Но стоило ему присесть за кухонный стол и поднести ко рту первую ложку, как в голову тут же пришла тревожная мысль. Свахе вспомнилось, что, когда он возвращался домой, мадам Серр не сидела, как всегда, на стульчике для пикника перед своей дверью. Воображение Гийома тотчас нарисовало картину: Эмилия Фрэсс с сожалением сообщает мадам Серр, что ромовые бабы закончились, и та покидает замок с коробкой mille-feuilles. Не в состоянии разобрать письмо своими подслеповатыми глазками, старуха несет листок к бакалейщице, которая старательно зачитывает его вслух в присутствии особенно длинной очереди покупателей. Отсюда и ответ, почему мадам Серр нет на привычном боевом посту, — она прячется от свахи, в ужасе от его амурных излияний.
Надеясь отвлечься от своих тревог, Гийом отправился в сад — заняться первым в этом году ореховым вином, которое он собирался приготовить по древнему «листовому» методу, ибо, согласно традиции, собирать зеленые грецкие орехи следовало не позже 14 июля. Но, взобравшись на стремянку, он подумал вдруг, какой несусветной глупостью было отдать Эмилии все пирожные из булочной. Он укладывал листья на отстой в смеси из четырех частей вина и одной части бренди с добавлением сахара и цедры апельсина и размышлял, насколько это было нелепо — даже думать о том, что он когда-либо сможет вернуть Эмилию. Разливая смесь по бутылкам и перенося в погреб выстаиваться на год, он пытался представить себе, чем любовь всей его жизни занимается в данный момент.
А Эмилия Фрэсс рылась в холодильнике в поисках того, чем бы утолить не на шутку разыгравшийся аппетит. Отодвинув в сторону восхитительный кусок печенки, купленный у разносчика-мясника, она наткнулась на последнюю оставшуюся коробку с пирожными. Владелица замка до сих пор не могла понять, как случилось, что она покинула булочную, нагруженная под завязку, при том, что пришла за одним лишь mille-feuille. Только добравшись до дома, Эмилия сообразила, что одной ей с таким неимоверным количеством не управиться, и принялась обзванивать односельчан в надежде избавиться от сладких излишков. Но ведь пока Гийом Ладусет открывал очередную коробку, обнаруживал, что та не подходит по размеру, находил нужную, заполнял доверху и обвязывал веревочкой, Эмилия могла наслаждаться его компанией.
Она поставила коробку на кухонный стол и налила себе сладкого белого «Шато Мари Плезанс Бержерак». Приподняв картонную крышку, Эмилия достала то самое первое mille-feuille, которое Гийом Ладусет выбрал специально для нее, — пирожное было таким огромным, что она, разумеется, приберегла его для себя. Эмилии пришлось изрядно потрудиться, пытаясь откусить хоть чуть-чуть, прежде чем прийти к печальному выводу: к сожалению, на сей раз выпечка Стефана Жолли оказалась далека от своих обычных непревзойденных стандартов. Пытаясь понять, что же здесь не так, она внимательно осмотрела пирожное — и ее внимание привлекло что-то втиснутое между слоями теста. Эмилия разделила лакомство пополам и достала комок бумаги, вымокший в сдобренном ромом crème pâtissière. С трудом разлепив бумагу, она увидела, что это письмо. И хотя чернила расплылись, а изрядный клочок, включая подпись, она проглотила минуту назад, ей удалось, пусть и с большим трудом, разобрать слова. Чем дальше читала Эмилия, тем яснее понимала, что она только что получила первое в своей жизни объяснение в любви, да еще такое восторженно-сентиментальное, что сердце владелицы замка воспарило выше сарычей над скандальными бастионами. И лишь одного Эмилия Фрэсс так и не смогла понять: как булочник мог любить ее все эти годы и не проявить свои чувства ни единым, пусть даже маломальским намеком?
