Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Михаил Пак взялись за задолжников.
Я дважды просил направление на пересдачу у Пака. Тот отправлял меня играть в футбол. Пришел я и в третий раз к замдекана. Он и в третий раз погнал меня на стадион.
Вернулся домой к двенадцати.
– Сдал электрические машины? – спросила мама.
– Никогда мне не сдать эти долбанные машины. – Сказал я и улегся на кровать.
– Почему?
– В третий раз направление на экзамен этот засранец не дает.
– Кандай засранец?
– Есть там один. Пак, замдекана.
– Почему Каира не попросил с ним поговорить?
– Сколько может он просить за меня? Каиру Махметовичу я надоел.
Исполняющий обязанности доцента кафедры теплоэнергетических установок Каир Махметович Омаров уважает моего отца. Но надо знать меру. Он и без того немало сделал для меня.
– Что теперь? – матушка не отставала.
– Что-нибудь придумаю. – Я повернулся к стене. – Не мешай… Хочу спать.
Проснулся я через три часа. Разбудила матушка. Она стояла в пальто и совала мне в нос какую-то бумажку.
– На.
Это было направление на экзамен. Внизу подпись заместителя декана
"М.Пак".
– Ты что, ходила в институт? – Я соскочил с кровати.
– А ты что думал?
В деканате находились Жиенкулов, Пак, другие преподаватели, когда вошла мама.
– Кто тут Пак? – спросила матушка.
– Я. – Поднялся заместитель декана. – Что вы хотели?
– Я ничего не хочу. – Мама смерила его презрительным взглядом. -
Это ты хочешь, чтобы мой сын стал бандитом.
– В чем дело? – На защиту заместителя встал Жиенкулов. – Вы кто такая?
– Это ты кто такой? – Матушка развернулась на декана.
– Я декан факультета Сергазы Ахметович Жиенкулов.
– Так ты брат Шары?
– Да.
Шара Жиенкулова известная танцовщица.
– Брат Шары и тоже хочешь, чтобы мой сын стал бандитом?
– Апай, подождите. В чем дело?
– Вот этот Пак не дает моему сыну направление на экзамен. Хочет, чтобы сына выгнали из института…
Пак спросил:
– Как фамилия сына?
– Ты лучше напиши мне на бумажке свою фамилию.
– Зачем?
– Завтра я пришлю к вам комиссию из ЦК.
…Утром я пришел на кафедру электрических машин к преподавателю
Борисову.
Он взглянул на направление и присвистнул.
– Это твоя мать вчера приходила в деканат?
– Она.
– Мамаша у тебя не подарок. – Борисов хихикнул. – Давай зачетку.
Трояка тебе хватит?
– За глаза.
Из однокашников один только Валихан принимал меня таким, какой я есть и возражал против устоявшегося мнения о том, что я оболтус, которому место на историческом факультете КазГУ. Староста наш служил в десантных войсках, после армии работал на производстве и говорил:
– Бека, ты – большой балдежник.
Витька Варвар не варвар. Носил он фамилию Курако. Хоть и учился
Витька примерно так же как и я, но человек он любопытный.
Кличку получил он на просмотре румынского фильма "Колонна". По равнине скакали с топорами на лошадях, натянув на лица лисьи морды, варвары. Витька спросил:
– Это кто?
– Ваши предки. – ответил я.
– Ужас. – прошептал Курако.
Мама его преподавала математику в 28-й школе, отец Виктор
Степанович отставной подполковник медицинской службы вел занятия по медицине в институте иностранных языков, а на досуге лихорадочно рассказывал о богатеях
– Ты слышал о начальнике ХОЗУ Совмина? Его фамилия Бабник.
– Виктор Степанович, – уточнял я, – не Бабник, а Бабкин.
– Так я и говорю, Бабник. – взахлеб повествовал старший Курако. -
Знаешь сколько у него денег?
– Сколько?
– Миллионы.
Виктор Степанович прихрамывал на одну ногу. Не как "Твист о гейн", но заметно. С утра он пил портвейн, к вечеру наливался до краев, бродил по округе пьяненький, но милиция его не трогала.
– Мария Леонтьевна, – говорил участковый маме Варвара, – вашего мужа мы не забираем.
– Что его забирать? Тихий инвалид войны.
Варвар парень экономный. Когда я рассказал маме, как Витька умудрился прожить в Топаре четыре месяца на десять рублей, то Ситок, видавшая всякие виды, не удержалась от восхищения.
– Жадный молодец! Бери с него пример.
Прожить на червонец в чужом городе и при этом поправиться на четыре килограмма Варвару бы не удалось, если бы с ним в одной комнате не жили однокашники Канат Дильдабеков и Жусуп Калымбетов.
Они привезли с собой тушу барана, несколько кругов любительской колбасы, два ящика макарон. Колбасу они просили Витьку без их ведома не трогать. Витька просыпался с уходом Каната и Жусупа на ТЭЦ и первым делом нарезал себе на завтрак любительской. Отрезал он так, чтобы не было заметно. Дильдабеков и Калымбетов возвращались со станции и возмущались:
– Опять нашу колбасу ел!
Колбаса висела у окна на веревочке. Витька не мог понять, откуда они узнавали про его баловство с любительской. Нарезал то он аккуратно. Приглядевшись, увидел еле заметную, сделанную ножом, метку. Посмеялся про себя Витька, да и стал делать свою метку, ту что повыше оставленной Жусупом с Канатом. Канат и Жусуп продолжали хмуриться, но попрекать обжорством прекратили
Что касается бараньей туши, то Витька говорил друзьям:
– Вы езжайте себе спокойно на станцию. А я пока приготовлю бешбармак.
– Любишь бешбармак? – беспокойно спрашивал Калымбетов.
– Я люблю казахов. – говорил Варвар. – У вас и кухня хорошая. Еще мне нравится казы.
После Топара Жусуп разочаровался в однокашнике.
– Твой друг Курако нехороший. – говорил он мне.
– Жрет много?
– Откуда знаешь?
– Знаю.
…– Ленка болела. Пока с Любкой искали ампициллин – ни до кого не было дела. – Коротя расставлял шахматы.
– Ребенок болеет – плохо. – Шеф сделал ход. – Сейчас как?
– Любка колет ее десять дней… Хрипы прошли. Та-ак… Что ты мне тут готовишь? – Коротя задумался и сказал. – На той неделе я звонил тебе на работу. Сказали, что ты на базе.
– Ну да… Два дня с Димкой там проторчали.
Вовка Коротя геофизик и работает в трех километрах от города в
Волковской экспедиции. Жена его Люба физик. У них две дочери Лена и
Катя.
Женился в 71-м и Мурка Мусабаев. Мурка заведует отделением в инфекционной больнице. Полчаса назад звонил, обещал подойти.
Матушка зовет меня на кухню. Передача готова. Сегодня я иду кормить Ситку и Джона.
В столовой третьего отделения пожилая женщина беседует с молоденьким парнем. Женщина встает, подходит к умывальнику, моет руки, возвращается за столик. Паренек доедает коржик.
Мы сели через стол от них, Ситку госпитализировали позавчера, глаза у него зашмаленные, он суетится, Джон психует.
– Джонни, погоди… – Ситка соскочил со стула. – Сейчас я возьму у буфетчицы ложки.
Джон ничего не говорит и руками лезет в кастрюльку с бешбармаком.
– Джонни, говорю тебе, погоди… – Ситка нетерпеливо стучит в задраенное фанерным листом окошко раздаточной.
Джон продолжал ковыряться в кастрюльке.
– Вера, нам с братишкой нужны ложки!
Окошко раздаточной открылось.
– Вот ложки, Джонни… – Ситка Чарли глянул на Джона и сказал. -
Что не мог подождать?
– Иди на х…! – алюминиевая ложка полела на пол.
– Ты что?!
– Ты мне остох…л! Иди в п…! – Джон замахнулся на Ситку Чарли.
Семейно-психический камнепад перегородил дорогу через перевал. В эти минуты для меня четко и ясно обрисовалось положение, в какое угодила наша семья. Это даже не несчастье, а последствия непонятной природы разрушительнейшей катастрофы в горах. Глыбины продолжали валиться с вершин и спереди и сзади. Перевал закрыт навсегда.
"И это только начало, – думал я, – Впереди бесконечная зима".
Картина цапающихся моих безумных братьев отображалась во мне внутренним грохочением. Я уже не испытывал жалости ни к себе, ни к сумасшедшим братьям. В эти минуты я ненавидел и Ситку, и Джона.
Сейчас я по-настоящему понимал, что подлинный ужас существования нашей семьи возможно ощутить только здесь, в пропитанной кислым томатным духом столовой третьего отделения.
И умереть нельзя, и жить невозможно. "Прощай, труба зовет..".
Положение трубовое.
…Я миновал проходную больницы и чуть ли не бегом преодолев три квартала, пытался собрать, воссоединить себя. Мама не понимает, где мы находимся. Она хорохорится. А папа…? Валера все понимал…
Бедный, бедный папа…
В какой мы очутились западне, по-моему, лучше всего понимал один только я. Потому, что все надежды родителей сомкнулись на мне и, что из этого могло получиться, знал только я один.
Я замедлил ход и задумался.
Внезапно, ни с того, ни сего передо мной далеким видением промелькнула Таня Власенкова. Она возникла не на секунду-две, – на короткий миг, – и тут же рассеялась.
