Катрин Панколь - Я была первой
Но сегодня, шагая рядом с тобой под сводами улицы Риволи, я уже ни в чем не была уверена.
Я была не уверена, что мне удастся справиться с твоими призраками.
Выйдя на проезжую часть, я застыла как вкопанная.
Я была не состоянии идти дальше, не способна сдвинуться с места.
Ты подошел ко мне, широко распахнул мне объятия, но я не стала к тебе прижиматься. Наша безумная гонка привела тебя в возбуждение. Твои щеки горели, ты зарумянился, взмок. Капельки пота стекали по твоим вискам. Ты стер их тыльной стороной ладони, стараясь не встречаться со мною взглядом.
Я стояла неподвижно, следила за каждым своим жестом, чтобы случайно тебя не задеть, не коснуться твоего тела.
Ты молча окинул меня взглядом и подозвал такси.
Ты побежал к такси, которое, замедлив ход, остановилось чуть поодаль.
Ты побежал, чтобы не упустить его.
Я не спеша последовала за тобой. Торопиться мне не хотелось.
Ты сорвался с места, и я видела как ты бежишь.
Твоя черная куртка развевалась на ветру, черные мокасины тяжело шлепали по асфальту. Ты бежал неуклюже, держа под мышкой мою книгу.
Я смотрела тебе вслед и вдруг увидела ее.
Я увидела неловкую женщину, стесненную в движениях. Одутловатую немолодую женщину, которая бежит, запыхавшись от собственного веса, закутанная в неудобное, слишком толстое пальто, обутая в громоздкие тесные туфли. У нее были широкие бедра, огромные ноги в непрозрачных чулках, какие можно увидеть в витринах специализированных магазинов для пожилых. Она размахивала руками и была похожа на кита, плавниками рассекающего волны.
Ты бежал как дебелая старуха.
При виде тебя мне представлялся не мужчина, способный звезды достать с небес и бросить к моим ногам, не свободный сильный мужчина, обещавший мне новую счастливую жизнь, куда, как в книгу почета, я уже готовилась вписать свое имя, а тяжелая старая женщина, виснувшая на тебе сзади, усмирявшая все твои порывы, не выпускавшая из своих цепких объятий, старая женщина, которая, взгромоздившись тебе на спину, завладела твоим телом, твоей жизнью, твоими надеждами, твоей любовью.
Эта женщина вдруг враждебно застыла прямо передо мной, грозная, злая, уродливая.
Сев в такси, я поняла, что попала в плен, стала вашей с нею заложницей.
Она сидела здесь же, между тобой и мной, я видела ее толстое пальто, широкие бедра и плечи, плотные чулки. Она перевела дыхание, и обмахиваясь платком, одну за другой расстегнула пуговицы пальто, провела рукой под мышками, пригладила волосы, сообщила таксисту мой адрес. Потом она повернулась, и смерив меня взглядом, невозмутимо прошептала мне на ухо: «Я была первой, барышня!»
Я вздрогнула, зажалась в угол, и когда ты попытался привлечь меня к себе, едва удержалась, чтобы не закричать: мне вдруг показалось, что меня обнимает старуха.
Я не могла тебе этого сказать. Не могла и все. Это было слишком личное, слишком пугающее.
К тому же, я была уверена, что ты этого не знаешь, не желаешь знать. Ты делаешь все, чтобы забыть ее ненасытную любовь. Твоя мать хотела, чтобы ты был идеальным, чтобы все вокруг тебя было идеальным. Ты повсюду носил ее за собой: на себе, в себе. Она вживилась в твое тело как имплантант, срослась с твоей кожей как татуировка. И куда бы ты ни шел, она неотступно следовала за тобой.
Иногда ты даже разговаривал ее голосом…
Еще вчера, позвонив мне по телефону, ты неожиданно взорвался, не смог с собой совладать, еще вчера ты задыхался, а сегодня – я это точно знала – ты уже забыл про вчерашний ужин, из-за которого вдруг перестал себя контролировать, утратил свою пресловутую выдержку и пустился бежать по городу.
Ты хотел вырваться из ее цепкий объятий.
Но всякая попытка бегства была обречена на провал, ибо, сам того не подозревая, ты тащил ее на своей спине.
Сидя у тебя на плечах, она отдавала приказания: возьми правее, теперь левее, вперед, назад. Она указывала тебе как любить, кого любить.
Чтобы ты никого не любил.
Когда ты смотрел на меня, за каждым твоим взглядом стояла она. Когда ты осыпал меня подарками, знаками внимания, ты старался угодить именно ей. Но чтобы ты ни делал, ей все казалось мало, она была ненасытна.
Ты видел перед собою не меня.
В моем лице ты пытался ублажить свою мать.
Каждая новая женщина, каждая новая любовь была для тебя лишь попыткой вырваться из ее плена. Ты надеялся, что новое чувство позволит тебе от нее избавиться. Ты не мог любить никого, включая самого себя: она не оставила места для другой, не давала тебе видеть, слышать, обонять.
– И она тебя выдерживает? Неужели ей это удается? Неужели нашлась женщина, способная тебя выносить? – сказала высокая брюнетка в книжном магазине.
Выносить твою мать, тяжкой обузой повисшую у тебя на плечах, и этот странный любовный треугольник. Ее не устраивают твои девушки, тебя не устраивает все вокруг.
Ты из кожи вон лезешь, чтобы любить женщин точно так же, как мать любила тебя. Она прочно вбила тебе в голову, что ее любовь превыше всего.
Я не могу тебе этого сказать.
Не могу и все. Ты еще не готов такое услышать.
Ты открыл мою дверь, втолкнул меня внутрь.
Ты вертишься, суетишься, тщишься понять, почему я вдруг замкнулась в себе. Ты снуешь взад-вперед по комнате пружинистым шагом, резко разворачиваешься, ходишь по кругу. Твои пальцы нервно теребят ремень, локти угрожающе раздвинуты в стороны. Ты смотришь на меня неподвижным, недобрым, испытующим взглядом.
Рычишь:
– Ты всегда начеку, всегда настороже. В чем я провинился на этот раз? Ну, говори же! Тебе не понравилось, что я поговорил с той девушкой в книжном? Это все из-за нее?
Я не могу тебе рассказать все, что увидела. Не могу и все.
– Опять я не прав? Да? Ты просто ищешь себе оправдание, ищешь повод, чтобы порвать, чтобы все сломать. Ну что, теперь ты довольна? Тебе не надоело начинать все сначала, губить всякую любовь, убивать любого, кто изнемогает от любви к тебе?
И вдруг меня словно холодный пот прошибает. Мне становится не по себе. А что, если все это подстроено врагом? Что если я ошиблась? Может быть, я стала жертвой обмана, галлюцинации, заботливо подосланной извечным врагом? Может быть, той эффектной сцены в ресторане не было вовсе, я ее просто выдумала?
Братик прав. Мы люди конченые, любить не способны, нечего тешить себя иллюзиями.
И все-таки я была уверена, что видела ее своими глазами. Она, как злая колдунья, громоздилась на твоих плечах. Я могла бы припомнить все детали, изложить нашу встречу во всех подробностях, описать рисовую пудру, пятнами расплывшуюся по лицу, седые волосы, безукоризненную химическую завивку, крупные руки в перчатках, сумочку как у смотрительницы в городском саду, тяжелые опухшие ноги.
