Катрин Панколь - Я была первой
– Ты будешь спать со мной, мой мальчик! – ответила мать. – Когда ты был маленький, мы всегда спали, крепко обнявшись… Я тебя ласкала, вдыхала твой запах, рассказывала тебе на ночь сказки, прижимала твое тело к своему. Ты согревал меня, успокаивал, без тебя я не могла ни пить, ни есть, но стоило мне лечь рядом с тобой, как все мои заботы, все мои печали исчезали сами собой. Прошу тебя, милый.
Она давит на тебя всей своей тяжестью, упорная, доступная.
– Это ужасно, чудовищно! Я едва не задушил ее! Я быстро вскочил и ушел. Мой стремительный уход больше походил на бегство.
Ты стонешь в трубку, повторяешь, что вечер был ужасный, просто ужасный… Ты полон отвращения, срываешься на крик, без конца повторяешь, что ненавидишь ее, ненавидишь. «Когда у меня грязная машина, она оставляет записочку на ветровом стекле, когда у меня отрастают волосы, она дуется и требует, чтобы я постригся, она проверяет хорошо ли отглажен воротник рубашки, не пускает за стол с грязными ногтями, знакомит меня с девушками из хороших семей, про которых знает все, всю родословную, всю подноготную, знакомит меня с ними, чтобы я на них женился. Я больше так не могу, больше так не могу!»
Остановить тебя невозможно. Ты летишь на полной скорости, испуская жалобы и стоны, задыхаешься от бешенства.
Любовь – странная штука. Избыток любви душит, нехватка – убивает.
Любовь – это такие весы, которые ломаются, если вес зашкаливает или если чаша совсем пуста.
Может быть, мы для того и встретились, чтобы найти золотую середину между чрезмерностью и пустотой? Чтобы познать настоящую любовь, приводящую чаши весов в искомое равновесие?
Только что это значит – настоящая любовь? Нам еще предстоит это понять. Наша любовь, наша жизнь еще только начинается. Сколько нужно смелости, чтобы быть счастливым. Остается только засучить рукава и не сдаваться.
Мы идем по городу. Ты шагаешь впереди, я бреду следом. Ты буквально летишь, будто мы куда-то опаздываем, торопимся на важную встречу.
Мы идем не останавливаясь. Ты мчишься как бешеный. Я ковыляю сзади, спотыкаюсь о торчащий булыжник, каблук застревает в трещине асфальта, но ты не сбавляешь шага. Ты продолжаешь бежать, как будто эта гонка для тебя – единственная возможность сбросить неприятные воспоминания, продолжить внутренний монолог, который я без труда читаю, несмотря на то, что ты молчишь и не оборачиваешься. Ты держишь руки в карманах. Я знаю, что твои руки напряжены, кулаки сжаты. Ты задеваешь плечами прохожих, толкаешь их, и проклиная их нерасторопность, расчищаешь себе путь. Ты идешь напролом, глядя под ноги неподвижным неистовым взглядом.
Мы проносимся мимо кафе и книжных магазинов, мимо прилавков с цветами, сувенирными футболками и Эйфелевыми башенками, но ты не снижаешь скорости. Горбатый карлик, сидящий на тротуаре с голым торсом и протянутой рукой, демонстрирует свой горб, но ты его не замечаешь. С рекламного щита, облокотившись на груду флакончиков Шанель № 5, на нас смотрит блондинка. Она улыбается, и флакончики сбегают вниз по ее длинным волосам. Чья-то заботливая рука вывела поверх плаката «я – вонючка». Я дергаю тебя за рукав, чтобы ты взглянул.
Ты меня не слышишь и продолжаешь свою безудержную гонку. Мы ныряем под своды улицы Риволи. Стеклянные шары фонарей отражают солнечный свет, наполняя улицу оранжевым сиянием. Поравнявшись с отелем Интерконтиненталь, мы скользим по керамическому покрытию, где сложным образом переплетаются разноцветные квадраты и ромбы. Я замедляю шаг, чтобы разглядеть прихотливый узор. Мне надоело за тобой мчаться, надоело участвовать в этом бессмысленном забеге.
Я предлагаю: «Пойдем ко мне, я налью тебе чаю, горячего ароматного чаю. Мы поговорим, отдохнем, ляжем на кровать, прижмемся друг к другу. Мне столько всего нужно тебе рассказать. Я висну на твоей руке, но ты все так же летишь на всех парах. Безумная гонка продолжается.
Ты не спрашиваешь устала ли я.
«Ну пойдем же, – упрямо продолжаю я. – Я выбилась из сил, у меня ноги болят. Куда мы вообще идем?»
Ты, не оборачиваясь, хватаешь меня за руку и крепко прижимаешь к себе, заставляя шагать в своем темпе.
Я покачиваюсь, но ты не позволяешь мне упасть, поддерживаешь меня за талию, и мы как сумасшедшие летим дальше. Я попыталась рассказать тебе о вчерашнем ужине, но ты меня не слышал. Ты был в глубокой прострации, витал далеко-далеко. Я стараюсь под тебя подстроиться, придерживаю сумку, чтобы она не соскользнула с плеча, и следую за тобой.
Я хочу вновь обрести былое чувство уверенности. Я помню как твердой и легкой походкой шагал вместе с нею по улицам Парижа и, казалось, весь мир принадлежит мне.
Знакомая история. Бывают дни, когда я ощущаю себя королем мирозданья, сильным и непобедимым. В такие дни я готов поднять ее на руки и унести на край вселенной. Я такой же как все, и даже лучше. А потом вдруг что-нибудь случается, такой вот дурацкий ужин у родителей, или вовсе сущий пустяк. Стоит мне наткнуться на собственное отражение в витрине магазина и обнаружить, что сзади торчит непослушная прядь, или воротник рубашки вылез из-под пиджака, или плащ весь помялся, стоит мне поймать на себе чей-то взгляд, чью-то улыбку, и я теряюсь. Я как будто разучился ходить, разучился быть победителем. Все кончено. Я уже ни в чем не уверен. Мне начинает казаться, что окружающие смотрят на меня сочувственно. Я вдруг становлюсь тяжелым, неуклюжим, категоричным. Короче, жалкий тип. Так и хочется встать у стены с протянутой рукой. Помогите мне, несчастному, подкиньте франк-другой! Судыри-сударыни, не откажите мне, бедному. Так бы и провалился сквозь землю. Это невыносимо, я сам себе противен… Понимает ли она что со мной происходит? Понимает ли с каким жалким типом связалась?
Ты все так же держишь меня за талию, подталкиваешь, ограждаешь от идущих навстречу. Ты смотришь прямо перед собой и тащишь меня вперед как буксир. Потом внезапно тормозишь, и прислонив меня к стенке, наваливаешься на меня всем телом. Ты хватаешь меня за подбородок, заставляя смотреть тебе прямо в глаза, и глядя на меня своим мрачным неистовым взглядом, начинаешь целовать. Ты до боли терзаешь мои губы, прямо на улице, не стесняясь прохожих. Ты расстегиваешь мою куртку, задираешь футболку, теребишь груди.
– Не надо, нас все видят, – тихонько прошу я, вырываюсь, поправляю одежду.
– Тебе стыдно? Стыдно, что тебя увидят вместе со мной?
– Нет… Прошу тебя, перестань. Перестань.
По улице Риволи снуют машины. Туристы ловят такси, но те преспокойно проносятся мимо, невзирая на все протесты. Удрученные туристы что-то кричат им вслед по-английски, пo-японски. Несколько пожилых дам выходят из-под вывески «Анжелина» с коробками пирожных в руках. Все из себя чистенькие, напудренные. Рядом с ними, такими непорочными, я вдруг ощущаю себя ужасно грязной, ведь меня только что прилюдно раздели.
