Таня Валько - Арабская жена
— Ахмед говорит, что лучше бы сам дал ей эти деньги.
— Ну что ж, пусть говорит, назад их он все равно не получит, это уж точно. Но я бы не давала денег для такого поганца! Он же собственную мать — не в глаза, разумеется, — называет шлюхой. Уж в чем, а в распутстве ее не упрекнешь. Это все муженек ее, чтобы себя оправдать, пытался обвинить Хадиджу в супружеской измене. Но все равно никто ему не поверил и не поверит, приведи он в суд хоть сотню лжесвидетелей!
— Из этого всего следует, что девяносто процентов сбережений Ахмеда забрал папаша, который, судя по всему, не отдаст их, — подытоживаю я, беспомощно разводя руками. — Похоже, какой-то нелицеприятный разговор между ними уже был.
— Да, был скандал, я сама слышала.
— Значит, о Самире с отцом говорить никто не собирается? — огорчаюсь я.
— Будет лучше, если Ахмед не станет брать на себя роль посредника. Отец просто из упрямства может ему отказать. Наш папочка стал в позу обиженного и оскорбленного! Не бесстыдство ли это? — задает она риторический вопрос. — Он практически ограбил собственного сына, а теперь еще гневается, когда сын деликатно просит вернуть деньги.
— Так какой выход ты для нее видишь? — возвращаюсь я к сути дела.
Внезапно Малика разворачивается и направляется в сторону нашей компании.
— Ну и проголодалась я, даже в животе бурчит. Я ничего еще не ела сегодня. — Мой вопрос она полностью игнорирует.
— Я тоже, — принимаю ее игру я. — Вкусно пахнет!
И мы пускаемся бежать, заметив, что остальные уже наполнили свои тарелки.
После еды, обильной и жирной, все растягиваются на подстилках, чтобы немного вздремнуть. Даже дети притихли: вместо скаканья, беготни и криков они занялись выкапыванием ямок в песке, строительством крепостей и замков и сооружением ловушек для проезжающих у самой кромки моря машин.
У меня тоже глаза слипаются, но я, лежа на животе рядом с посапывающим Ахмедом и нашей красавицей Марысей, которая уже спит, словно ангелок, исподтишка наблюдаю за всей семьей. Отец. Зачем он по выходным раздражает всех своим присутствием? Хочет непрестанно держать руку на пульсе? Контролировать и управлять? Сейчас он играет в кости со своими «новыми» детьми — малышами дошкольного возраста. Наверняка его, немолодого уже человека, клонит в сон, но он хочет казаться бодрым и крепким и громко смеется, мешая спать другим. Его взрослые дети не разговаривают с ним, стараются не обращать на него внимания.
Мать ведет себя так, чтобы быть незаметной: ничего не говорит, не шутит, держится на расстоянии. Она постоянно где-то с краю, не в центре событий. Занята она в основном детьми Мириам — ровесниками «новых» детей отца. Сейчас как раз ее внуки плещутся у берега и выуживают из воды какие-то сокровища… Мать до сих пор красива — типичная арабка с классическими чертами лица: крупный орлиный нос, большие черные глаза с завесой длинных ресниц, высокий лоб и густые, по-прежнему черные волосы, не слишком тщательно покрытые изящным шелковым платком. И черты, и осанка, и жесты — все выдает в ней врожденную гордость. Дети Мириам дурачатся, визжат и смеются во все горло; вот уже и Марыся, разбуженная их криками, подкидывается и бежит к ним, чтобы присоединиться к игре.
Мириам приехала с мужем — что-то в последнее время он все чаще стал наведываться в город из своей пустыни. Не знаю, спасет ли это их брак: враждебность, которую они испытывают друг к другу, видна невооруженным глазом. Они сидят на расстоянии вытянутой руки, но оба наполовину отвернулись. Не смотрят друг на друга, ничего не говорят. Оба напряжены; кажется, что достаточно одной искры — и бомба взорвется.
Хадиджа с раскрасневшимся лицом бегает между своими сыновьями, от одного к другому, а те откровенно скучают. Как они выдержат здесь до завтра?
Эмансипированная Малика разлеглась не на земле, а на собственном шезлонге под солнечным зонтиком и читает иностранную прессу. Молодой и, несмотря на болезненную худобу, красивый мужчина, расположившийся рядом с ней в другом шезлонге, — наверняка ее загадочный сын. Я видела его много раз, но понятия не имела, кто это. А ведь он очень похож на Малику. Невозможно, чтобы это был не ее родной сын.
Мне передается напряжение, гнетущее всех членов семьи. Похоже, никто из них добровольно сюда бы не приехал, а если бы они и приехали, то, по крайней мере, не в таком составе. Но что и кто принуждает их круглые сутки терзаться и нервничать попусту? Видимо, традиция совместно проводить пятницы (пятница здесь выходной) пересиливает все иное.
Матильда разносит блюда с ломтями холодного арбуза и дыни.
Дремоту мою прерывает звук двигателя машины, которая, кажется, едет прямо по моей голове. Я резко приподнимаюсь. Если я и ошибалась, то не так уж сильно: на расстоянии всего лишь метра от себя я вижу колеса какого-то автомобиля.
— Что за дебилы! — кричу я и вскакиваю на ноги.
Заспанный Ахмед садится на подстилке и трет глаза, будто маленький ребенок. Вся компания зашевелилась. Пусть же кто-нибудь задаст взбучку этому кретину, который чуть было не наехал на меня!
— Это Мохаммед, бывший муж Хадиджи, — спокойно поясняют мне.
Сыновья Хадиджи чуть ли не прыгают от счастья. Ничего не говоря, они поспешно собирают свои вещи. Их мать медленно подходит к автомобилю со стороны водительского места.
— Они ведь должны были остаться до завтра, — тихо, почти умоляюще произносит она.
— Ты что, сдурела? — грубо отвечает нетерпеливый голос. — Зря я, что ли, тащился в такую даль, за сто километров?!
— Но мы же договаривались.
— Успокойся, они были с тобой всю пятницу, как и полагалось! Что им тут еще делать?! Смотри, как они удирают, — безжалостно иронизирует он.
— Но…
— Никаких «но». Им надо будет идти в школу, они должны сделать уроки…
— Ты лжешь! — Хадиджа начинает нервничать.
— Заткнись! — орет бывший муж во все горло.
Честное слово, я не хочу всего этого слушать! Неужели я учила арабский для того, чтобы выслушивать их бесконечные разборки?! Лучше бы я ничего не понимала!
— Папа, мы готовы! — Мальчишки подбегают к машине, быстро забрасывают в нее свои сумки и запрыгивают сами. Ни один из них не обращает внимания на мать.
— Потом обсудим день следующей встречи, — сообщает Мохаммед. — Может, назначим ее на Рамадан.
Машина резко трогается, взбивая клубы песка. Рамадан? Но ведь этот праздник, если не ошибаюсь, через несколько месяцев?
Я смотрю на Хадиджу. Лицо ее мертвеет, только глаза неотрывно следят за отъезжающим автомобилем. Она зажимает рукой рот и бежит прочь, за заднюю стену пляжного домика. Все опускают головы.
