Андре Бринк - Мгновенье на ветру
Элизабет сидела чуть поодаль и, погрузившись в свои мысли, рассеянно слушала чужую речь.
После ужина готтентоты достали музыкальные инструменты и в лунном свете пронзительно запели бамбуковые флейты, полилась унылая жалоба свирели, загремел барабан. Люди передавали друг другу калебасы с хмельным пивом, громко смеялись, хлопали в ладоши. Молодежь начала плясать, а старшие сидели у костра, окутанные клубами пыли, любовались пляской и поощряли танцующих одобрительными возгласами. В бешеном вихре подскакивали и отлетали передники, земля дрожала под ногами пляшущих.
Элизабет сидела и смотрела, завороженная чужим весельем, и не могла поверить, что такое буйство и безудержность возможны среди безмолвия и однообразия этих равнин. Днем, при солнце, люди едва держались на ногах, измученные зноем и липкой пылью, сейчас, во тьме, они вернули себя к жизни пляской, их музыка и смех изгнали царящую здесь тишину, они поют и пьют кислое пиво, и это пиво питает их экстаз. А завтра — завтра будут те же тяготы и труд.
Завтра караван пойдет дальше. Она будет стоять рядом с Адамом и глядеть, как удаляется облако пыли, слушать, как затихает шум и наконец замрет вдали. Потом уляжется и пыль. И все станет в точности таким, как было раньше: он, она и вокруг только свет и пространство, только совершенная, беспримесная боль. Но сейчас им будет еще тяжелее, потому что отныне их будет преследовать воспоминание о сегодняшнем вечере.
Может быть, повернуть вспять и пойти вместе с племенем? Среди людей они не погибнут. У готтентотов есть мясо, есть кислое молоко, много меду, у них смех, разговоры. Пусть даже они придут в Капстад через год — какая разница? Ведь впереди целая жизнь.
Как, повернуть вспять и идти той же страшной дорогой? Нет, об этом Элизабет не могла даже помыслить, она слишком устала. Пусть ее пощадят, она не хочет принимать решения. Никогда еще Капстад не был так близко. Он снова вошел в их жизнь: его непостижимым образом вернула встреча с готтентотами. Эти бусы и медные монеты им дали в Капстаде, месяц назад эти люди были там. Они видели дворец с его пятью массивными башнями, просторную площадь, где стоит виселица, каналы, спускающиеся от Гееренграхта к морю, видели Гору, с вершины которой Элизабет глядела на раскинувшийся внизу синий океан, на выбеленные дома под тростниковыми крышами, янтарными, бурыми или даже черными от старости, дома, которым не страшна ярость юго-восточных ветров. Видели, как в гавань входят рыбачьи лодки, нагруженные сверкающей на солнце рыбой, как подплывают баркасы, которые везут с острова Роббен сладкий инжир и кристально чистую воду из колодца, песчаник из карьеров для строительства домов, видели, торжественный выезд губернатора и советников, ее отца в карете, Phoenicopterus ruber, рабов, зачерпывающих воду в фонтанах возле тенистого парка, видели мельницы, шелковичные деревья…
Капстад — не мираж, он есть, он существует, он всего в нескольких неделях пути. Готтентоты его видели, вон они пляшут, и в глазах у них еще стоит ее Капстад.
Долго еще продолжалось веселье, но наконец все улеглись спать вповалку на земле, Элизабет с Адамом стиснули в темноте тела каких-то незнакомых людей. Она вдыхала вонь прогоркшего сала, которое они смешивали с порошком из листьев баку и обмазывали себя с головы до ног. Но разве ее собственный запах лучше? Она прижалась в полусне к лежащему рядом телу, не думая о том, кто это, да и не все ли равно, ночь такая холодная, а они лежат рядом и согревают друг друга, все эти свернувшиеся калачиком люди…
Среди всех этих темных тел в темноте он безошибочно нашел ее, обнял и прижал к себе… Я люблю тебя больше, чем свою жизнь. Все, что у нас с тобой есть, — это единственный миг близости, который дает нам ночь: вот мое тело, вот я, возьми меня. Я хочу слышать твой шепот у моего уха, вонзи мне в плечо свои маленькие белые зубы, заглушая стон наслаждения. Роди мне сына, и пусть он когда-нибудь станет свободным. В твоих удлиненных глазах — видения Явы, на твоем-быстром влажном язычке имена ее вулканов и рек, в твоем имени заключено мое спасение, в твоей тьме я прозреваю и вижу, что избавление возможно. Завтра я буду ждать тебя возле калитки, а потом кто-то скажет, что тебя продали и взяли хорошую цену. Все это ждет меня завтра, завтра я потеряю тебя навеки, но сейчас, этой быстротечной ночью, ты принадлежишь только мне…
… — Ну что, идете с нами? — спросил их утром готтентот, когда все племя уже собралось в дорогу и сгоняло овец и коров!
Она покачала головой.
— Нет, нам нужно в Капстад. Теперь уже недалеко.
— Но там, впереди, очень плохо.
— Дойдем. Вы нам дадите немного еды?
— А что взамен за еду?
Они развязали свои узелки. У них почти ничего не было. Хотите ее раковины? Нет. Мы возьмем пистолет и порох с патронами. Но они нужны нам самим! Ну что ж, тогда не взыщите. Бог с вами, берите. Все забирайте, у нас ничего нет. Оставьте мне только платье, которое сшили в Капстаде, наши передники и кароссы, наше самодельное копье, посохи, колчан со стрелами…
Взамен они получили несколько бурдюков с молоком, половину овечьей туши, целебных трав для его раны.
— Как отсюда ближе всего пройти в Капстад?
Объясняли все разом, показывали руками — идите все прямо и прямо, туда, откуда мы пришли.
— А есть вода по дороге?
— Да, ключ в двух днях пути, — сказал готтентот, знающий по-голландски. — У подножья каменного бугра, который похож на спящего льва. Коровы там все истоптали и выпили, но вода есть, вы только выройте колодец.
— И все?
— Еще через десять дней будет ферма.
— А люди?
— Есть люди, есть. Гонкхойква. Хозяин стрелял в нас, — угрюмо добавил готтентот. — Сказал, столько народу он не может напоить, воды не хватит. Ругался и проклинал утробу своей матери.
Потом все кричали и махали им руками. Поднялось солнце — огненный диск. Караван шел, все уменьшаясь и уменьшаясь на огромной равнине, и рыжая пыль влеклась за ним до самого горизонта. Адам и Элизабет остались одни.
— Теперь уж мы непременно дойдем, — сказал он.
Впереди, в десяти днях пути была ферма и люди.
Через несколько дней после ключа, вокруг которого все было истоптано стадом, они опять увидели грифов. Адам первый заметил груду камней на равнине и догадался, что это одна из бесчисленных могил Хейтси-Эйбиба. Но грифы были не возле груды, а ближе, они вились над небольшим овражком. И уже издали было ясно, что означает этот смрад.
Адам хотел сделать крюк, он знал, какое зрелище перед ними предстанет, но в Элизабет проснулось любопытство.
— Там готтентоты, — коротко сказал он в ответ на ее расспросы.
— Что за готтентоты, откуда они взялись? — продолжала настаивать она, что-то вспомнив и уже смутно понимая.
Они остановились на краю оврага, выдутого ветром в твердой, как камень, земле. Дно было черным от грифов, птицы и не подумали взлететь при виде людей и продолжали спокойно трудиться над трупами. Вокруг валялись раскиданные ветки и кароссы, которыми когда-то их накрыли. Неглубокие могилы ведь нетрудно разрыть. Среди мертвых было трое взрослых — судя по всему, стариков — и несколько детей, наверное, они ослабли от болезней и не могли идти с караваном.
Элизабет схватила Адама за раненую руку.
— Нужно прогнать грифов! Как их прогнать? — в волнении спрашивала она. — Скорее, нужно что-то делать!
— Все они давно умерли, — сказал он.
— А когда их оставили здесь, они еще были живы?
— Наверное.
— Но как же, Адам?..
— Почему ты так расстроилась? Ты знаешь их обычай, я тебе рассказывал.
— Ты говорил, что умирать оставляют только стариков.
— И детей, если они захиреют.
Она хотела сбежать в овражек и прогнать птиц, но Адам не пустил.
— Их слишком много. Они разорвут тебя на части.
— Но там дети, Адам!
— Они тоже мертвы. — Он потянул ее за руку. — Довольно, идем.
Неподалеку высился курган, посвященный богу-охотнику, на камнях лежали калебасы и бурдюки. Когда они приблизились, она увидела, что в них кислое молоко и мед — жертвенные приношения, они кишмя кишели муравьями.
На лице ее изобразился ужас.
— Ведь людей оставили так близко от кургана! — горячо заговорила она. — Почему они не съели молоко и мед? Они были бы сейчас живы!
— Еду оставили Хейтси-Эйбибу.
Элизабет прислонилась к каменной груде. Тонкая цепочка муравьев свернула в сторону, огибая ее руку, но постепенно насекомые осмелели и, сокращая путь к пролитому меду, поползли прямо по ней. Она встряхнула головой.
— Старики — ладно, это я еще могу понять, — сказала она. — Но дети! Они были совсем маленькие, ничего еще не знали, не понимали, не могли себя защитить.
Он ничего не ответил.
— Мы уже так давно вместе, — вдруг сказала она. — Почему у меня до сих пор нет ребенка? Как ты думаешь, я бесплодна?
