Паул Гласер - Танцующая в Аушвице
Руины родительского дома с танцевальным чердаком, Ден-Бос
Днем позже я отправляюсь на поезде в Наарден к Магде Колье. На вокзале покупаю ей большой букет цветов. Мой брат уже посещал ее, забирал оставшиеся деньги и вещи. Деньги были аккуратнейшим образом сохранены, равно как и все чеки на высланные мне продуктовые посылки. Жаль только, что нам эти деньги не пригодились. После войны правительство ввело новые деньги и, борясь с черным рынком ходивших во время войны денег, признала недействительными все старые денежные знаки. Мой брат связался по этому поводу с соответствующим чиновником, но тот сообщил ему, что было бы лучше, если бы наш отец положил все свои деньги в указанный немцами банк. Тогда они были бы официально зарегистрированы. А так он ничего не может сделать… Часть драгоценностей тоже пропала. Вероятно, их присвоил Кейс. Печально, поскольку потеря материальных ценностей стала для нас и утратой немногих “осязаемых” воспоминаний о нашей матери.
Роза навещает бывшего соседа в Ден-Босе
Вступив на дорожку, ведущую к дому, я узнаю все до мельчайших подробностей. Деревья по краям дорожки, поворот налево и сам дом. На меня шквалом обрушиваются воспоминания. В последний раз я была здесь с матерью, нас вел под конвоем полицейский… И прежде чем я успеваю это понять, я оказываюсь у входной двери. Встреча получается самой что ни на есть сердечной, мы обмениваемся сотней поцелуев.
Несмотря на радость встречи, Магда выглядит какой-то обеспокоенной. Она похудела, и под глазами у нее темные круги. Она рассказывает, что ее мужа Хенка арестовали, потому что он был женат на немке и сам был членом НСД. Все решили, что на нас с матерью заявил именно он. Его “предательство” очевидно, таким был вывод полицейского расследования. Для защиты мужа Магда могла бы нанять адвоката, но у нее не было денег ему заплатить. А еще, рассказывает Магда, ее третируют на улице, даже те соседи, что прежде были с ней любезны. И все потому, что она — немка. Хозяин магазина даже отказался принимать у нее продовольственные талоны. Я стараюсь ее подбодрить, обещаю написать в комиссию по расследованиям письмо об их с Хенком невиновности. Я сделаю это, как только вернусь в Швецию. Они же невероятно помогли мне, когда я была в беде! А теперь я обязательно помогу им.
Мы говорим о Кейсе, я рассказываю Магде, что он сидел в Вюгте, и спрашиваю, не знает ли она, где он сейчас. Магда не знает. Несмотря на мои цветы, бесконечные потоки благодарности и попытки ее развеселить, Магда остается печальной…
На следующий день я еду в Бельгию, где встречаюсь с Мартой. Вместе мы отправляемся в Тилт, городок, откуда родом Рашель. Это сонное местечко, неподалеку от Брюгге и Гента. Центральная площадь — не прямоугольная, а круглая, в окружении старых домов, несколько кафе и одна терраса. В центре площади возвышается старинная башня.
Когда в одном из переулков мы подходим к дому по названному Рашелью адресу, оказывается, что в нем живет другая семья. Они переехали сюда после того, как разбомбили их дом в Антверпене. Новые жильцы ничего не знают о семье, которая жила в этом доме прежде. По их словам, это жилье было выделено им муниципалитетом. Мы продолжаем расспрашивать, но их ответы не проясняют картины. Быть может, нам был дан неправильный адрес?.. Когда дверь перед нами закрывается, мы, не зная, что дальше предпринять, еще некоторое время топчемся у порога. Никаких следов Рашели? Этого не может быть.
И мы звоним в дверь соседнего дома. Соседи оказываются доброжелательными, совсем уже пожилыми людьми. Из семьи Рашели никто не вернулся, говорят они. Приветы, поцелуи и пожелания, которые Рашель просила передать выжившим членам ее семьи, невостребованными исчезают, испаряются в воздухе… Какое несчастье, вздыхает старушка и приглашает нас войти. Мы проходим в гостиную, где она быстро сдергивает с дивана, прикрытого, чтобы не пылился и не выцветал, кусок ткани. Нас угощают кофе, старичок со старушкой рассказывают нам о людях, которые жили в соседнем доме до войны. Они рассказывают нам о Рашели. Да, они знали ее еще ребенком и наблюдали за тем, как она превращается в девушку. Рашель была веселой, озорной девчушкой и много проказничала. И, как мальчишка, любила рыбалку. Старичок, дядюшка Ламбик, как она его называла, часто брал ее с собой порыбачить на канал. Они ловили рыбу чуть выше по течению, наискосок от деревообрабатывающей фабрики, где в канал впадала сточная канава. Вода там была совсем темной, и по ней плавали пенистые хлопья. Но там почему-то всегда водилось много рыбы. Видимо, вся та грязь, которая туда выводилась, была для рыб очень вкусной. Они с Рашелью рыбачили на канале полдня, старичок рассказывал ей о гигантских карпах, угрях и лещах, а Рашель ему — про школу. Она училась в женской гимназии, которой руководили монахини. Рашель была очень умной — лучшая ученица в классе…
Здесь старичок останавливается, будто у него сдавило горло, и закашливается. Старушка, его жена, словно принимая эстафету, рассказывает дальше. Про первые влюбленности и первую большую любовь Рашели — Пьера, с которым она была обручена. Но что-то там разладилось, вздыхает старушка, они не знают почему. К тому времени Рашель уже давно не ездила на рыбалку с дядюшкой Ламбиком. Задушевные беседы, прогулки с подружками вдоль набережной — все это было заброшено, и о своих первых влюбленностях она уже не болтала с ними с той же легкостью, с какой болтала об учебе в школе… Пьер, его фамилия — Де Ягхере, живет над кафе на углу этой улицы.
Кажется, эти старички очень любили Рашель. Когда они спрашивают, что же с ней случилось, мы ограничиваемся кратким: “легкая смерть от скоротечной болезни”. Мы не договаривались об этом заранее, но эти люди слишком добры, не стоит рассказывать им, что же случилось с Рашелью на самом деле. Они ее любили — так зачем причинять им боль? Тем более что это ничего не изменит. После второй чашечки кофе мы собираемся уходить и на прощанье крепко целуем мужа и жену в обе щеки. Странный порыв, если учесть, что мы познакомились с этими людьми всего час назад. Но, может, это с ними прощалась Рашель, а не мы? Кто его знает, но расстаемся мы со старичками очень тепло.
Кафе на углу улицы в этот день не работает, и дверь нам открывает блондинка с неприветливым лицом. “Нельзя ли поговорить с Пьером?” — спрашиваем мы. Женщина подозрительно оглядывает нас обеих и отвечает, что его нет дома. Выходит, мы пришли по нужному адресу. Отлично! Женщина не имеет представления, когда Пьер будет дома. Мы обещаем вернуться сегодня позднее и идем гулять по центральной площади городка, а затем снова пьем кофе на террасе какого-то кафе. Вспоминаем то, что нам довелось пережить вместе с Рашелью. Вспоминаем атмосферу тепла, которую мы создали друг другу в бараке, наши шутки, а иногда и почти комические ситуации. И конечно, несчастный случай, когда Рашель повредила ногу. Лишь потому, что ее ударила подлая надзирательница. Собственно, это и предопределило гибель нашей подруги. И решение идти с нами, а не оставаться в лагере с больными. Как мы потом узнали, все оставшиеся в лагере больные уцелели, именно их первыми освободили русские.
Часа через два мы возвращаемся к кафе. Дверь нам вновь открывает блондинка, она зовет своего мужа Пьера. Вот и он появляется в дверном проеме. Здоровенный широкоплечий парень с татуировкой на левой руке. Слушая наш рассказ, разок кивает, но, судя по всему, его все это не особенно волнует. Когда мы спрашиваем его о времени, проведенном с Рашелью, он пожимает плечами. А потом вдруг разворачивается и уходит в дом. Блондинка с легкой усмешкой закрывает перед нами дверь. Вот так. Тот, кто был самой большой любовью Рашели, не пустил нас дальше своего порога. Жизнь иногда бывает чертовски глупа.
Чтобы установить баланс между прошлым и настоящим, я не только навещаю всех тех, с кем дружила до и после войны, но и брожу одна по памятным местам. Посещаю, например, пляж Нормандии, где началось вторжение, Бастонь, где произошло одно из важнейших сражений при наступлении союзников в Арденнах, а также Берлин, в оборону которого я внесла свой скромный вклад. Я посетила все тюрьмы и все лагеря, где мне довелось сидеть.
Роза в лагере Вюгт
Роза под окном своей камеры в блоке № 10, Аушвиц
Я еду в почти полностью разбомбленный, но некогда столь прекрасный Клеве с его замком Шваненбург и дивным видом на Рейн, где я впервые услышала сагу о Лоэнгрине. Повсюду я делаю много фотографий и, оказавшись дома, долгими шведскими зимними вечерами вклеиваю их в фотоальбом, пишу под ними подробные пояснения. Всему должно быть свое место. Под фотографией, где видна большая часть моего почти полностью разрушенного города, я пишу:
