Дуглас Кеннеди - Момент
Во всяком случае, именно этим я и занимался после встречи с Петрой в кафе «Анкара». Весь вечер — а я вернулся домой, пытался читать, потом все-таки не выдержал и пропустил несколько кружек пива в «Черном угле», — я вновь и вновь прокручивал в голове каждое мгновение нашей встречи, восстанавливал в памяти жесты и взгляды, слова и паузы, отражающие притяжение между мужчиной и женщиной. В этом притяжении — их желания и надежды, которые сдерживаются самозащитой, страхом выдать свои чувства, чтобы не испытать потом разочарование и не страдать от разбитого сердца.
Она с такой готовностью согласилась встретиться со мной завтра — значит, для нее это серьезно…
Но как быть с загадочной историей про бывшего мужа… а вдруг он вовсе и не бывший? И почему она сделалась такой печальной, когда я заговорил о детской площадке в Пренцлауэр-Берге? Может, она хотела забеременеть, но не получилось? Или муж был против детей… и это стало для нее вечной болью? А что, если у нее был выкидыш и она до сих пор страдает от этого?
И какого черта ты предаешься диким фантазиям, когда ее реакция может быть вызвана десятком других причин, не говоря уже о примитивной ностальгии?
В самом деле, в рассказах Петры о Восточном Берлине так явно сквозила тоска по дому; она по-прежнему считала его родным городом. Вспомнить только, с какой нежностью она говорила о нем, как отважно защищала, а истории из жизни богемы Пренцлауэр-Берга… они были проникнуты глубоким чувством. Она скучала по своей прошлой жизни, но в то же время была émigré, бежала от репрессивного режима. Почему она покинула страну, как ей это удалось? Преследуют ли ее тени прошлого? Все эти вопросы мучительно ждали ответа, но пока я был не вправе задавать их.
На следующий день, после того как мы с Мехметом закончили циклевку полов и подготовили их к покраске, я снова собрался на марафон по городским улицам. На этот раз забег удался. Хотя мышцы были напряжены после вчерашней тренировки, одно то, что накануне вечером я сократил норму вредных излишеств до семи самокруток и трех кружек пива, поспособствовало моему прогрессу. К тому же теперь я тщательно контролировал свой шаг, следил за дыханием, не петлял по закоулкам, а просто бежал вдоль Стены на север, потом свернул налево у Бранденбургских ворот, сделал разворот и той же дорогой вернулся в Кройцберг. Я был мокрый и без сил, когда завалился в «Стамбул» выпить бутылку газированной минералки и чашку кофе. Как только я устроился за столиком, Омар сказал:
— Мистер Павел звонил в десять утра.
Я посмотрел на часы. Около часа дня. Можно было успеть перехватить его до перерыва на ланч. Я попросил телефон и набрал номер Павла. Он снял трубку на третьем звонке:
— А, Томас. Хорошо, что ты позвонил. У меня сегодня окно в студии в четыре часа. В три пятнадцать я записываю немецкий перевод твоего очерка, но, если ты сможешь быть здесь к четырем, я уверен, мы успеем записать и тебя, уложимся в сорок пять минут… если ты, конечно, не наделаешь много ошибок при чтении собственного материала.
— Я никогда еще не пробовал себя в записи…
— Тогда это будет катастрофа. Ладно, я зарезервирую двухчасовое окно для нас.
Как оказалось, Павлу хватило и часа, чтобы записать меня на пленку, потому что после кофе в «Стамбуле» я пришел домой, раскопал рукопись своего эссе и пять раз подряд прочитал ее вслух, прежде чем отправиться в Веддинг. Десять минут меня держали в приемной, и я, естественно, все это время поглядывал в сторону офиса, пытаясь хоть краем глаза увидеть Петру. Но мне не повезло. Наконец появился Павел в сопровождении сурового мужчины лет за пятьдесят, в зеленом анораке.
— А, Томас, познакомься с герром Манхаймом. Он только что закончил запись твоего эссе на немецком. Герр Манхайм, вот вам автор собственной персоной.
— Рад познакомиться, — сказал я.
Герр Манхайм лишь дернул плечом и что-то быстро сказал Павлу насчет своего расписания на следующей неделе. После чего, коротко кивнув, направился к выходу.
— Он всегда так приветлив? — спросил я.
— На самом деле ты застал его как раз в настроении. Парень страдает хронической депрессией, но у него потрясающий тембр. Ему бы Шиллера играть в «Дойче театр», но он постоянно мрачен, так что никто не хочет выпускать его на сцену. Как бы то ни было, он здорово поработал с твоим текстом, и я считаю, что изменения, которые предложила Петра, пошли на пользу. Впрочем, она, как истинная Осей, гораздо лучше меня разбирается в этой теме.
Осей. Опять он употребил это уничижительное прозвище восточных немцев. Я решил не оспаривать его право на использование местного жаргона, а вместо этого спросил как можно более непринужденно:
— Она тоже была на записи с герром Меланхолия?
— Она сегодня не вышла на работу, ей что-то нездоровится.
О, черт…
К счастью, Павел сообщил мне эту информацию по дороге в студию. Поскольку он шел чуть впереди, то не увидел, как меня передернуло, но я быстро взял себя в руки. Когда мы расположились в студии, Павел попросил меня прочитать текст вслух. Он включил на своих часах секундомер и засек время. Когда я закончил, он нажал кнопку на циферблате, подсчитал время и сказал:
— Мы должны сократиться на две минуты и восемь секунд.
Мне пришлось править текст, убирая параграф тут, предложение там, а потом снова зачитывать вслух. Теперь лишними были тридцать восемь секунд, так что пострадали еще два абзаца.
Это был тяжкий труд, но Павел был настроен очень по-деловому, заявив, что работа должна быть выполнена и ровно через сорок пять минут студию надо освободить. Нам удалось уложиться в срок. Я был благодарен ему за то, что он так прессовал меня, тем самым отвлекая от мыслей о Петре и нашем свидании, которое теперь было под вопросом. На такой ранней стадии романа всегда хочется, чтобы все развивалось гладко и без сбоев. В любви каждая минута на вес золота, и вряд ли кто спокойно отнесется к тому, что вечер сорван.
Решив, что по дороге домой надо бы заглянуть в «Стамбул», я был уверен, что, как только переступлю порог, Омар произнесет с неподражаемой невозмутимой интонацией: звонила женщина. Сказала, что сегодня вечером не сможет с тобой встретиться. Не повезло тебе, американец.
Но когда ровно в шесть я появился в «Стамбуле», Омар покачал головой в ответ на мой вопрос, не звонил ли кто.
— Не возражаешь, если я снова зайду проверить часов в семь? — спросил я.
— С чего вдруг я буду возражать? Какое мне дело до того, как ты тратишь свое время?
