Джумпа Лахири - Низина
С другой же стороны, если хорошенько подумать, то как он мог ждать от Белы желания выйти замуж, когда у нее перед глазами их с Гори дурной пример? Продемонстрировали пример семьи, где каждый был одиночкой. Семьи, которая лопнула и распалась. И вот такое наследство досталось Беле. Уж что-что, а это она точно от них унаследовала.
Она скучала по Новой Англии, всегда говорила ему об этом по дороге из аэропорта домой. Бела смотрела из окошка машины и узнавала близкие сердцу места, просила его остановиться, когда видела на обочине грузовики, торговавшие замороженным лимонадом.
Дома она распаковывала сумки, доставала завернутые в салфетки сливы и нектарины и раскладывала их по блюдам.
— Ты на сколько приехала? — спросил отец за ужином, он специально приготовил баранину с рисом. — Надеюсь, недели на две, не меньше?
Она съела две порции и теперь отложила вилку в сторону.
— Не знаю. Это будет зависеть от обстоятельств.
— От каких?
Она внимательно посмотрела ему в глаза. В них он на этот раз заметил нервозность, явное желание что-то сказать и попытку собраться с силами. Ему вспомнилось сейчас, как она в детстве складывала вместе ладошки, перед тем как нырнуть, когда он учил ее плавать на мели около берега. Сложив ладошки, напрягалась вся, сосредотачивалась, готовила себя к новой попытке, собирая всю волю для окунания с головой.
— Папа, я должна тебе что-то сказать. У меня есть новости.
Сердце у него сначала чуть не выпрыгнуло из груди, потом забилось учащенно. Только сейчас он это понял. Причину этой улыбки на ее лице в аэропорту, это отсутствие в кои-то веки желания спорить, которое он наблюдал обычно.
Хотя нет, он опять обманулся. Она же не привезла с собой друга, не пригласила его в свой дом, чтобы познакомить с отцом.
Она набрала полную грудь воздуха и, шумно выдохнув, объявила:
— Я беременна.
У нее уже был четырехмесячный срок. Отец будущего ребенка не был частью ее жизни и даже не знал о том, что скоро у него может появиться ребенок. Это просто был какой-то парень, с которым ее связывали отношения. Может, год, может, всего одну ночь — этого она не уточняла.
Она решила оставить ребенка. Хотела родить. Субхашу она сказала, что тщательно все продумала и полностью морально подготовилась.
Бела считала, что отцу ребенка лучше об этом не знать. Так, дескать, будет меньше сложностей.
— Это почему?
— Не такого отца я хотела бы своему ребенку, — сказала она и, помолчав, прибавила: — Он совсем не похож на тебя.
— Понимаю.
На самом деле он не понимал. Не понимал, что это за мужчина — скоро должен стать отцом и даже не знает об этом. Такой мужчина не заслуживает права называться отцом.
Субхаш начал разговор осторожно, издалека:
— Ой, Бела, ты не представляешь, как это трудно растить ребенка в одиночку.
— Да ладно, ты же растил. И другие люди тоже.
— Все-таки у ребенка должно быть двое родителей — и папа и мама.
— Я не понимаю, тебя это волнует?
— Что?
— То, что я не замужем.
— Бела, меня волнует другое. То, что у тебя нет стабильного заработка, нет постоянного дома.
— У меня есть вот этот дом.
— Да, есть. И ты здесь всегда желанна. Но ты здесь бываешь всего две недели в году, а остальное время ты находишься где-то еще.
— Находилась.
— Находилась?
Она объяснила, что хочет вернуться домой. Хочет жить у него, родить своего ребенка в Род-Айленде. В том же доме, где выросла сама. Хочет некоторое время не работать.
— А тебе будет здесь хорошо?
Это совпадение его поразило. Опять беременная женщина, опять ребенок без отца. Ей нужно приехать в Род-Айленд, ей нужен он. Какой точный повтор! До мельчайших деталей! Та же история, что была с Гори много лет назад.
После ужина, когда со стола было убрано и посуда вымыта, Бела сказала, что хочет прокатиться на машине.
— Куда?
— Хочу посмотреть закат с мыса Пойнт-Джудит.
— А отдохнуть не хочешь?
— Да нет, я не устала. Ты со мной поедешь?
Он отказался — признался, что устал после поездки в Бостон в аэропорт и обратно, что предпочел бы сегодня больше не выходить из дома.
— А я поеду.
Спорить он не мог. Она водила автомобиль с шестнадцати лет, но сейчас эта мысль вызывала у него беспокойство. Вдруг безотчетно вспыхнуло желание не выпускать ее из дома.
Она, по-видимому, это почувствовала — покачала головой, когда брала у него ключи от машины, и сказала:
— Я буду осторожна. Скоро вернусь.
Они не виделись год, она только что пригласила его прокатиться вместе, и все же он понял: ей хотелось сейчас побыть одной, подумать, поразмыслить в одиночестве.
Он включил свет на крыльце, а в доме включать не стал — наблюдал из окна, как темнеет небо, как все его краски растворяются в надвигающейся черноте.
Гори тоже, помнится, пыталась навязаться Беле. Но Гори делала это не так унизительно, как он. Гори хотя бы была честна в этих приставаниях. Они у нее были не такими бесконечными, не такими собственническими, как у него.
И вот их дочь теперь собралась стать матерью. Он уже сейчас видел: она будет не такой матерью, как Гори. Видел, с какой легкостью и гордостью она носит своего нерожденного еще ребенка.
У него, конечно, не умещалось в голове, как это она будет растить ребенка одна, без отца. Но переживал он не потому, что Беле предстояло стать матерью-одиночкой. Он переживал потому, что она теперь следовала его примеру, он сам вдохновил ее на такое ненормальное родительство.
На память ему пришел сейчас их давнишний разговор.
— А почему вас не двое? — спросила она как-то, сидя за столом напротив него.
Вопрос этот поразил его и озадачил. Он даже не сразу понял, а она продолжила:
— Но у меня же два глаза! Почему тогда я вижу только одного из вас?
Такой невинный вопрос и такой умный. Беле тогда было всего шесть или семь лет. Он объяснил ей, что каждый глаз воспринимает свое отдельное изображение, под своим конкретным углом. Он закрыл ей ладонью сначала один глаз, потом другой — дал сравнить. Потом попросил посмотреть двумя глазами, несколько раз меняя ракурс.
Он объяснил ей — человеческий мозг соединяет раздельные образы воедино. Одни и те же образы полностью совпадают, а к ним добавляется то, что от них отличается. И мозг выбирает то, что необходимо.
— Значит, я вижу мозгом, а не глазами?
Вот и сейчас ей предстояло видеть мозгом. Работать мозгом — обдумать его слова.
Он так и сидел в потемках, когда примерно через час услышал звук подъезжающей машины, скрип тормозов, тихонько захлопнувшуюся дверцу.
Не дожидаясь звонка в дверь, он открыл ей. Она стояла на крыльце, за москитной сеткой, облепленной ночными мотыльками. Долгие годы он ограждал ее от этой информации, которую собирался сообщить ей сейчас. Именно сейчас, когда она сама уже носила ребенка, когда вернулась к нему в поисках какой-то стабильности. Сейчас опять было не самое лучшее время, но больше уже нельзя оттягивать с признанием.
Новое поколение требовало изменений. В свое время он заменил Удаяна — стал Беле отцом. Но он не мог так же, тайком, украдкой, стать дедушкой.
Он боялся: Бела возненавидит его, как она возненавидела Гори. За то, что вместо мужчины у нее будет только ребенок. Но он все равно собрался это сделать — сказать ей правду, вернуть ее Удаяну. Оттолкнуть ее от себя именно в тот момент, когда она решила вернуться к нему. Наконец отпустить ее на свободу.
— Что ты делаешь, папа? — спросила она, разгоняя встрепенувшихся мотыльков и переступая через порог. — Поздно, а ты свет даже не включал. Ты чего здесь вообще стоишь?
В темной прихожей она не смогла бы разглядеть слез, навернувшихся ему на глаза.
Они не ложились всю ночь. Когда уже стало светать, он наконец предпринял попытку:
— Я не твой отец.
— Тогда кто ты?
— Приемный отец. Я твой дядя. И приемный отец, и дядя.
Она просто не поверила ему. Решила, что он чокнулся, повредился рассудком, сошел с ума — все что угодно. Она опустилась перед ним на колени, обняла его за плечи, приникла к нему лицом. Близко-близко.
— Да ладно тебе, хватит городить ерунду.
Он сидел неподвижно в ее объятиях, но в этой неподвижности шла какая-то борьба. Какое-то сопротивление. Он чувствовал грубую силу напирающей правды, и она была страшнее любого физического удара. Но при этом он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким жалким, хрупким и уязвимым.
Она заорала на него, спрашивая, почему он не сказал этого раньше, со злости толкнула его в грудь, придавив к спинке дивана. Потом зарыдала. Она повела себя так, как он и предполагал — так, словно он внезапно умер у нее на глазах.
Она начала трясти его, как будто пыталась вернуть к жизни, словно он был покойником или пустой раковиной, пустым крабовым панцирем.
